s1ep01. Пейте, но не опьяняйтесь! (1/1)

?Ей сладко умирать и млеть от наслажденьяСредь облачных лавин, на мягкой их спине,И всё глядеть, глядеть на белые виденья, Что, как цветы, встают в лазурной глубине. Сводчатый потолок старинного монастыря отражал и с упоением усиливал топот убегающей. Агата внимательно следила за звуком, пока тот не стих окончательно — значит, Мина, бедное, натерпевшееся дитя, спаслась. Уговор выполнен. Монахиня отнесла острие крюка от горла, разжала ладонь, после чего послышался звонкий лязг метала о камень. Отныне её смерть, по естественным причинам либо самовольная, перешла в полноправное владение графа. О, он торжествовал! С измазанным человеческой плотью лицом взирал на неё хищнически, в глазах с кровавыми белками сиял дикий голод. Даже после стольких убитых и выпитых Дракула был несытым. А сейчас, перед десертом, смаковал её страх, но и отвагу, видел бешеную пульсацию её вен, но и несколько глубоких вздохов-выдохов, сделанных в попытке успокоиться и принять неизбежное. Даже теперь, в дюйме от гибели, он видел, как яро Агата сражается. Уже с самой собой, разумеется — ему, увы, со страшным ущербом она проиграла. Пожертвовала монахинями, своими сёстрами, всеми до единой, но ради чего? Чтобы, дрожа агнцем перед вампиром, быть выпитой в заключенье его пиршества? К прискорбию, так оно и выходит.Дракула всматривался в исказившиеся страхом черты лица слуги Божьей и самодовольно скалился их притягательности. За сотни лет существованья он никак не мог налюбоваться той явственной переменой в лице своих жертв, какая возникает на их последнем свободном вздохе и остаётся после на любование гробовщикам и мухам. Граф без спешки наблюдал за смирением Ван Хельсинг с собственной смертью. Скользнул взглядом по острому подбородку, всмотрелся в чуть приоткрытые бескровные губы, сухие, давно никем не целованные, затем в нетерпенье заглянул в глаза, по верованию — зеркало души. И понял, что ошибся. Вовсе не смирение со смертью терзало слугу Господня, о, нет! С какой стати?.. Она давно приняла конечность своей жизни и никогда не помышляла продлять её. Сейчас, в предсмертное мгновенье, Агата мучилась по иной причине. Её страшно изводило, что в собственноручно затеянной игре она же и проиграла. Графа это открытие раззадорило. Он решил помучить её чуть дольше, нежели он изначально намеревался. В нетерпенье шагнул ближе, с победной улыбкой предупредил: — Агата Ван Хельсинг, я растяну удовольствие. Монахиня невольно отшатнулась, но затем, подобно пациенту, отдавшему себя хирургу для врачевания, бестрепетно стянула рясу. В густо-жёлтом свете свечей, бархатном и тёплом, показался соблазнительный уголок плеча. Дракула не мог не возжелать до него дотронуться. Сначала мягко, аккуратно провёл пальцами по изгибу ключицы, как касаются нежного лепестка лилии, затем грубее — как вор, задумавший эту лилию сорвать. Агата касаниям не сопротивлялась, но смотрела в сторону, покорно снося унижение, но плохо скрывая гнев. Вампир заметил её настроение и в ответ запустил пальцы под белый апостольник, обхватил птичью шею и с силой сжал, как бы требуя: ?Смотри на меня!?, — и монахиня возвратила свирепый взгляд. Дракула зарычал от удовольствия. — Вы вольётесь меня, — хищно заверил он. — И отправитесь в Новый Мир в моих венах. Лёгкий аромат жжёного фимиама исходил от её простецких одежд, кружил голову; топлёный воск впитался в кожу и теперь блестел на шее и щеках медовой плёнкой пота. Графа это влекло неизъяснимо, но себе в угоду он медлил перед десертом. С рыком наслажденья втянул в лёгкие судорожный выдох Агаты и заметил, что, несмотря на монашеское облаченье, придающее кротость и смиренность её сёстрам, Ван Хельсинг едва ли можно было назвать покорной судьбе своей. Вызов в насмешливо-серьёзном взгляде говорил откровенно, что сейчас, перед ликом смерти, она скорее молится сатане, нежели Господу Богу. И просит его вовсе не о душевном спасении! Дракулу сие открытие заинтриговало сильнее прежнего, как и надменно брошенное: — Вперёд, пейте... Не принять такого дерзкого приглашения он попросту не мог. Закрыв глаза в предвкушении, подтянул женщину к себе, впился клыками ей в шею. Когда солоноватое питьё скудными каплями оросило рот, конвульсивные волны удовольствия растеклись по телу графа, и он прижал монахиню к себе крепче, укус углубил. Из свежей раны кровь засочилась обильнее, словно сок из переспелого плода. Несытый и раздразнённый зверь пил жадно, бесстыдно водил языком по смоченной кровью и слюной коже, часто сглатывал. Слышащая, чувствующая эти мерзости Агата не дрогнула, даже не вскрикнула. Она знала: конец её жизни обещался быть таким. ?