Часть 3 (1/2)

За окном сгущаются сумерки, комнату освещает лишь тоненький огарок свечи. Стоит такая тишина, что можно было бы услышать летящую муху.

Польша лежит на кровати с закрытыми глазами. Несмотря на дикий холод, стоящий в помещении, одеяла на нем нет – Лукашевич неосознанно скинул его с себя из-за жара. Весь вид Феликса говорит о болезни: раскрасневшееся лицо, почти красные губы, какая-то нервная поза и страшная, несвойственная ему худоба. Поляк то и дело начинает метаться в бреду и что-то несвязно шептать, нарушая безмолвие дома.Литва сидит рядом. Его вид оставляет желать лучшего, но все же не такой жуткий, как у друга. Торис тоже болен, тоже сильно похудел, но у него есть пока силы заботиться о Польше, не думая о собственном выздоровлении. Под глазами Лоринайтиса залегли синяки – он не спит уже много часов, находясь рядом с Феликсом. Литовец старается не приближаться к другу, и не потому, что боится за свою жизнь – его пугает мысль о том, кто позаботится о Лукашевиче, если он умрет. Такое было воспитание – не бойся за свою жизнь, смерть не страшна сама по себе.Литва иногда касается лба Польши рукой. А как ещё бороться? Ни лекарств, ни денег на них давно уже нет. Лоринайтису, в отличие от Феликса, холодно, и пальцы замерзают, но поляку от этого становится только лучше. Торис проводит ладонью по его волосам, думая лишь об одном – он должен выздороветь, обязательно должен.?Живи, только живи. Если лишь одному из нас суждено остаться на этой земле, то пусть это будешь ты. Живи… Ты сможешь совершить столько славных дел, а я, со своим-то характером, не сделаю ничего великого. Не умирай, не умирай, не умирай…? — молится про себя Литва, и Феликс, словно слыша его мысли, в забытьи кладет руку ему на коленку. На миг из головы Ториса пропадают мысли, и он, забыв о своем намерении не заболеть ещё хуже, ложится рядом.Польша, не приходя в себя, прижимается к литовцу и касается своими губами его – привычка, это уже в крови, без этого никак. Торис слабо улыбается и обнимает его, отдаваясь этому моменту целиком. Литва знает, что это продлится недолго, потому что он уснет, не в силах больше ничего делать. Но сейчас, пока глаза ещё не закрылись, можно лежать вот так и ни о чем не думать…-Я буду рядом, Феликс… Рядом… — вполголоса произносит литовец.Феликс уже почти успокоился. Лоринайтис шепчет ему на ухо все-все, что хочет сказать, рассказывает о планах на будущее – будущее, на которое пропали уже все надежды. Но Польше не обязательно об этом знать, он уже не бредит, а просто спокойно дремлет, и, наверное, понимает все, о чем говорит ему Литва, поглаживая по голове и спине.

