s1ep02. Дьяволиада (1/1)

?Скажи нахлебнику могил,Что я от гибели, которой не минуешь,Твоё дыханье сохранил.Иссиня-бордовая ночь нынче плотно укрыла водную гладь своим покрывалом; поди разгляди берега родной Англии! Темно — хоть глаз выколи, ни черта не рассмотреть. А по внутреннему компасу морского старожила да крикам чаек, путающихся в парусах, должны проплывать в какой-то одной миле от Дорсетшира. — Неладное случилось, — удручённо пробурчал кормчий, опёршись на фальшборт и вглядываясь в чёрные нахлесты волн, бьющих по молюсковым наростам. — Близко плывём, где не так давно грешные души были пучиной уволочены. Парнишка, новоявленный непутёвый ученик, не на шутку напрягся, весь обратился в слух — как бы оно ни было, а чутьё старого моряка никогда не подводило, потому стал внимать. — Беды-то им ничего не предвещало, вода покойна, сощурься: на масло схожа, ветер тих, а до Англии — вон, рукой подать! — кормчий пожевал губами, достал из кармана самокрутку, прикурил и задумался. — Нет, не дерзости погоды несчастных потопили.— Как вы... — подал голос паренёк, — как вы поняли, сэр, что произошло кораблекрушение?— Ха! Повидай с моё — тоже всё понимать будешь. — И оттолкнул от штурвала. — Погляди-ка вдаль, у тебя глаз поострее моего будет, вдруг в самом деле разглядишь чего. Может даже жив кто остался?..Рулевой внимательно вгляделся в линию горизонта, трудноразличимую во мраке, проверил, нет ли силуэта тонущего судна впереди, затем — в волнующуюся пелену вод, там могут быть балки, поклажа, тела... Прислушался к чайкам. Однако надрывные крики тех, что бесились в парусах, заглушали, путали, дурили, оттого с моря ничего было не услыхать.— Ну? — просипел кормчий, весь в дыму самокрутки. Без ответа паренёк искал терпящих бедствие, пристально, напрягая своё только-только ставшее зарождаться морское чутьё. — Мне не чудится, сэр... — прошептал юнга с улыбкой восторга, оскалом ужаса. — Я вижу огни вдалеке. То горят паруса. Сэр, посмотрите! Вы видите? Как красиво! Словно крошечные мотыльки во тьме... Крутите, крутите штурвал, скорее близимся к ним! Там могут быть выжившие!— Утихомирься, щенок. Иди разбуди капитана. Тот рванул с палубы, бросив перед тем, разумеется, отчаянный, пленённый огнями взгляд, и скрылся в коридорах, где без стеснения затарабанил по двери каюты своего уставшего командира. На шум выглянули матросы, немилостивым словцом поминая дьявола, появился боцман. Вскоре вся команда в полном своём составе всматривалась в горизонт. Затем, по мере приближения к тонущей шхуне, на щепки, погоревшие куски парусины, обшивку, уцелевшие бочки, обмотанные тросами балки... Воздух вокруг сгущался липким, слепившим рассудок туманом, а на языке чувствовался привкус пороха и дыма. Сердца тоже заволакивало им, необъяснимым страхом былого — иль грядущего? — бедствия. Члены экипажа в едином жесте скорби стянули фуражки. — Утоп из-за пробоины, вероятно, — заговорил старый кормчий, бросив самокрутку за борт и тут же прикурив новую. — Сами они себя подорвали – горелый порох в рот, нос так и прёт. Тошно. — Зачем им было себя подрывать, каков смысл? До берега рукой подать, пришли бы в порт — и дело с концом. — Не пришли бы, если корабль чумной.С ужасу перекрестились, зашептали молитвы за упокой, потом, потише — с просьбой оберега. — А тел-то нет, ни конечностей. Следов шлюпок тоже не видать. Поди спастись сумели, а? Всё-таки? — натянуто весело заговорил матрос, дабы развеять мрачное оцепенение. — Или, не исключаю, потонули все разом?..— Сплюнь, дурила. — Без спеху давайте, авось что ценное выловим?— Не станем! Корабль чумной! — запротестовала команда и обернулась к капитану. Тот взял слово: — Дело странное, друзья, кхе-кхе, чуть ли не таинственное. Туман не по-обыкновенному клубится, тишина загробная. Чуется, дело паршивое у них случилось, и непонятно: шхуна по случайности потонула или намеренно на дно пустили. Спасшихся не слыхать, криков, сколько плывём, ни разу не прозвучало. Бросили свою посудину и на шлюпках скрылись, почему — а кто бы знал? Потому надобно дёргать отсель, подбирать ничего не станем. И никого тоже...— Но капитан, а если позовут о помощи? А если — женщина? — то ли философски, то ли с практической стороны вопроса поинтересовался юнга. Ему дали подзатыльник — ишь какой! Щенок, а заговорил с капитаном. По эбонитовым волнам, хоронящим мёртвый корабль ?