Монастырь Девы Марии Будапештской мало отличался от иных венгерских монастырей конца девятнадцатого века. Всё в нем было отмечено печатью тюрьмы душевной. Снаружи: белые штукатуренные стены, крохотные окошки, запертые для посторонних ворота, никакого несогласованного с матерью-настоятельницей проникновения. Изнутри: пропитанный ладаном воздух, блёклый, унылый свет лампад перед иконами, засаленные страницы священных писаний, загробная тишина, бледность монахинь с мутными, всепрощающими взглядами — иначе говоря, покой и благодать. В этом сонном мирке богомольцев сестра Агата Ван Хельсинг жила восьмой год подряд. Прибывши, она легко подчинилась их порядкам, полюбила молиться и вскоре без увёрток и страха открыла разум и сердце Отцу небесному. Дни и ночи её начинались и заканчивались ровно так же, как и предыдущие. Вокруг царила размеренная жизнь. Скромность и трудолюбие поощрялись добрым словом да скупой улыбкой. Граф Дракула, поившийся сейчас кровью монахини, проживал годы её отшельничества в минутах и узнавал то, о чём никто из ныне умерших сестёр не мог и догадываться. Пресное существование религиозников Агату вводило в бешенство, слепая вера вела её к диким поискам подтверждений и в итоге заканчивалась бессильным исступлением. Как часто во время мессы настоятельница наблюдала родниковые слёзы в застывшем на распятии взгляде своей послушницы? Граф теперь испил их и — о, чудо! — впитал ту же ярость, какой мучилась Агата во время нудных песнопений и лживых проповедей. Добродетельная Ван Хельсинг прятала запрещённые книги под оторванными досками в своей келье, в тайне проводила эксперименты и без тени смущения, в лицо лгала сёстрам-монахиням в защиту своих открытий. С трудом относя себя к существам несвободным, туго связанных умом небылицами о Боге, она не нашла в монастыре единомышленников, ни к кому не привязалась и в конце концов стала избегать всякого общения. Душными ночами Агата пробуждалась, не досмотрев сна, с разрумяненными щеками и влагой между бёдер; мечтая о великом прозренье, проводила предрассветные часы в пламенной греховности, куда Дракула теперь отчаянно пытался заглянуть. Приученная монахинями стыдливость отстроила крепкие стены к тем снам. Граф не мог их взять, потому обратился к другим эпизодам жизни отшельницы. И те изрядно его повеселили.На встречу с вампиром, судя во всему, Агата рассчитывала давно и пыталась привлечь его внимание различным способами, на которые граф никак не реагировал, не понимая их подоплёки. До поры до времени, пока у монахини в руках наконец не оказалась важная фигура в игре. То была его английская невеста — голубоглазый Джонни, впоследствии исполнивший роль наживки для Зверя. Теперь граф прочёл все заметки, прочитал планы, заглянул во все расчёты по своей поимке и не мог не одобрить их основательности. Предусмотрительность Агаты, какая встречается лишь у военных стратегов, позабавила графа. Во многих моментах он поступил бы точно так же, а кое-где, Дракула сему порядком удивился, спасением от уничтожения он обязан исключительно могуществу Случая. Раз за разом граф спрашивал: ?Кто же вы такая, Агата Ван Хельсинг?? — но ответом были лишь насмешливая улыбка и хитрый, мудрый взгляд. ?Луч солнца проник в узкое окно кельи, скользнул по письменному столу и оставленному на нём беспорядку, переместился на пол. Там, немного обождав, словно сомневаясь, переступил черту из крошек освящённого хлеба и залил сцепленных в смертельном поцелуе фигур. Дракула, ощутивший тепло — болезненное жжение, вмиг разжал челюсти и отступил в тень, уволочив за собой и Агату. По тяжести её тела и отсутствия сопротивления вампир понял, что жертва его давно потеряла сознание, ослабла от потери крови; разожми он сейчас объятия, монахиня тотчас же грохнется на пол. Граф оглядел её, бледную и в кои-то веки утихомиренную, и подумал, что мог бы проявить милость и оставить единственную выжившую в её скромной обители. Выжившую? О, да... Её сердце размеренно, хотя вяло лепетало свой ритм, а грудь тяжело вздымалась; жизнь в ней теплилась. — Разум