По разные стороны порога (1/1)

В Токио шли дожди. Уже около недели, или чуть больше дождь барабанил по крышам, изредка будя свернувшегося калачиком Казу. Он лежал под одеялом, накрывшись с головой, и не хотел вылезать уже несколько дней.Асфальт все равно мокрый. Казу не видел смысла в том, чтобы выходить куда-то, не надев АТ. По мокрой поверхности не поездишь, поскользнёшься, уйдешь в неконтролируемый полет. Полет - особенно свободный - это, конечно, хорошо, но только когда знаешь, что приземлишься на твердую землю и останешься жив. Казу пока хотел остаться живым.Он никого не впускал в дом. Приходила Эмили, звонила в дверь, стучала, но он зажимал уши руками. Эмили уходила, вздохнув, а он оставался лежать, прислушиваясь к тишине. Он никого не хотел видеть.Казу просыпался по утрам с осознанием того, что год уже почти прошел. Это была последняя неделя, и на него вдруг напала такая невыносимая тоска, что однажды утром он не смог заставить себя подняться с кровати. И так и остался там лежать.Изредка он заставлял себя сползти, и плелся вниз, к холодильнику, опустошал пакет с молоком, закусывая его парой кусков булки, и шел обратно, в теплую кровать, где никто не трогает. Свернувшись под одеялом, и образовав вокруг себя что-то наподобие гнездышка, он прижимал голову к коленям, и засыпал. Точнее, проваливался в долгий сон, без сновидений, пустой и темный. И просыпался такой же опустошенный, без всяких мыслей.Он взглядывал на календарь, зачеркивал на нем оставшиеся дни. Пять, четыре...Казу представлял, как уже послезавтра Икки сядет на самолет и полетит над океаном. Как прилетит. Как увидит его. Он не мог представить, что почувствует в этот момент, но знал, что это будет что-то невообразимое. Он пытался это перенести сейчас, но не ощущал ничего, кроме тягучей тоски по другу.Они не созванивались. Что это было, маленький протест? Желание соскучиться настолько, чтобы задушить друг друга в объятьях? Казу не набирал его номер, и телефон молчал, лежа на краю кровати. В конце концов, он просто незаметно разрядился, и теперь, даже если бы Ворон вдруг позвонил, он был бы вне зоны доступа.Неба он тоже не видел.Слова не неслись вдогонку за чувствами, улетающими вверх. Провода стелились по земле мертвыми змеями. Казу задернул шторы, чтобы восход не бил в глаза яркими лучами. В комнате царил полумрак, Казу чувствовал себя кротом, наощупь добирающимся до двери. Но он не откроет шторы. С приездом Ворона, пообещал он себе, он откроет дверь, и вот тогда свет хлынет ему в лицо, мешая разглядеть Минами.У него еще оставалось время.***Икки гнал, как только мог. Отправив машину в аэропорт с вещами и Симкой на заднем сиденье, он бросился вперед, по трассам, на своих АТ. Он знал, что не сможет высидеть даже полчаса в трясущейся машине, и поэтому решил добраться на своих двоих. Чтобы просто выдохнуться.Но он летел так, как никогда не летел. Ветер путался в его волосах, не поспевая за королем Шторма, немногочисленные птицы пытались обогнать его по воздуху. Ворон несся, не оглядываясь, не смотря по сторонам, он бежал, устремив глаза к небу, в котором запутались облака - или же это небо заплутало в них? Ворон ощущал под колесами шероховатый асфальт, и отчаянно желал вместо него ощутить гладкие крыши токийских домов. И чтобы огромные деревья вокруг превратились в щекочущие небеса небоскребы. Он готов был сейчас же променять теплую погоду на промозглые дожди Токио. Он знал, что там, под одеялом в своем доме его ждет Казу, потому что Казу всегда во время дождей сидел дома. И поэтому он гнал, как только мог. Он даже не мог достать телефон, и услышать знакомый голос, потому что трубку он по рассеянности забыл там, в номере. Сказать, что он проклинал себя за это - значит ничего не сказать. Самолет не полетит быстрее, ноги не побегут, все небо в грудную клетку не вберешь. Ворон знал свои пределы, так же как и то, что он всегда может их нарушить.Трасса словно бесконечна. Он щурился от света, весь им пропитавшись; он хотел бы принести немного с собой, в дождливое Токио, и распылить свет по квартире Казу. Он помнил серые глаза Казу светлыми; сейчас он был уверен, что они непроглядны и серы, как мокрый асфальт.