Демитра?, прокатились безрадостные издёвки и смешки. — Подождите, оставьте шутовство, вон она, — он смело указал пальцем, — зацепилась за грот-мачту. — Боже ты мой, в самом деле... — И как, живая?Присмотрелись внимательнее — шевелится? дышит? глаза открыты? В светло-голубом платье похожа на призрака, лицо мертвенно бледно, печать безмятежности отпечаталась в нём. Команда всполошилась, позабыв наказ капитана никого не подбирать. — Эй!!! ЭЭЭЙ!!!Не откликается. — Сбросим канат, подцепим мачту и посмотрим ближе, убедимся, — командовал боцман. — Живо! Живо, ребятки!Моряки поступили ровно так, как было сказано; даже спустили фонарь: в свету лучше видно, вздымается ли грудь. Смотрели-смотрели, но понять было непросто. Плывёт в позе расслабленной, одна рука перекинута через брус, вторая — в воде; от талии к мачте тянется верёвка, узлами неискусными завязана, видимо, чтобы без сознания не утонула. Сама себя привязала или помог кто — тоже непонятно. — Ну, глазастый, отвечай, жива или нет? — обратился боцман к юнге, будучи подслеповатым и оттого сомневающимся.— Да, сэр, вроде бы дышит... — Вроде бы? ВРОДЕ БЫ! Отвечай конкретно! А то из-за тебя живого человека на корм рыбам пустим!— Да, сэр... Она дышит, я вижу колебания воды...Команда обернулась к капитану, без приказа подбирать никого не станут, тем более крушение здесь какое-то неестественное. Капитан согласно кивнул: вытаскиваем. Этот совестливый бывалый моряк не смог пустить корабль мимо, когда женщина, единственная выжившая, без сознания одиноко дрейфует в море. Долг человеческий — спасти её.Того же юнгу отправили за борт, отвязать от мачты, привязать к канату. Через минуты всё было готово, а потопленная шхуна ?Демитра? со своими снастями отдалялась всё дальше и дальше, пока не скрылась в тумане и волнах. Теперь перед командой стоял иной насущный вопрос. — Одеяние у неё нелепое, какое-то монашеское, — заметил моряк. — Да-да, а в руке, смотрите, зажато распятие...— Что это у неё с ногтями? Слезли все до единого, кровоточат... — отшатнулся другой. — Чумная болезнь? — А на шее — что ещё за чертовщина? — порез? Нет-нет, рана как от укуса...— О боже милосердный, скорее! Выбросим её за борт! Всё равно еле дышит!Команда отшатнулась от спасённой. Смертельную заразу перенять боялись как огня. — И что же? Словно лишний, тяготящий вас груз, вышвырнете слугу Господня за борт? — раздался насмешливый, но угрожающий мужской голос позади них; с перепугу команда подскочила и вперила глаза в незнакомца. — Её зовут сестра Агата Ван Хельсинг из монастыря Девы Марии Будапештской.— А вы... Кто вы такой? — прохрипел капитан, раздосадованный, хотя осторожный. Вместо ответа незваный пассажир хищно улыбнулся. ?Вокруг — скрип и шорох мерно плывущего судна, к которому поначалу никак не удаётся привыкнуть, но затем он становится успокаивающей, приятной ушам колыбельной. Качки почти не чувствуется, но всё равно подташнивает. Пытаясь согнать дурноту, Агата вбирает воздух глубоко в лёгкие и тут же исходит мучительным кашлем, отхаркивает морскую солёную воду.— Ничего страшного, мэм, это закономерно. Вы ведь чуть не утонули, — успокаивает её молодой юнга, приставленный к ней нянькой. — Но теперь нечего волноваться, вы спасены. Она дезориентирована. Последнее воспоминание — прыжок за борт, жёлтые отсветы огня в воде, идущая на дно Демитра и, как завершение всего, самовольное утопление. А что сейчас?.. Сейчас по ощущениям похоже, что снова в каюте, хотя это невозможно, своими глазами видела, как шхуна неминуемо опускалась в пучину. — Пожалуйста, дышите ровнее, больше нечего страшиться. Вы в безопасности, — заверил юнга. — Наверное, вам следует перебинтовать руки? Я сейчас принесу всё необходимое. К несчастью, ваши пальцы и ногти поедены рыбой, но, я уверен, как прибудете в Англию, сестра Агата, сможете их полностью излечить. А пока сделаю что смогу.