велит мне бросить вас, Агата, и, пока солнце окончательно не взошло, удалиться. Будет трудно разъясниться с полицией при дневном свете, каким немыслимым образом я оказался в закрытом женском монастыре с дюжиной обескровленных монашек и одной наполовину живой, и при том выйти сухим из воды. Как вы считаете? — спросил Дракула у непробудно спящей. — Молчите? Что ж, я и сам знаю ответ: как честному джентльмену, сейчас мне положено откланяться и, даже может, оставить вас в живых. Преподанный урок — не играть со Зверем, полагаю, вы легко усвоите, хотя вряд ли откажетесь от своих дерзких планов уничтожить меня. Но это пустое... Граф перевёл взгляд с лица монахини на залитое светом окно. Сытость, сопение женщины в его руках и рассветная тишина окутали его белесой пеленою нежности. Он словил эту тихую мимолётность и наслаждался ею. Слушал дыхание, долго смотрел на возню пыли в солнечном луче, а потом всё же заговорил (время, увы, поджимало): — Разум мой прав, заверяя оставить вас в этом спасительном кругу из хлебных крошек. Однако любопытство и, скажем, авантюризм соблазняют увезти с собой. Как знать, возможно и до самой Англии ваши вены снесут мой аппетит, а вы не умрёте в дороге? Агата, позвольте признаться: я жажду выведать вашу историю целиком, испить её до последней капли. Я сражён. Как свободолюбивая, не лишённая ума аристократка оказалась в цепях церковных заповедей? От кого вы бежали, Агата, раз выбрали путы столь жестокие и тугие? Вряд ли Ван Хельсинг сейчас могла ему вразумительно ответить, она даже не слышала вопросов графа. Сердце монахини пыталось разогнать отравленную ядом кровь по ослабленным членам, опустошённым органам. Морок глубоко её уволок. Пребывая на грани пропасти, именуемое Небытием, она не почувствовала, как с головы её был стянут апостольник, надобно заметить, сильно мешавший во время кормёжки, а по спине рассыпались волосы цвета вороного крыла. Агата также не уловила момента, когда граф поднял её над землёй, вынес из кельи, спустил с лестницы и уложил в заранее ожидавший в тени экипаж. Горожане спали, не заметили графского преступленья, и сестра Ван Хельсинг впервые за восемь лет покинула монастырь. ?Почтовая карета двигалась юго-восток с самого рассвета. Четвёрка лошадей, поначалу гнавшая что есть мóчи, теперь не спеша тянула по просёлочным дорогам. На козлах сидел цыган, ни бельмеса не разумеющий по-венгерски, хотя прилично одетый; окна экипажа были плотно зашторены тёмно-багровыми занавесками. На протяжении всего пути ни один путник каретой не заинтересовался, пограничная стража её легко пропустила, таможенные чиновники получили оплату и не обратили на неё внимания. Через несколько миль должна была встретиться гостиница, где цыган бы сменил лошадей да отужинал сам. Остановка предполагалась короткой, много времени бы не заняла. В изначальных планах было задумано бecпpoмeдлитeльное путешествие, но неожиданный пассажир заставил пересмотреть довольно-таки важный пункт, обозначенный так: поспешность. Граф Дракула всю дорогу наблюдал за этим пассажиром — полуживой монахиней — и не понимал, зачем возится с нею и подвергает свои задумки напрасной опасности? Ежечасно он спрашивал себя, есть ли в ней хоть единая черта, ему притягательная? Ни здоровья, ни молодости, ни свежести в лице Агаты было не отыскать — что-то пожолкло ещё за время пребывания в монастыре, что-то ночью выкачал вампир. Её кожа была бледна, плотно стянутая на скулах, подбородке и висках; глаза запали, а взгляд потерял свои бойкость и мудрость; синюшные губы избороздили глубокие сухие трещины из отмершей кожи; волосы потускнели, без ухода спутались. Умирающая от кровопотери, жалкая, чужая женщина лежала перед ним. Дракула вряд ли был способен на сострадание, обитающий по Законам Зверя он должен бы чувствовать отвращение к слабости и ещё два десятка миль назад выбросить её из экипажа на пустом участке дороги, как непригодную к лечению собачью суку. Но граф не смел этого сделать. Более того — мыслей избавиться от Агаты у него даже не возникло. Вопреки логике, во что бы то ни стало он желал спасти её, желал пить её кровь и вести с ней остроумные беседы. Дракула страстно хотел обладать ею, проникнуть во все закоулки её памяти, заполучить золото её души. Но взамен не мог предложить даже глотка воды. Оттого приказал своему цыгану найти гостиницу поприличнее