Может, любовь и правда способна вылечить?..Стоит только Торису предаться чуткому сну, как раздается настойчивый стук. Лоринайтис тотчасвскакивает с постели и оглядывается в поисках звука, который нарушил столь редкийпокой. Но, не успевает он найти источник, как хлипкая дверь слетает с петель и падает на пол, поднимая пыль.Литва смотрит на проем, и в его глазах появляется гнев, шок и страх одновременно.-Ты? – выдыхает он.-Да-да, mein lieben Fr?ulein*, — раздается насмешливый голос.Пруссия стоит прямо перед ним во всей красе, и это не преувеличение – он и вправду стал выглядеть лучше с их последней встречи. В глазах Байльшмидта плещется усмешка и жажда мести. Торис только сейчас понимает, что за его спиной стоят ещё и Россия с Австрией, и это не сулит ничего хорошего.-Ну, как вы тут поживаете? Смотрю, процветаете? – явно смеется над ним Гилберт, бесцеремонно проходя в комнату, — Иван, Родерих, ну что ж вы встали там, как истуканы? Входите! Говорят, литовцы гостеприимные, вот сейчас и проверим!От такого хамства у Лоринайтиса даже в глазах темнеет. Как назло, страшно заболела голова.-Пруссия, ты, кажется, обещал убраться восвояси насовсем! Или тебе ничего не сказала та битва?-Зачем ты так, Торис? Я же у себя!Что? У себя?-Я не понял…-А что тут непонятного? Договор есть договор! Теперь ты со своим дружком принадлежишь нам, а заодно и ваш сарай!-Договор? Что за… Причем тут мы?-Dummkopf**, — бормочет Гилберт, — Какая разница? Теперь вы наши, вот и все!-Ваши?! Как подло делить нас и наши территории, пока мы так неустойчивы!Байльшмидт подходит к Литве вплотную, берет его за подбородок и заглядывает ему в глаза.-Подло? Nein***! Стратегически верно!Лоринайтис дает пруссаку такую пощечину, что на бумажно-белой коже появляется красное пятно. Гилберт хватается за щеку и отскакивает.-Больно смелый! – шипит он.Голова Ториса, кажется, раскалывается на части. В глазах мутнеет, ноги подкашиваются, но своей слабости он не выдает.-Ну, хватит базара, пора переходить к делу! – заявляет Байльшмидт и подходит к так и не проснувшемуся Польше.

-Отойди от него, мразь! – собрав все силы, кричит Торис, но альбинос лишь хохочет:-С чего бы это?В порыве ярости Литва кидается на Гилберта, но его сзади обхватывают чьи-то сильные руки. Литовец оборачивается и видит Россию.-Подонки… — срывающимся голосом шепчет Лоринайтис, слабо пытаясь вырваться из медвежьих объятий.-Тише, тише, — твердит ему в ухо Иван, словно и вправду пытаясь успокоить. В его голосе нет ни капли насмешки, торжества, злорадства, наверное, он понимает, что сейчас чувствует Торис.

-Пусти меня! Что вам вообще… — начинает Литва, но его руки оказываются надежно скрученными сзади. От боли Лоринайтис закусывает губу и зажмуривается.Тем временем Байльшмидт уже осторожно берет Феликса на руки. Австрия крутится рядом, но молчит – видно, что пришел лишь для того, чтобы поддержать родственника.-Ну и прелесть этот поляк, а! Вот убить бы его за все то, что со мной сделал, но не могу, рука не поднимается! Слышь, Моцарт, ты у нас умный, скажи, как это называется?Родерих морщит нос:-Отвали, деревенщина. Твои чувства – ты и разбирайся!Кажется, Пруссии уже не нужен был его ответ. Он с неуклюжей нежностью держит Польшу на руках, внимательно разглядывая его лицо. Лукашевич не двигается, лишь его губы что-то шепчут.