Она услышала шаги, звук открывающейся двери, какое-то бормотание (разговор?), после чего — тёплое убаюкивание каюты. Агата снова начала проваливаться в сладкую дремоту, где реальность выступает забавной детской выдумкой и вампир-аристократ играет с нею в шахматы. О, блаженное, внеземное забытье. — Я рад, что вы спаслись. Знакомый голос (наяву!) тугими узлами ужаса опутал её и вытащил, через страх и слабость, на неизвестное торговое судно. Агата хочет кричать, но застыла, заворожённая чертами лица кровососущего существа. Приподнятой линией его густых бровей, жёстким выражением глаз, но в данную минуту как будто бы нежным с неизменным вкраплением красного по кругу радужки, затем — приоткрытым в улыбке ртом и зубами, острыми, волчьими. На лице графа довольство. Хм, явление нередкое, однако в данных обстоятельствах (когда он не высасывает из неё солоноватое кровавое питьё, а вполне заботливо сидит на краю постели) кажется чужеродным. — Не теряйтесь в догадках, мы находимся на торговом судне. Команда благосклонно приютила нас, когда я поведал им занимательную и трагичную историю гибели нашей Демитры. — Неужели вы рассказали им правду? — с сомнением, осипшим голосом вопросила Агата. — Разумеется, нет. С чего бы? Ведь и вам, и мне требовалось место на этом корабле, потому я кое-где приукрасил сюжет. Не критично, не волнуйтесь, дипломатично обошёл наиболее острые углы, чтобы придать истории удобоваримый вид. К слову, им понравилось. Дракула улыбнулся, поднялся, чтобы поправить занавески; солнце всходило. — Куда они плывут? — В Голландию, но нас согласились высадить в ближайшем порту Англии. Очень любезно с их стороны, не правда ли? Прибудем, при хорошем раскладе, через пару дней. В дверь постучали, вошёл юнга с бинтами, свечой и бутылкой рома.— Ваши руки, мэм. Их нужно перевязать, чтобы не начался процесс заражения... — объяснил своё возвращение паренёк. Не встретив отказа, ногою подвинул табурет и разложил скудное медицинское оборудование. Агата протянула юнге свою ладонь, но неотрывно, с любопытством следила за действиями графа. Ох, одно только упоминание крови вводит его в дикое нервное возбуждение, сверхъестественно манит, не даёт смирно стоять в стороне. Наблюдать за этим... смешно, прельстительно.— Позвольте мне? Я большой специалист по части крови, изучил её досконально и враз могу заметить наличие инфекции, — всё же не выдержал граф и, наплевав на законы природы, в мгновение ока очутился за спиною паренька. Тот испуганно дёрнулся, уступил. С бесстрашной усмешкой Агата следила, как он старается усмирить себя, осторожно взяв ладонь, и при ненужном свидетеле не попробовать её крови с пальцев на вкус. — За сим благодарю, на сегодня вы сделали достаточно. Позовём в случае, если что-либо снова потребуется, — учтивым, но не допускающим возражений тоном проговорил Дракула. Молодой матрос удалился.Они остались вдвоём.Вампир заворожённо уставился на почти свернувшуюся красную капельку на её указательном пальце, надавил, она вытекла сильнее, став сверкающей в свете свечи красноватой бусинкой; монахиня не сопротивлялась. Презирая, откровенно насмехаясь над ним, смотрела, как он тщетно борется со своим естеством, чтобы не впитать её до дна прямо сейчас, за один долгий, сладострастный, смертельный поцелуй. Однако же — поразительно! — граф устоял, даже усмехнулся сам себе:— Знаете, Агата, вы заставляете меня делать бесчисленное множество вещей впервые за четыреста лет. И каждая из них мне дьявольски приятна.Женщина не обратила внимания на его выпад, поспешно последовала к разговору.— Вы сказали, что корабль прибудет в порт через несколько дней. — Я искренне на то надеюсь. — Он взял ром и плеснул на её раны; от жжения Агата зашипела, но, обождав, пока утихнет боль, продолжила выпытывать:— И чем же вы будете питаться всё это время? Мной?— Учитывая тот факт, что вы и я являемся единственными пассажирами на этом судне, а прерогатива высадиться на берег Англии с замашками матросов меня не прельщает. — Он взял бинты и стал аккуратно обматывать кончики её пальцев. — Я могу сказать, Агата, что вы правы. Я буду питаться вами, с большой охотой, самозабвенным упоением.— А потом? — спросила она, словно речь шла о не её жизни, а только-то о лабораторном опыте, результат которого, впрочем, достаточно значителен. — Что станет со мной потом?Дракула загадочно улыбнулся: — Не станем загадывать наперёд. — Вы посадите меня в ящик, как тех несчастных жертв вашего поместья? Или в этот раз смилостивитесь и позволите уйти свободной, упырём! как обошлись с Джонатаном Харкером? Ответьте, граф!