Впрочем, его собственные глаза уже давно превратились в две черные дыры.Надо бы вырваться, подумал он. Уехать далеко-далеко, и поскорее.Он нажал на газ, и умчался в горизонт, оставив за собой дымку пыли, оседающую на дороге.***Завтра.Казу зачеркнул черной ручкой сегодняшний день, немного заехав на следующий. Уже завтра Ворон должен переступить порог этого дома.И Микура крепко задумался, а что же он ему скажет.За весь год он миллионы раз прокручивал в голове сцены их встречи, но все они были слишком наигранны по сравнению с реальностью. Казу знал Ворона, не всегда готового к проявлению чувств; знал себя, готового стушеваться в самый последний момент. Он осознавал, что у таких, как они, не всегда все получается. Но он надеялся, что все будет хорошо.Казу все еще не представлял, какие слова будут рваться наружу. Он знал, что будет чувствовать все и сразу; что внутри все перевернется, но он не был уверен, сможет ли он сказать хоть слово, чтобы выразить эту гамму эмоций. И поймет ли это его молчание Ворон правильно.Возможно, я был слишком холоден с ним, подумал он.Что на самом деле странно. Стихия Стелса - огонь. Стихия Ворона - ветер. И если Ворон вполне соответствует этому, залетая туда, где никто не летал, обдавая свежим ветром уставшие лица других, врывается в дома порывами шторма, то он, Казу, скорее похож на лед в последнее время. Без эмоций, без энергии. Размеренная, тихая жизнь, ничем не осложненная, никаких импульсивных движений, порывов. Он - само спокойствие.Но внутри - пожар. Микура явственно ощущал, как сгорает изнутри под напором эмоций, как чувства охватывают его с головой. И он устал так сгорать. Он готов был превратиться в пепел, наконец, и ждал шторма, который подхватил бы его и унес в небо. Но шторма нет. Вокруг словно вакуум, ничто не шелохнется, полный штиль. Огонь погас бы, потому что некому его разжечь, нет бодрящего кислорода, раздувающего пламя, и Казу бы превратился в еле тлеющий уголек. Но весь этот год голос Ворона поддерживал в нем огонь.И теперь, пока его нет, Казу догорает, пытаясь продержаться еще день. Утихомиривая бушующие внутри языки пламени, он не шелохнется, пока не потянет сквозняком от открытой двери, ведь иначе, дай он волю этому огню, он бы захватил его целиком, и так и сгорел бы парень, не дождавшись свежего ветра.Он ждет сигнала, чтобы взорваться. Копит слова, чтобы выбросить их наружу, как бомбы, или же оставить в себе, разрываясь изнутри. И в том, и в другом случае, Казу знал, что жертвы будут неизбежны. Либо он поглотит себя, либо Ворона. И на самом деле, он бы предпочел первое, чем второе, потому что Ворон всегда поможет ему высказать наболевшие чувства. А вот он помочь ему уже не сможет.Сквозь плотные шторы свет не проникает. Казу не уверен, что смог бы дозвониться до своего неба, до своего шторма, затерянного в облаках. Он знал, что прямо сейчас Ворон в воздухе; что он мчится к нему, проваливаясь в воздушные ямы по пути. И единственное, на что он надеялся, так это на то, что на этой ухабистой дороге у него не окажется препятствий, ведь иначе Казу уже не сможет разговаривать с небесами.***Токийское небо плакало. Ворон невольно поморщился от нависающих на лицо прядей, залезая в подошедшее такси. Такая погода была не для АТ, и даже он это понимал. Как и Симка, поехавшая с ним.Но уже на полпути к дому Казу он остановил такси, и уставился в окно. Симка поняла.Она ласково потрепала Ворона по мокрым волосам, что-то шепнула, и выпорхнула из машины. Ворон приоткрыл окно, глядя на нее, стоящую даже без зонта.-Извини, - сказал он, - но ты же понимаешь.Симка покачала головой.-Ничего, - сказала она, - я люблю дождь.Он поднял стекло. Капли тут же забарабанили по гладкой поверхности, такси тронулось, и Симка осталась позади ярким пятном на безликом сером тротуаре.Ворон попытался на миг представить, как выглядит Казу. Вернее, как он изменился. Что он ему скажет. Что может произойти? Чем меньше оставалось до дома друга, тем сильнее нервничал Ворон, что было на него непохоже. Он нетерпеливо ерзал на сиденье, поминутно выглядывая в запотевшее окно, пытаясь угадать в нем знакомые дома. Проскочила мысль, что вообще было бы неплохо сначала заехать домой, к сестрам, но эту мысль он тут же отмел, как ненужную. Сейчас было не до сестер. Его ждали там, за поворотом.