и, как только солнце зайдёт за горизонт, остановиться у её ворот. Подходящая подвернулась довольно скоро и была так удобно расположена — на теневой стороне улицы, что Дракула не преминул случаем дать отдых лошадям, кучеру и, что первостепенно, Агате. На пороге гостиницы их встретила добродушная пожилая хозяйка в национальном костюме: в белой рубахе и юбке с цветным передником из шерсти. По старости глуховата, говорила она преувеличенно громко и эмоционально, видимо, страшась, что чопорным господам её плохо слышно. Просмотрев театральное приветствие, Дракула представился и спросил о комнатах для ночлега. — Свободные комнаты есть, господин Балауэр. Будьте покойны, устроитесь со всеми удобствами. — Понадеюсь на ваше слово, — серьёзно ответил он. — С нами в дороге случилось несчастье, из-за которого пострадала моя жена — больше психически, разумеется. Женщины все происшествия переживают сильнее, уж такова ваша натура. Но всё же ей потребуется уход. Перебинтуйте рану и, если проснётся, дайте горячего супа. Сказал и открыл дверь экипажа. Хозяйка гостиницы при виде похищенной из монастыря монахини охнула и в страхе приложила руку к сердцу. — Мистер Балауэр, голубчик! Ведь ей требуется доктор! Взгляните, бледна как призрак и дышит еле-еле. Не ровен час как уйдёт в мир иной.— Полно вам. Уверен, мягкая постель, забота и согревающее питьё подействуют на неё благоприятно и к утру она очнётся поздоровевшей. Нет серьёзных поводов для беспокойства. Позвольте, я занесу её внутрь? На улице ветрено. — Конечно-конечно, — пробормотала старушка и отошла в сторону, чтобы не мешать постояльцу вынести жену из экипажа. Она хмуро косилась на него, сомневаясь в его заверениях, что всё в порядке и доктор не требуется. ?Как же требуется? Бедняжка бела как мел! — про себя негодовала старушка, а затем сурово осудила своего постояльца: — Чёрствый, жестокий человек. Неужто экономит на здоровье жены или боится огласки?? Тем временем Граф аккуратно вынес монахиню из кареты и, крепко держа её на руках, взглядом спросил: ?Куда дальше?? Хозяйка гостиницы спохватилась: — Следуйте за мной, пожалуйста. Я покажу ваши комнаты. ?Гостиница ?Абельмар? была просторной, чистой, но, как говорится, без лоска. За неимением лучшего, сгодится и такое, подумал про себя граф, когда поднимался с Агатой по лестнице. В тех покоях, где хозяйка их разместила, камин горел ярко, а с кухни доносились запахи свежеиспечённого хлеба и какой-то похлёбки. Он оставил Ван Хельсинг, как только убедился, что должный уход ей будет обеспечен. Старушка клятвенно заверила, что исполнит все его указания: кровь смоет, рану обработает, за лекарем не пошлёт, если проснётся — накормит, лишнего болтать не вздумает, слугам рты позатыкает. Дракула долго сверлил её взглядом, уверившись: ?Обманет?, но всё же покинул гостиницу, пока на улице окончательно не стемнело, а конторки ещё не закрылись. Прежде всего необходимо было распорядиться насчёт ящиков с трансильванской землёй, которые должны прибыть в порт к моменту загрузки шхуны ?Демитра?. Заботу о них после недолгих раздумий передал цыгану, с виду надёжному, предприимчивому и достаточно алчному. Затем Дракула телеграфировал капитану Соколову предупреждение, что груз мистера Балауэра может задержаться, и просил его обождать, разумеется, оплатив связанные с этим расходы. Также составил конфиденциальное письмо с поручением в целостности, сохранности и (главное!) тайне принять на борт его хворающую жену. Заверил, что болезнь её нисколько не опасна для команды и пассажиров. В постскриптуме чувственно поделился, что уже какой месяц подряд пребывает в отчаянье и только недавно нашёл хорошего английского доктора, известного успешными выздоровлениями как раз от той напасти, какой сейчас страдает его жена. Переправить её в руки англичанина — последняя надежда на спасение! Сам поехать не может — неотложные дела навалились сразу скопом, но надеется, что смело может доверить свой самый драгоценный груз бывалому капитану. Затем Дракула запечатал письмо и, вполне довольный, насколько удачно складываются обстоятельства, решил воспользоваться безлунным покровом ночи, чтобы размять затёкшие при путешествии мышцы и немного поохотиться. Довольствоваться кровью Агаты, он предвидел, сегодня ему вряд ли придётся. Для этого монахиня слишком слаба. ?