— Оу, ш-ш-ш... Вы разволновались, я слышу, как часто бьётся ваше бойкое монашеское сердечко. В такие минуты мне труднее всего себя сдерживать. — Он наклонился и оставшийся кусочек фразы прошептал на ухо: — Потому, Агата, это в ваших же интересах, напрасно не соблазняйте. Она сглотнула сгусток слюны своего гнева. Быть беспомощно прикованной к постели вводило в бешенство, грезить совместно с ним, развлекать беседами, поить собственной кровью — верх унижения. Узницей она быть больше не желала, сильный дух её не мог смириться с несвободой. Потому Ван Хельсинг поклялась: повторения истории не допустит; в этот раз — и наверняка! — сможет его уничтожить. А корабль с командой в полном составе благополучно прибудут в порт. — Вы задумчивы, хотя подождите... вы мечтаете? Интересно выяснить, о чём? Вместо ответа она одарила Дракулу многозначительным взглядом, ласковым и в то же время беспощадным.— Заключим сделку? — Я сражён дерзостью. Какую же? — встрепенулся мужчина, не сдерживая и не скрывая довольного оскала хищника. — Оставшееся время плавания я буду откровенна с вами, вы — со мной. Quid pro quo, граф. Услуга за услугу. Согласны? — Я всегда был откровенен с вами, Агата, и честен, — сказал он, а затем засмеялся: — Остерегайтесь! Сделка с Дьяволом это всегда обоюдоострый меч. И пока не узнать: порежетесь вы либо ранен буду я. Она поднялась с постели, хотела самостоятельно, но, увы, сумела только, опёршись на его руку. После чего, путаясь в размышлениях, кругами заходила по комнате. — Тогда скажите, как вы вошли в монастырь? — Вам нездоровится? Запамятовали? Вы же знаете, как я туда вошёл: получил приглашение. От Джонни. — Быть не может, я видела кол в его сердце. К тому моменту, как вы объявились, Джонни был уже мёртв. Убил сам себя.— В том-то вся и загвоздка, — граф взмахнул рукой, бережно отогнал мушку. — Нежить не может умереть от своей руки, вогнать кол должен кто-то другой. Я обещал это Джонни — и не смейте сомневаться, я исполнил. — Дракула отвернулся, и Агате показалось, что он глубоко задумался, может даже сожалел о голубоглазом англичанине. Кем бы тот не стал после, при жизни был достойным, волевым, великодушным человеком. Монахиня напомнила себе помолиться за его упокой. — А теперь, прошу вас, оглянитесь, посмотрите, как красиво сочится свет сквозь занавески. Впереди новый долгий день, что значит: мне пора. — Граф поцеловал — облизнул — её руку с запёкшейся кровью, после чего с изящным поклоном покинул каюту. Сестра Агата проводила его тяжёлым взглядом, каким в могилу проводят заклятого врага. ?День на самом деле был недолог, вспыхнул и угас. По крайней мере так показалось слуге Божьей из монастыря святой Девы Марии Будапештской. Она наконец познала истинную силу красноречия: граф хорошо постарался, рассказанная история тонущего корабля всех заворожила, из-за чего её стали жалеть и сочли за сумасшедшую, а словам о вампирской сущности их пассажира моряки не поверили, приписали к помутившемуся рассудку и разыгравшейся одури. Дракула искусно вспахал почву, не оспорить! Однако упорством всё же выяснила одну занимательную деталь: в ночь их спасения моряки достали со дна ящик с некими дорогостоящими куклами и по прибытию в порт граф обещался за этот жест доброты сполна расплатиться. ?Исходя из узнанного, делаю вывод, что его положение по сравнению с условиями на Демитре практически не ухудшилось, — рассуждала монахиня, свободно бродя по палубе. — Ящик с трансильванской землёй добыт, с командой в отношениях дружеских, курс до Англии неизменен, пропитание — я — не противится. Что же, ловко устроился?. Она в раздражении теребила бинты на пальцах. Зачем повязал их ей? Плоть по-прежнему гниёт, руки немеют, зудят и сочатся кровью, кожа стареет, силы утекают по капле; никакое врачевание уже не поможет. С горечью сорвала повязки, всё равно боли не умаляют.Оглянулась: на палубе драит полы тот заботливый юнга, впилась в него взглядом. Если с ней что случится (износится до срока?), следующим питательным плодом станет именно он. Молод, свеж, сообразителен. Наиболее подходящий претендент, поскольку остальная команда — одни невежды да пьянчуги, а граф в выборе крайне избирателен.