Торис уже давно обессилен, и если бы Россия не держал его, то он упал бы на пол, словно марионетка, которой перерезали ниточки. Болезнь и нервное потрясение давало о себе знать – Литва даже не реагировал на слова Гилберта.-Черт, глянь только, каков он! Mein Gott****, Австрия, я хочу его прямо здесь и сейчас!-Гилберт, имей терпение, тут, вообще-то, люди! – Эдельштайн пытается изобразить негодование, но выходит у него лишь аристократическая брезгливость.До Лоринайтиса не сразу доходит смысл слов пруссака. Фраза вливается в мозг медленно, тягуче, отрывками…-Только посмей, сволочь! – хочет крикнуть Торис, но выходит лишь сдавленная просьба.-А что? Не одному же тебе с ним миловаться! Делиться надо!В голове немного проясняется, глаза фокусируются на лице Лукашевича, и Литва понимает, что взгляд Польши приобрел некоторую осмысленность.-Гил?.. – произносит он одними губами, видя перед собой лицо бывшего врага, сейчас уже забытого.Байльшмидт восторженно матерится по-немецки, радуясь тому, что Феликс назвал его имя первым.-Das ist gro?artig*****! –выдыхает Пруссия, и, совершенно забыв о том, что вокруг есть ещё кто-то, жадно целует Феликса.Литва с силой вырывается из рук России в порыве дикой боли, которую обычно испытывают те, у кого забирают самое дорогое. Губа прокушена, ещё немного – и из глаз брызнут слезы.Поляк едва сопротивляется, лишь неловко дрыгается в руках Гилберта. Россия крепко держит брыкающегося Ториса, аАвстрия смотрит в окно, словно все, что тут происходит, совершенно его не касается.-Черт бы вас побрал, а! Отцепись от него, идиот! – хрипит Лоринайтис. У него перехватывает дыхание оттого, что Пруссия уже практически раздел Польшу, хотя снимать, в общем-то, было нечего – на блондине была лишь одна тонкая рубашка длиной чуть ли не до колен. Лукашевичбез сознания, его глаза подернуты серой пеленой, и он не обращает внимания на домогательства.-Феликс! Феликс! ФЕЛИКС!!! Феликс, очнись! Ну, очнись же!Крик Литвы раздается в его собственных ушах громким, но размытым колокольным звоном. В горле страшно першит, руки и ноги отнимаются, внутри все раскалывается, но все это ничто в сравнении с тем, что творится в душе.Все в глазах расплывается от боли и слез. Торис видит одни лишь очертания тел и мебели, но ему ясно, что Польша лежит на полу, а над ним склоняется Байльшмидт. Мысли то ослепляют, словно вспышка, то текут медленно-медленно, какмед. Литовец не сразу понял, что перед его лицом уже не комната, а светлый плащ, и что его твердо, но аккуратно держат так, не давая развернуться. Зачем?..Ответ приходит вместе с негромким криком – Гилберт добрался. Лоринайтисинстинктивно пытается обернуться, ещё не до конца осознавая произошедшее. В ушах вновь звенит голос.-Феликс…Из глаз льются слезы. Все становится предельно ясным – сейчас Польшу насилуют, а потом их разлучат, возможно, убьют… У Литвы от таких мыслей и от жалости к другу рвется сердце. Торис вцепляется пальцами в так удачно подвернувшийся длинный шарф, словно это единственное спасение.

Иван ведет себя очень странно. Он не поступает с литовцем так же, как Байльшмидт поступил с Лукашевичем, даже наоборот. Россия поглаживает Лоринайтиса рукой по голове, и в его прикосновениях читаются слова: ?Я тебя понимаю, но как иначе??Но сейчас эти жесты, сопровождающиеся стонами и сдавленными криками, не кажутся странными.

Каждый звук сзади отдается в душе Ториса режущей болью. В голове туман, но вместе с тем и четкость. Тело ослабло, нет сил даже попытаться обернуться, по щекам бегут соленые струйки, а на языке вертится слово ?Прости?.Литва на какое-то время теряет сознание, а когда приходит в себя, понимает, что лежит на кровати рядом с Феликсом. В голову приходит мысль, что все это было лишь кошмаром, но у Польши слишком несчастный покалеченный вид, а на щеках самого литовца стянута от слез кожа. Россия, Австрия и Пруссия сидят за столом в другом углу комнаты и что-то подписывают, яростно споря.Лукашевич дрожит. Его глаза открыты, но в них лишь страх и пустота. Торис берет его за руку, пытаясь хоть как-то приободрить.-Лит… — слабо протягивает поляк.-Что, Феликс? Что? – Лоринайтису важно сейчас каждое слово.-Лит, пожалуйста, прости меня… Прости меня за все…Литва сжимает его ладонь ещё крепче.-Зачем ты так говоришь?-Я… Я, наверное, умру…