Вернулся в гостиницу граф только под утро, когда первые лучи только-только стали пробиваться через плотные ряды сельских домишек. Встретил его хмурый взгляд хозяйки: ?Ишь, жена больна, а он развлекается!? — но её настроение быстро переменилось на доброжелательность — в открытую постояльцам она не грубила. Старушка премило поздоровалась, осведомилась, накрыть ли ей на стол. — Разве вы не голодны? Позавтракайте, наберитесь сил? — допытывалась она. — Благодарю, нет аппетита. Как моя жена? — Много лучше. Барышня спрашивала о некой Мине. Видимо, своей сестрице или подруге. Очень о ней волновалась. Я сказала, что с Божьей помощью Мина в добром здравии и мадам скоро с ней встретится. К счастью, она мне поверила. Снова впала в состояние дрёма, больше не пробуждалась и ни о чём не спрашивала. — Ела? — Что-то через силу поклевала, я с трудом смогла уговорить. Мистер Балауэр, вина что ль лежит у неё на сердце? Слёзно просила дать ей умереть, всё причитала о каком-то страшном грехе, Дракуле, загубленных жизнях. Бредила, наверное, а? Но я сумела её успокоить, постояльцы и не такие истерики выкидывают. Заверяю вас: сейчас беспокоиться не о чем. Недавно заглядывала: спит сном младенца в своих покоях. А скажите, когда вы выдвигаетесь? — Как только наши вещи будут собраны, не теряя лишней минуты. — Ой! Так скоро?! Нельзя, нельзя, мистер Балауэр, её сейчас с места двигать. Волнения ей сильно вредят. Как бы болезнь и душевное истощение не свалили её в вашей же карете, на ваших же любящих руках! Дайте пару дней ей окрепнуть, никто от этой задержки не пострадает. Граф блеснул враждебным взглядом, от которого старушка вмиг умолка. Затем любезно, но холодно оповестил, что обдумает её совет наверху, в тишине, наедине со спящей женой. После чего удалился. ?Первым делом, оказавшись в покоях монахини, граф задвинул простенькие занавески. Они только рассеивали свет, но полностью не перекрывали его, как делал старинный драп в его замке. Потому в комнате было светло и тепло, к тому же пахло лавандой от чистых простыней. Ещё поднимаясь по лестнице, Дракула обдумал предостережение старушки и решил-таки задержаться в гостинице на пару дней дольше. Вероломно украденной из монастыря Ван Хельсинг требовался отдых. Это было очевидно. Однако оставаться здесь, пока слуги либо постояльцы заметят его преступление, а в городке заговорят о прибывшем вампире, им было нельзя. К тому же хозяйка любопытна и чересчур пронырлива, едва ли она не заметила разницы в их одеждах — голубой балахон на жене (вон он, висит на дверце шкафа!) и сшитые по последней моде фрак с брюками на муже. Даже слепец догадался бы, что что-то с супругами Балауэр нечисто. Дракула цокнул языком. Сложив все факты, он решил отправиться не сегодня, а завтра на рассвете. Таким макаром они не станут долго маячить на глазах ненужных свидетелей, но и Агата сумеет вдоволь выспаться. Ах да, в данную минуту она мило спала на боку, обняв подушку и подтянув к себе ноги. Слева на шее была приложена марля, аккуратно прибинтована. Нижнее платье ещё ночью сняли, как и рясу, — отстирать, чтобы ни пятнышка крови на них не осталось. Острый уголок плеча монахини выглядывал из-под одеяла, откровенно графу доказывающий, что сейчас Агата была совершенно перед ним нагой. Потому он отвернулся. Нарушать её границы без спора, без боя, без сопротивления он не смел. Сел в кресло. В мыслях обуглившимися крупинками кружились воспоминания Ван Хельсинг о её тоскливой жизни взаперти. Дракула пересматривал их, смаковал пепельный вкус, надеясь с их помощью немного вздремнуть, раз ящика с трансильванской землёй под рукой не было. ?В одиннадцатом часу служанка принесла мистеру Балауэру кофе, стуком перебудив его. Граф поднялся с кресла, от полдника отказался, но попросил одеть монахиню в её бельё, если то уже высохло, и заняться её туалетом. Интимную процедуру он предпочёл не наблюдать воочию и выскользнул в коридор, прежде чем Агата открыла глаза и признала его. Внизу, в дверях застал разносчика почты, учтиво выдернул у него из подмышки свёрнутую в трубочку газету. На первой странице кричал заголовок: РЕЗНЯ В МОНАСТЫРЕ ДЕВЫ МАРИИ БУДАПЕШТСКОЙ:двенадцать растерзанных монахинь и одна похищенная ?В ночь на 22 ноября 1897 года в монастыре Девы Марии Будапештской произошло массовое убийство...?