Юнец, видимо, затылком ощутил её пытливый, цепкий (что встретить возможно и впрямь только у сумасшедших) взор, обернулся. — Вам что-нибудь нужно, мэм? — поинтересовался он. — Да. Я хочу, чтобы ты изготовил кол. — Простите?— Выстругал из дерева и всегда, ежеминутно носил с собой до конца этого путешествия. Выполнишь? — Да-а, мэм. — Выстругай обязательно до заката. А лучше приступай сейчас, осталось не так много времени. Уже смеркается. — Хорошо, займусь немедля, — неуверенно протянул юнга, должно быть, сочтя бедную монашку окончательно вышедшей из ума. Но уж лучше так, чем смиренно опустить руки и с покорностью и всепрощением, как учит мудрый Господь, ожидать заветного часа своего упокоения. ?Вода в луче солнца как малиновое вино, солёная, чуть тёплая. Агата смотрит на поверхность — лишь бы впитать этот свет напоследок, чудесный, олицетворяющий Господа свет; пока медленно опускается ко дну. Она уже умерла. Красная морская вода заполнила её лёгкие, и боли больше нет, сопротивления, борьбы, бессчётных попыток — тоже. Смерть несёт избавление от горестей и милостей земных, однако же почему Агата всё ещё продолжает видеть и чувствовать вкус и прохладу воды вокруг себя?Как долго море её хоронит?Рыбы утаскивали на дно, до костей обглодали пальцы рук, шею, подбородок, затем — отпустили. Почему? Кожа распухла, мышцы болтаются ошмётками, раны вздулись как дрожжевое тесто. Агата смотрит на себя — и ужасается, не понимает. Она ведь мертва, отчего видит? Разгадка обрушивается волной неизбежной правдивости, страх осознать происходящее иглами проникает в неживую плоть.В мозге крик: ?Я — нежить!?, но повсюду — тишина. Тело не слушается, в воде как в безвоздушном пространстве, ни вдоха, ни выдоха, отдана на волю морским течениям. В голове — о, проклятье! — ядовитыми притоками разливается паника, ужас, агония. ?Я мертва, мертва! Но отчего вижу, чувствую, понимаю?!?Она, немая, истошно кричит, но не слышно ни звука вокруг.?— Агата, проснитесь! — доносится зов из глубины, голос — сталь и бархат в смешении — знакомый. Она тянется, доверяется ему, распахивает глаза — и вот, снова в каюте голландского торгового судна. Дрянная обшивка, льняные желтоватые занавески, на спинку стула накинуто её монашеское голубое платье, за окном царствует ночь. ?Боже милосердный!? — с облегчением выдыхает она, жадно осматривает комнату, чтобы убедиться окончательно. — Это всего лишь кошмар, — успокаивает её граф и ласково гладит по волосам. — Дурной сон, не более. Выпейте вина, нашёл у капитана в закромах. — И прикладывает бокал к губам, Агата послушно пьёт. — Теперь легче? О, да, вены столь дико не пульсируют, уверенное спокойствие возвращается. Позвольте мне полностью избавить вас от страха, Агата? Переместимся, может, в Эдем? — Граф наклоняется оставить вампирский поцелуй. — Нет!С силой, поразительно дюжей и удивительно долго скрывавшейся в её членах, она отталкивает Дракулу и выскальзывает из его объятий. А на негодование в позе защитной, на расстоянии отвечает:— Вы плывёте в Англию, страну традиций, где сначала беседуют, а только потом — ужинают. Привыкайте. — Будет так, как скажете вы, — примирительно соглашается граф. — И о чём хотели поговорить сегодня? Я весь в вашем распоряжении. — То, что я видела во сне, в действительности произойдёт со мной потом... после?— Вероятно, уже произошло бы, если бы я не спас вас после крушения и не приволочил на это очень кстати подвернувшееся торговое судно. Очевидно, — он опустил взгляд на неё пальцы со слезшими ногтями, — что в вашей крови, Агата, уже течёт мой дурман. Смерть станет лишь началом долгого, увлекательного пути. В Англии я научу вас разборчивости, избирательному питанию, покажу, как правильно смаковать вкус...Она отрицательно мотнула головой: ?Нет, даже слышать не желаю?. На что граф улыбнулся такой нежной, вкрадчивой, но в то же время демонической улыбкой, подошёл ближе. Казалось, он был глубоко очарован её бесстрашными блужданиями в лабиринтах двусмысленности, недосказанности, чрезвычайной откровенности; поражался той её отважной целеустремлённости, с какой Агата пыталась дойти до самой сути в своих исследованиях. Даже сквозь болезнь и упадок сил. ?