-Не смей так думать!-Я просто хочу, чтоб ты знал – у меня не было никого ближе тебя, правда… И сильнее тебя я ещё никого не любил. Я знаю, что натерпелся из-за меня и моего характера, и что думаешь, что я тебя не ценю, но это не так. И если мы ещё сможем быть вместе, я исправлюсь, честно, лишь бы ты не ушел…-Лукашевич, молчи! Не думай о плохом, не думай! Я же тебе обещал, что всегда буду рядом, я клялся! – гневно шепчет Литва, обнимая Феликса.-Торис… — вымученно улыбается Польша и прижимается к нему покрепче.-Феликс, не умирай! Если они нас разлучат, я все равно найду способ к тебе вернуться, ты только живи!

-Я больше не могу…-Можешь! Феликс, пожалуйста, живи! Живи ради того, что любишь, неужели ты не помнишь этот принцип?-Ради тебя ещё поживу…Торис едва сдерживается, чтобы тоже не заплакать.-Так, мальчики, встаем! – раздается над ухом голос Австрии.Лоринайтиса подхватывают руки Ивана, а Пруссия взваливает на себя Польшу, но руки друзей ещё не расцепились. Они смотрят друг на друга так жадно, как будто пытаются безмолвно рассказать друг другу все, и им это удается. И лишь перед самым расставанием Торис одними губами произносит: ?Мы ещё встретимся?. Феликс его понимает и улыбается сквозь невидимые миру слезы. ___*— mein lieben – моя дорогая, моя любимая;Fr?ulein — обращение к молодой незамужней девушке** — Дурак*** — Нет**** — Боже мой!***** — Это великолепно!***

Я проспал ещё около двух часов, а встал с очень решительным настроем. За окном было уже светло, но как-то пасмурно, серо и даже… Ну, грязно, что ли. Если судить по нависшим над землей облакам, то в середине дня мог запросто пойти ливень, но меня это не останавливало. Несмотря на только-только наступивший март, на улице было довольно тепло.Я резко распахнул шкаф, из-за чего дверца едва не ударила мне по носу. Наскоро схватив первые попавшиеся брюки и рубашку, я натянул их на себя и пару раз провел по волосам расческой.Я на секунду задержался перед дверью. Наверняка мне влетит за то, что я собирался сделать – Брагинский хоть и давал мне свободу, но категорически запрещал ходить на запад. Я тряхнул головой, отгоняя эту мысль – в конце концов, я уже не маленький и не принадлежу России целиком и полностью!

Я вышел из комнаты. Было тихо, если не считать двух голосов, доносившихся из кухни, по которым я узнал Украину и Туркмению. Бросив взгляд на стоящее в коридоре зеркало, я выскочил на улицу и осторожно закрыл дверь.Свежо… Надо было хотя бы накинуть куртку, но ладно, ничего страшного. Быстрым шагом я двинулся подальше от дома, оставляя позади внушительное серое здание. Идти, к счастью, недолго, но я едва ли не бежал. Сердце заколотилось в волнении и ожидании, время, казалось, специально текло медленно-медленно. Ну, ничего, скоро я буду на месте, я ждал столько времени, подожду и ещё минуту!

Только сейчас я в полной мере осознал, что делаю. Представляю, сколько разговоров у нас будет, если эта новость дойдет до девушек, оставалось надеяться лишь на умение Ивана хранить тайны. Тогда пусть он делает, что захочет – оно того стоит! Если, конечно, все не оборвется каким-нибудь глупым происшествием.Наконец я подошел к тому самому маленькому дому, к которому стремился все утро. Свет в окнах не горел, занавески были плотно задернутыми. Спит? Ничего, проснется! Не каждый день такие гости бывают!

Я негромко постучал в дверь, понимая, что это не сработает. После нескольких секунд бессмысленного ожидания я со всей силы ударил по ней кулаком, потом еще раз, и до моих ушей донесся сонный, но громкий мат на польском и звуки, говорящие о том, что хозяин обо что-то спотыкается.