Дракула смял страницу и бросил её в огонь. Новость, словно эпидемия, заползла даже в этот богом забытый городок, что графа отнюдь не обрадовало. Вечно люди раздувают сущую ерунду до размера шекспировской трагедии, а затем с упоением передают её из уст в уста. Мужчина фыркнул. Никакого раскаянья, уж понятно, он не чувствовал. Неожиданно хозяйка гостиницы показалась в дверях: — Мистер Балауэр, вижу, вас ужаснула новость о преступлении в венгерском монастыре? Признаюсь, в том вы не одиноки. Мне даже представить страшно, какое чудовище могло совершить подобное, посягнуть на обитель святости?..?Представлять здесь нечего, это был я?, — с усталой насмешкой заметил про себя граф, но вслух иронично поинтересовался: — Вы думаете, что всё, написанное в статье — правда? Старушка всплеснула руками:— А если и нет? Никто из людей простых, где наврано, никогда не узнает. Нас с вами там не было, ни слуг моих, ни моего конюха. Что нам остаётся, кроме как верить газетчикам на слово? Дракула хмыкнул, как бы с нею согласился. Прошёлся вдоль стены, разглядывая незамысловатые картинки. Затем заговорил:— Я пришёл к заключению по поводу ваших уверений остаться в гостинице дольше. Вы правы, уезжать столь скоропалительно было бы плохим решением и могло всерьёз подорвать здоровье моей жены. Наверху я убедился, насколько ей полезен покой и внимательный уход. Силы возвращаются прямо на глазах. Однако простаивать здесь, вдали от нашего дома и дел, значит попросту тратить время. Я уже связался с семейным врачом, он будет ожидать нас на месте, готовый оказать Агате требуемую помощь. Я жалею, что потащил её в это злосчастное путешествие, но осталось лишь несколько миль, и она окажется в родных стенах замка, укрытая от бурь и невзгод наружной жизни. Потому прошу подготовить карету к завтрашнему утру, до того, как первые солнечные лучи заглянут в эти прелестные окна. — Не преждевременно ли?.. — начала было старушка, но граф властным жестом оборвал её. — Решение не обсуждается. ?Дурман в крови монахини стал слабнуть, вместо тихого сна пришли частые вздохи и ёрзанье. Под закрытыми веками, как под пленочкой, шевелились белки глаз; бахрома ресниц подрагивала. Агата вот-вот должна была освободиться от оков вампирского опиума и прийти в себя. К сожалению, граф не мог этого допустить. Он знал: мыши, услужливые гостиничные шпионки, так и ждут семейных воркований, а если повезёт, и разборок, но вряд ли ожидают взаимных обвинений от газетного убийцы и насильно увезённой из обители монашки. Потому Дракула предупредил опасность быть раскрытыми. Он снял повязку с шеи Агаты и влил в раскрытую рану унцию своего яда, чтобы женщина могла проспать до утра без мучащих её сновидений либо подспудных догадок. Но по неосторожности сделал глоток, а затем ещё и ещё один... Разум его вопил, что, если он хочет оставить монахиню при себе до самой Англии, сию же минуту ему следует остановиться. А как он мог? Изысканный букет из остроумия, целеустремлённости, даже греховности был слишком приятен на вкус, лучше всякого наркотика будоражил тело, чтобы, раз попробовав, можно было силой воли оттолкнуть и отказаться. Однако же Дракула отлип от Ван Хельсинг, когда она очень странно вздохнула и дёрнулась. Граф навис над ней с запачканным кровью ртом и замер в удивлении, потому как Агата вполне сознательно, в упор и не мигая, смотрела на него. Долго смотрела, будто искала сожжённые воспоминания в горке золы своей памяти. Затем в её глазах собрались два жидких алмаза и стекли по вискам, увязнув в волосах и подушке. Она знала, чтó он такое и что с нею делает. Её сознание заволокло ужасом, всем телом она вжалась в кровать, беззвучно зарыдала, стараясь укрыться, сбежать от держащего её чудовища. — Тише, тише, сейчас полегчает... — успокоил своего бедного ягнёнка граф и снова потянулся к шее. Морок подействовал не мгновенно. Агата стенала, выкручивалась из-под него и вяло стукала кулаками по спине. Но возня её была тщетной. Она вскоре обмякла. Мыши-шпионки не спешили на помощь, хотя в приглушённой мольбе легко узнавались отчаянье и крики о помощи. К подобному привычные, они сочли стон за нечаянно оброненное в любовном исступлении, а борьбу как часть игры. И без задних мыслей убежали восвояси. Дракула тем временем глотал её кровь вместе с историей её детства и взросления. ?