Чертовски диковинная монашка?, — любовно подумал он, а вслух произнёс:— Продолжим разговор в другом месте? Не в силах больше сдерживаться, голодным зверем метнулся, прикоснулся губами к бархату её кожи и наконец вкусил кровавый сладкий мёд её вен. В его руках Агата, не противясь, обмякла. ?— Где это мы?Восьмиугольная комната из чёрной кладки кирпича, длинный обеденный стол с приборами на двоих, сервиз — из золота с крупными рубинами, сверкающими и блестящими при свечах. Занавеси, обивка стульев, софа, подушки выполнены некой искусницей из красной парчи и превосходно расшиты ромбовидным узором. Такое убранство единственно можно встретить Хемпстонском дворце, хоть не в столь ухоженном виде. — Я подумал, вам захочется посетить мой замок в Трансильвании. — Оу, ну разумеется! — Не нравится? — обиженным, саркастичным тоном удивился граф. — Как по мне — мрачновато. По периметру стен, Агата даже не заметила, в который миг, появились витые подсвечники с зажжёнными огнями, как по волшебству разбавившие мягким светом сумрак в помещении. — Отужинаете? — Любезно пригласил к столу, снял крышку с блюда, под которым исходил манящим ароматом клюквы и яблок свежеиспечённый пирог. — Я знаю, что вы пристрастны к сладкому, Агата, — поддразнил женщину граф, налил вина, передал ей бокал. Но она, увы, не повелась. Напротив, отстранилась: — Это сон, здесь я не стану вам потакать.— Бросьте, вы же знаете, что реальность незаслуженно переоценивают. Во сне получать удовольствия можно не менее изысканно, и нет ничего в том постыдного. Если позволите, тут я скажу вашими же словами: ?Сны — это пристанище, где мы грешим, не ведая кары?. Прошу, не возражайте, я знаю, о чём говорю. Хотя Дракула надеялся увидеть, как смущённо зардеются её щеки, потерпел разочарование; несмотря на данность, что он обитает в её голове, читает каждую её мысль, ловит и исполняет каждую её прихоть или мимолётное желание, Агата по-прежнему ведёт себя с ним надменно, как с ребёнком, который ничегошеньки не ведает и не понимает. Это раздражает. Возбуждает. — Если не хочется ужинать, перейдём в другое помещение? Как знать, вдруг оно больше вас заинтересует? С изысканным поклоном, достойным аристократа, он толкнул дверь в другую восьмиугольную комнату. То была спальня. — Это... На что вы намекаете, граф Дракула? — возмущенно, но с нотами наигранности вопросила она. — Оу, вы хотите, чтобы я озвучил? — Смею вам напомнить, что я — монахиня из монастыря Девы... —...Марии Будапештской. Я прекрасно это помню, — засмеялся он с озорством чертят в глазах. — Не вставайте в такую оборонительную позу, я исключительно повинуюсь вашим желаниям, не своим. Посмотрите, — он запустил одну руку ей в волосы, другой обвил талию, — и убедитесь, как предательски пылко отвечает ваше тело на мои касания. — Отпустите... — Мы оба знаем, что вам этого не хочется. Придётся напомнить о нашей сделке, где вы обещали быть откровенной. Солгали? Не думаю... — Лицо графа было так близко от её собственного, что женщина чувствовала на коже холодок от его неживого дыхания; а голос, загробный, но соблазнительный, звучал будто в самих её мыслях, чему по определению противиться невозможно. — Ведь это не похоть и не порождение затяжного одиночества. Мы с вами, Агата, достаточно хорошо изучили этот мир, и теперь нам обоим надобно узнать кое-что друг через друга. Граф поцеловал её. Но не так, как раньше, не неся при том смерть или тлетворное разложение, напротив, предложил нечто большее, чем сама жизнь — наслаждение. Вспоров ткань, стянул нелепое монашеское облачение, затем, без труда и спешки, как опытный, но обходительный любовник, нижнее платье. Дьявол! Она осталась пред ним совершенно нагой, но в лице — ни грамма стеснения. Уверенная, испытавшая прелести соития раньше и открыто жаждущая этого сейчас. Как и всегда, смело перетягивала право вести танец на себя, его страждущая охотница до правды. Что ему было делать? Граф поддался. Он любил её и нежно, и свирепо, этакий прирученный зверь. Изнывая от желания, вместо укусов на шее оставлял влажные целительные поцелуи; ласкал грудь, перебирал волосы. Её стоны, приглушённые, хрипловатые, неминуемо приближали к распаду. Плоть, освобождённая мороком laisser faire ото всяких условностей и уж тем более благоразумной сдержанности, теперь сливалась в одно полуживое-полуокоченевшее существо. Но беда была в том, что с каждой каплей Агата становилась слабее. Сонная, непроглядная дремота с нежностью заволакивала её сознание, минуты текли, обескровленная, она чувствовала звериные ласки и медленно, тягуче смаковала их. Пока против воли, без сил не скользнула в безвестное. ?