Ворон надеялся, что ждали.К двери он сначала побежал. Затем пошел медленнее. К звонку он тянулся уже с явным опасением и нерешительностью, зачем-то оглянулся назад, на пустынную улицу, где моросил противный дождь, и все-таки нажал. Послышался раскатистый гул звонка.В глубине дома проснулся Казу.Он сразу понял, кто пришел. Под такие звуки дождя не мог прийти никто иной, и Казу пошел вниз, стараясь не бежать, аккуратно касаясь пальцами перил и мягко ступая ногами по прохладному полу. После года разлуки пара минут не была препятствием.У двери он помедлил, вздохнул поглубже, все еще немного сонный, похлопал себя по щекам, и нажал на ручку.Ворон не сразу узнал в этом помятом парне своего друга. Волосы Казу слегка отросли, и теперь доходили до плеч, он похудел, так что его старая футболка болталась на нем, как на вешалке, впрочем, как и шорты на худощавых ногах. Казу был босой, заспанный, с отпечатком подушки на лице, и настолько родной и домашний, что Ворон еле сдержался, чтобы не придушить его в руках.Вместо этого он широко улыбнулся, и сказал:-Что это у тебя с глазами, друг мой?Казу непонимающе уставился на него своими обычно светлыми глазами, сейчас больше похожими на грязный серый кафель. Матовые, абсолютно отрешенные. Ворон скрестил пальцы за спиной, умоляя Казу сказать хоть слово.-А что такое? - в конце концов, спросил он. Голос после сна был хрипловатым, и Ворон ощутил, как резко кровь ударила в голову.Казу тем временем потер глаза, пытаясь проснуться, и спросил:-А что с твоими? - намекая на то, что они совсем черные.-Линзы неудачно подобрал, - радостно соврал Ворон.Они стояли по разные стороны порога. Теплота и уют дома со стороны Казу, и мокрая, пахнущая травой улица со стороны Икки. Они стояли, не в силах протянуть руки теперь, потому что после такого расстояния даже несколько сантиметров, даже порог, казались непреодолимым препятствием. Казу ощутил, как слова застревают в глотке, не способные вырваться наружу. Он мог говорить всякую ерунду, они оба могли это делать, как будто и не было разлуки в год; но сейчас требовались совсем другие слова. Но Казу не мог выдавить ничего из своего уставшего тела.Ворону казалось, что Казу слишком холоден. Он не видел эмоций, и это пугало его больше всего. Он ожидал всего - криков, ругани, рыданий, радости - но не такой отрешенности от всего.И что мне теперь делать, с тоской подумал он. Ворон поднял лицо к небу, спрашивая совета, но оно плакало, и было недоступно.Тогда, Ворон, почувствовав дуновение ветра в спину, просто перешагнул порог.В тот же момент они вцепились друг в друга, так, словно и не могло быть ничего другого. Ворон сжал хрупкое тело Казу до боли в ребрах, Микура ногтями впился в куртку Минами, пахнущую дождем и ветром. Он уткнулся носом Ворону в плечо, вдохнул знакомый запах, перемешанный с каплями небесной воды, и наконец-то смог вздохнуть полной грудью, прорывая пленку в горле. Получился странный прерывистый хрип, Казу содрогнулся всем телом, широко распахнув глаза.Они постояли так немного. Ворон задумчиво лохматил шевелюру друга, отмечая про себя, что длинные волосы идут ему даже больше. Казу спокойно дышал, доверчиво прижимаясь к Ворону. За окном лил дождь, нарушая тишину звучными каплями по крыше. Казу все не мог поверить, что он прождал целый год ради этого момента, и вот он настал. И он все не может сказать то, что хотел бы.Как же я скучал, подумал он.-Я скучал, - сказал Ворон.Казу почувствовал, как все внутри поднимается, и широко улыбнулся, не давая ничему выйти на свободу. Все внутри, все в себе. Ворон и так понимает.Никуда больше не уезжай, попросил он про себя.-Так что же, - спросил он, когда Ворон наконец-то перестал сжимать его ребра, - какое небо тебе больше по душе?Тот только фыркнул, определенно поняв, к чему был вопрос.-Я больше никуда не поеду, - заявил он.Казу заставил внутренние голоса замолчать, и просто поверил Ворону. Так, до боли в ребрах, поверил, на слово, глядя в черные дыры вместо его глаз.Небеса все равно везде одинаковые.