Маленькая Агата Ван Хельсинг осталась сиротой практические сразу после рождения. Мать её умерла на второй день после появления дочери на свет, а отец с братьями так и не вернулись после неудачной кампании в Пеште, требовавшей тогда от правительства свободу печати, равенства гражданских прав и прочую ересь. Как бы то ни было, Агата осталась одна в целом свете и после затяжного перехода из рук в руки от одних добрых людей к другим на пятом году жизни оказалась на попечении своего деда. Абрахам Ван Хельсинг был человеком, дерзостно преданным науке — медицине, которая с давних пор обозначилась как дело его жизни, а в дружественных кругах называлась по-простому — манией. Оттого, что каждый день у учёного деда был расписан, малютка росла без присмотра, как мальчик. Целыми днями проводила в библиотеке и, только обучившись чтению, хватала всё, что бросалось в глаза. Запрета ни в чём не знала. Она жадно поглощала жизнь в теории и неизбежно утратила невинность мысли. Острый ум её с упоением погрузился в запретные сферы, куда девочкам в ту пору хода не давалось; преотличная память накапливала горы полезных фактов, применения которым до поры до времени в жизни её не находилось. Напичканный знаниями разум Агаты вкупе с природной целеустремлённостью вскоре почувствовал тесноту и не мог более оставаться запертым в дедовской библиотеке. На восемнадцатом году жизни внучки Абрахам Ван Хельсинг задумал для неё головоломку для ума и проверку для сердца. Внимательно наблюдавший на её склонностями, он заметил переданную через поколение любовь к познанию человеческого тела. Потому в один прекрасный день Ван Хельсинг решил отвести её в анатомический театр. Однако старик даже и не подозревал, что Агата уже вовсю практикуется в анатомии, как с мужчинами, так и с женщинами, в снятых комнатах в левобережном районе Будапешта. Оттого просмотр проводимой дедовскими учениками операции не произвёл на неё должного впечатления. Ей было гораздо интереснее самостоятельно изучать особенности человеческих тел (хотя и не внутренностей, строение и расположение которых она знала по картинкам), а изменения цвета кожи под влиянием эмоций, сроках зарождения и угасания сексуального влечения, нетрадиционных методах получения удовольствий, фетишах и прочее, и прочее. Она даже написала и опубликовала статью, с научной точки зрения доказывающую такое явление как ?взгляд страсти?. К слову скажем, в венгрии эта работа не имела успеха, зато французы очень даже ею заинтересовались. Черноволосая, приятной наружности девушка двадцати одного года завела себе несколько любовников и отдавала себя им столько же, сколько и образованию. Своё поведение она не расценивала как порочное, а назвать её развратной, опустившейся девицей никто бы и не осмелился. Агата изучала любовные утехи ровно с тем же энтузиазмом, как энтомологи — своих прелестных членистоногих. Все её опыты были нравственно-чистыми поисками правды. Силой воли и проницательностью юная Ван Хельсинг померилась бы со всяким зрелым мужчиной; ум её развился чрезвычайно, она могла потягаться познаниями со своим дедом-академиком, если бы им обоим это стукнуло в голову. Её критический взгляд на мир помогал адекватно судить о науке, искусстве, даже политике. Она была приятной собеседницей, верным другом, заботливой внучкой, а для некоторых просвещённых лиц и умелой любовницей. Уж конечно, пока был жив дед, Агата даже и помыслить не могла о вступлении в брак. Супружеская жизнь, наблюдаемая со стороны, казалось ей лишь скукой, на какую люди обязывают себя, скорее, из-за следствий (дохода, положения в обществе и т.п.), нежели причин. Любовь ей не была знакома, от неё она никогда не мучилась. К тому же слишком дорожила независимостью, чтобы передать бразды правления своей жизни в мужские руки. Она не знала ни матери, ни отца; с детства была повелителем своей судьбы, ни для чего не спрашивала разрешения, если хотела — добивалась и получала. Она гордилась своим воображением, своими научными и практическими знаниями и вполне могла стать женщиной выдающейся, кабы старик её протянул дольше. В начале двадцать второго года своей жизни Агата осталась без средств к существованию. Дедовское наследство было передано неизвестному дальнему родственнику, из-за смутных махинаций биржевиков потеряла и накопленный капитал. Она была в отчаянье, на грани бедности и, будучи опытной лишь в делах любовных, но не житейских, сделала неправильный выбор. Она вышла замуж за банкира. Совместно прожитые с