— Э, ты! Поди проверь нашу чудом спасённую, а то который день на палубу носу не кажет. Паренёк, к которому были обращены эти слова, напрягся: — Граф Дракула просил её не беспокоить, сказал, монахине нездоровится, но через пару дней всё снова придёт на устоявшийся лад. Он знаком с подобными случаями, говорит, для женщин в море это не редкость. — О как! — призадумался рулевой, бросил выкуренную самокрутку под ноги, затушил сапогом. — Но всё-таки хорошо, что на корабле командует не граф. Поди проверь. — Но...— Исполнять приказ! — рявкнул старик, и юнга послушался. Как сестра Агата просила, парнишка кол выстрогал и всюду таскал с собой. Чувствовал себя, конечно, полным глупцом, да и команда посмеивалась, но с каким убеждением сумасшедшая пыталась донести правду о вампире, юнгу покорило, и он решил ей довериться. Каюта, в которой гостью услужливо разместили, была самая комфортабельная на корабле, но расположена неудачно, как бы в укромном уголке. Как спустился с палубы, свернул пару раз направо, пару раз налево, постучал (как же без соблюдения приличий?), терпеливо ждал, при том думая: ?А вдруг спит? Негоже тревожить...? Ожидаемого ответа не последовало. Толкнул дверь — не заперта. — Мэм, с вами всё хорошо? — осторожно ступил в комнату, пристыженно смотря под ноги, намеренно отводя взгляд от постели больной. — Может, принести чего-нибудь съестного? В нос ударил металлический душок разлитой крови. Юнга вперился в распростёртое на кровати тело: мёртвая бледность кожи, глаза — в стекле, то ли в страдании, то ли в любовном исступлении раскрытый рот, засохшее чёрно-бордовое пятно, тянущееся от шеи до распахнутой груди. И мерзкие мухи снуют по всюду! Что было потом — всё как в тумане. Понёсся на палубу сказать рулевому. Тот высмеял, но когда угомонился, всё-таки поверил. Сходил в её каюту, вернулся поражённый, отправил туда капитана. Стали искать графа с прискорбием сообщить печальную весть, но пассажир словно испарился. Ломали голову: как быть? В итоге сошлись на том, что бедная страдалица умерла смертью страшной, мучительной и нужно отпевать. Делать этого никто отродясь не умел, потому к усопшей отправили юнгу. Парень удалой, справится. Солнце близилось к закату, паренёк придвинул табурет, принёс свечу и книжечку с псалмами. Простыней наготу прикрыли, но лицо оставили... заверили, что как-то не по-людски монашку от последнего Господнего взора закрывать. Глаза и рот по-прежнему в ужасе (экстазе?) распахнуты. Мальчонка на неё не смотрел, уткнулся в потрепанные страницы и тихо бубнил божье писание, не разбирая смысла. Чем хорош острый приступ страха? Он быстро проходит и отнимает уйму сил. Потому через пару часов, когда море утонуло в сине-лиловом мраке, юный матрос уснул, убаюканный расслабляющим действием псалмов. Тем временем покойная перед ним — поверить невозможно! — страшным, но удивительным образом преображалась и в конце концов, легонько приподнявшись на локотке, залюбовалась своим посетителем, его тёплой расслабленностью, дыханием и еле заметной пульсацией на запястье, словно там крошечный жучок пытался выбраться наружу. Какая прелесть! Губы усопшей, наливные, как спелая вишня, растянулись в блаженной улыбке, язычок пробежал по острым звериным клыкам. Увы, светлой мудрости не осталось в её взгляде, восторг со свирепым голодом сверкали в нём. Мальчонок захрапел, пробудился — и тут же в ужасе отпрянул, позабыв и о книжонке, и о привязанном коле на поясе. Вампир метнулась за ним. — Сестра Агата, умоляю... Жажда вводила её в исступление, пульсация чужого сердца отзывалась в ушах, как прежде — монастырский колокол, ощущение свирепой силы вновь рождённого тела сводило с ума. Однако остатки воли ещё не были до конца искоренены. Агата потянулась... и только-то взяла со стула своё простецкое монашеское платье, натянула через голову, теперь уже ничего не стесняясь, а юнга по понятным причинам не мог отвести взгляд. Затем, или скалясь, или победно улыбаясь, попросила спуститься за ней в трюм. Удалой юнга, не помня себя от страха, шёл как