супругом годы научили её сдержанности в порывах, замалчиванию мыслей, утайки желаний. Дав обещание преданности, она увядала, словно растение без воды. И всё углублялась в анализ своей прежней жизни, пока не пришла к открытию, что закономерности природы возвращают лелеемых ими чад к истокам, пока те наконец не усвоят урок. Душа её была в смятении, но ум продолжал искать. Вскоре Агата погрузилась в чтение о вещах необыкновенных, неестественных. Она разгребла исследования деда о вампирах, долго и тщательно копалась в них, а в какой-то вечер решила найти уединение от навязанных ей забот и целиком посвятить себя продолжению семейного дела. Рождённая женщиной, она не обладала ни правами, ни самостоятельностью; жить отдельно от мужа она не могла. Потому, скрываясь от несчастья, выбрала ещё худшую участь: после ночи размышлений собрала вещи и ушла в монастырь. ?В груди разбита склянка красной туши. Разлетевшиеся осколки режут лёгкие с сердцем, а краска затекает в порезы и смешивается с прогнившей кровью графа, задавая ей новый тон. Вампир рад этой боли. Он, много ездивший по свету и много раз любивший, давно осознал, что подлинное наслаждение граничит со страданием, ибо в страдании только открывается истина. С кровью Агаты он получил и того, и другого в объёме полном, чем когда-либо. Подумать только! Вкусил святошу, одну из пресных монахинь женского монастыря и обнаружил столь диковинный деликатес. Весь оставшийся день, без покоя и сна, он разглядывал распростёртую на кровати монахиню. Её квёлый вид и отнюдь не обольстительные черты лица предстали в новом свете. Теперь он хотел большего, хотел не вором копаться в томах её памяти, а вызывать на поединки без дурмана в крови. Хотел сражения их изощрённых умов, хотел вести войну в постели, столь же неистовую, как и последующие перемирия. За день граф почти иссушил вены Ван Хельсинг, но пресыщение — чума, преследующая его веками и губящая даже самый неуёмный аппетит, — не дало о себе знать. Когда стемнело, Дракула отправился на охоту. Больше, чем когда-либо он дорожил планом добраться до Англии и не мог допустить оплошности, из-за которой бы всё сорвалось. Под утро вернулся в гостиницу, в дверях повстречал хозяйку и под причитания о преждевременности спустил жену мистера Балауэра в экипаж. Отдаляясь от улочки, где они пробыли чуть более суток, Дракула с подрагивающей улыбкой довольствовался волчьим воем и людскими криками — живых свидетелей свидания вампира с монахиней в ?Абельмаре? он оставить не рискнул. Все постояльцы, все слуги и, кончено, пожилая хозяйка стали обедом его милых питомцев. В карете пассажиры приняли не оборонительные позиции — друг против друга, как было в прошлый раз. Напротив, граф укутал Агату своим плащом и держал в руках, как погорельцы держат чудом спасённое имущество. Чтобы монахиня не пугалась при пробуждении, он надел перчатки и прятал лицо. Каждые два часа давал ей сладкого питья, изредка позволял глоток вина. Вечером, когда морок вот-вот должен был развеяться, а Агата бы проснулась дезориентированной, с тяжёлым предчувствием, он влил ей новую порцию опиума. На этот раз он не допустил вольности, сдерживая себя неимоверной силой воли. Кровь смешалась с ядом в жилах Агаты в равных пропорциях: сколько потеряла, столько же и получила взамен. Навязывать свои сновидения граф не стал, решил, что самостоятельно справится с постройкой воздушных замков. А когда дурмана в её теле стало достаточно, чтобы проспать до конца пути, он вынул клыки, нежным поцелуем стёр кровь с её шеи. Потом накрыл растревоженную рану повязкой и плотнее укутал женщину в свой плащ. Её ещё морозило, потому остаток пути он грел её своим теплом, полученным от питания не пойми чем за ночь охоты. И был рад, что давшая обет целомудрия сестра Ван Хельсинг никогда не вспомнит об их коротком путешествии. ?На корабле мы начнём сначала, Агата. Попробуем с чего-нибудь простого. Затеем, например, игру в шахматы?? — прошептал он и выглянул в окно. Там их ожидала, покачиваясь на волнах, русская шхуна ?Демитра?. КомментарииАнафема (от греч. ??ν?θεμα? — ?отлучение?) — отделение от общения с верными и от таинств, изгнание, проклятие; также термин определён как нечто заклятое, отверженное и обречённое к уничтожению. Эпиграф ?Ей сладко умирать и млеть от наслажденья? есть строфа из стихотворения Шарля Бодлера ?Печали луны?.