на поводке. — Рада, что ты послушался и всюду таскаешь оружие с собой. Оно тебе пригодится. Они спустились по узким лестницам к заветному ящику, по удачи никого не повстречав на своём пути. Днём ранее Агата, принявшая приписанную ей роль сумасшедшей, выспросила у членов команды все подробности обустройства графа на корабле, все его мелкие поступки, разговоры и просьбы и теперь, по своему обыкновению, чувствовала себя вполне уверенно. Настроена была твёрдо: в этот раз доведёт дело до конца. — Как твоё имя? — неожиданно мягко обратилась монахиня к мальчонке, как может только мать — к умершему дитя. — А-абрахам. — Оу... У тебя чудесное имя, Абрахам, — печально, словно то была прежняя, живая Агата Ван Хельсинг, произнесла она. — Мне нужна твоя помощь, без неё я не справлюсь. Хорошо? Вон там, в углу на бочонке возьми цепь и подай её мне. — З-зачем?— Затем, что в этом ящике, — нежно погладила крышку рукой, — спит граф Дракула. Он — вампир. Ввиду своей сущности или иных соображений обрёк меня на проклятие вечной жизни, сделал такой, какой видишь теперь. Полумертвецом или nosferatu, как говорят в Восточной Европе. Мерзким, отвратительным созданием, питающимся человеческой кровью. К несчастью, убить графа ни ты, ни я не сможем. Каждый по своим собственным причинам. Потому сделаем, что нам по силам. Неси цепь из угла. — Мэм? Сейчас ведь ночь, вдруг он проснётся? — Не волнуйся об этом, он столько выпил...Они взяли цепь с разных концов и без спешки стали обматывать ящик, аккуратно, крест-накрест. Агата шипела, будто ржавый метал жёг ей руки, но ни на миг не останавливалась, не отступала. Затем поделилась догадкой: — Мне думается, на него действуют животные законы: когда змея заглатывает добычу, она уползает в свою нору и неделями переваривает её. Тут то же самое. Сейчас граф переваривает меня. Когда дело было кончено, а звенья прочно меж собой скреплены, монахиня приказала выбросить ящик в море. ?Нельзя допустить, чтобы это чудовище добралось до Англии?, — заверила она. И после стольких усилий бедного перепуганного паренька, когда тот, надрываясь, тащил по узким проходам корабля злополучный ящик, она собственноручно, с наслаждением и торжеством, вытолкнула гроб с палубы в открытое море.— Покойной вам ночи, граф Дракула. Сладких сновидений, — напоследок сказала она. После чего долго вглядывалась в чёрные волны, убеждаясь, что враг её неминуемо погрузился на дно и остался там. Ценою жизни своей она победила. — Теперь мой черёд, Абрахам. — Мэм? — Я бы никогда не заставила тебя, если бы не знала, что нежить не может умереть по собственной воле. Меня надобно убить, — она указала на свежевыструганный кол у него на поясе. — Ты храбрый юноша, я надеюсь, твоя рука не дрогнет. — Нет, сестра Агата, я не могу! Вы не можете! — навзрыд плача, залепетал он; в здравом рассудке из-за страха и бессильного отчаяния появилась пробоина. С каждым словом Абрахам вопил всё неистовее и убеждённее: — Я сам видел, как сильна ваша воля! Я знаю, вы выше этого! Вы — не подобие ему, не чудовище! Доберёмся в порт, в городе вас вылечат! Пожалуйста, прошу вас, не заставляйте меня этого делать! Агата в заворожённом оцепенении взирала на жилку у него на шее. Никакой мольбы не слышала, только бойкое, манящее своею сладостью человеческое сердце. Цель была выполнена, ничто более её не сдерживало. Животный голод тянул к крови. Агата потянулась оставить на юнге свой первый роковой поцелуй... — Простите... Абрахам замахнулся вне себя от страха, ужас заполнил до краёв все глубины его души; острие, как плавленный воск, пронзило плоть. Дьявольское существо издало оглушающий вопль, стало извиваться, исходить страшными судорогами, хищнически клацать зубами и из последних сил пытаться ухватить хотя бы каплю живительной солоноватой водицы. Но вскоре всё было кончено, и тело её, белое как мел, лёгкое, бескровное, полетело с палубы следом. Кошмар на ближайшее столетие прекратился.КомментарииЭпиграф ?Скажи нахлебнику могил...? есть видоизменённые строки стихотворения Шарля Бодлера ?Падаль?. Quid pro quo (от лат. ?то за это?) — фразеологизм, обычно используемый в английском языке в значении ?услуга за услугу?. Laisser faire — с фр. ?делай, что хочешь?, ?пусть это случится?. Nosferatu — с рум. ?неумерший?.