5. (1/1)

В тот чертов — действительно чертов — день Роб опаздывает на работу.С самого утра все валилось из рук: будильник не сработал, кофе закончился, машина не заводилась — и он, колошматя руками по рулю, уже был близок к тому, чтобы позвонить Кэмерон и сказать, что ему сегодня нездоровится. Да, солгать, но, в конце-то концов, все лгут.И уже в такси — он опаздывал на добрых полчаса — его разум атаковали мысли о происходящем. Роб волновался об отце; но не тем волнением, что присуще детям, боящимся за своих родителей, нет — он боялся остаться совсем один. Ведь Роуэн, каким бы он ни был, оставался его единственным родным человеком в мире. Его отцом, если это имело значение.Что у него останется после смерти отца? Кто?Машина такси встала в пробку на первом же повороте. В салоне играла какая-то старая кассета с кантри, и водитель с периодическим успехом пытался ей подпевать, напряженно следя за растянувшейся впереди чередой автомобилей. Он выглядел как обычный мужик средних лет. Роб видел сотни таких, как он: их доставляли в реанимацию больницы, откачивали или нет — первые уходили сами, вторых увозили санитары, и они снова выходили на работу. Чейз плотнее вжался в теплое заднее сидение.Всю дорогу до больницы он боролся с желанием попросить водителя выключить музыку. Ничего неприятного или болезненного в ней не было, но весь организм и ни капельки не отдохнувший за выходные разум как-то странно непостижимо реагировали на звуки, доносящиеся из динамиков.?Просто неудачное утро, — сказал он себе, — ни музыка, ни водитель не виноваты?.Чейз глянул на часы: полчаса опоздания превратились в сорок минут. Кажется, впереди была авария. Счетчик накрутил чуть больше десяти баксов, а проехали они всего половину пути.— Ремонтные работы, — сказал мужчина, виновато пожимая плечами, — на следующем светофоре объедем.Роберт поймал его взгляд в зеркале заднего вида и попытался ободряюще улыбнуться. Вряд ли у него это получилось. Соседний ряд тронулся, и напротив его окна остановился старенький пикап ядовитого красного цвета. В салоне капризничал ребенок лет десяти, а его мать, постоянно отвлекаясь от дороги, пыталась его успокоить, и примерно так выглядели половина клиентов ?скорой? Принстон-Плейнсборо. Невнимательность и случай.За секунду до того, как они наконец, выбрались из пробки, Чейз уже был готов попросить остановить у ближайшей обочины. Он протянул мужчине две купюры по десять, и махнул рукой, оставляя чаевые, потому что хоть у кого-нибудь должно быть хорошее утро. Вылезал из теплого салона он под улюлюкающие крики толпы — кассета закончилась.Перекинув через плечо ремень сумки, он угодил светлым кроссовком в лужу, а по ногам прошла слабая вибрация от дороги, по которой с прежней скоростью проносились машины, вырвавшиеся из пробки. Стоило надеть ботинки.Отчего-то на любимую работу сегодня не хотелось от слова совсем, и до самых дверей казалось, что вслед ему звучат аплодисменты из салона машины.Он несколько минут покрутился у ресепшена, ожидая дежурную сестру, чтобы расписаться в листе о прибытии на работу, но никто к нему так и не вышел, и, быть может, это был знак свыше: Роб, конечно, потом обязательно скажет, что пришел вовремя, но сестры не было на месте. Это немного подняло настроение.Поднимаясь на этаж, Чейз пытался придать себе уверенный вид, чтобы с достоинством встретить напор негодования и плоских шуточек. Он поднял голову, распрямил спину и смело глянул вперед, но ответом ему было лишь собственное отражение в отполированных створках лифта: обреченное и всем своим видом выражающее ?ну, хуже уже не будет?.В кабинете он застал Уилсона, копающегося в столе Хауса, и тот, лишь взглянув на него, буквально отлетел оттуда, как преступник, пойманный на месте преступления.— О, ты один? — спросил доктор Уилсон, а заметив приподнятую в недоумении бровь Чейза, стушевался и пояснил: — Хауса еще нет.Роберт скинул куртку и повесил ее на вешалку — пальто Хауса там действительно отсутствовало. И не то чтобы их босс был фанатом правил, но в пунктуальности ему было не отказать, и это настораживало — он немедленно велел себе не придавать отсутствию Хауса большого значения. Уилсон, неловко откашлявшись, подошел к нему ближе и в целом выглядел так, будто ждет от Чейза ответа.— Ну, — начал Роб, не зная, что сказать, — он не докладывает нам о своих передвижениях. Что-то случилось?— Новый пациент, — коротко ответил Уилсон.Разговор не клеился. Уилсон, видимо, чего-то от него хотел, но Роб все никак не мог понять, чего именно. Позади, тарахтя тележками на стыках плит, прошли несколько уборщиц, и он подумал, что Уилсон с таким же успехом мог спросить у них, где Хаус — или что он вообще хотел спросить.— Доктор Уилсон, сегодня понедельник, так? — повернулся он к нему, убирая руки в карманы халата. Роб старался говорить максимально спокойно и всем своим видом выдавать полное отсутствие напряженности. — А Хаус — тоже человек. Может быть, он просто проспал, и сейчас чувствует себя неловко.Уилсон рассмеялся.— Хаус и неловкость? — насмешливо переспросил он. — А знаешь, может, ты прав, — Роб кивнул ему, и Уилсон снова обернулся к рабочему столу. — Кстати, не знаешь, где он хранит записи о прошлом деле? Кадди с самого утра затребовала их себе на стол, и она, стоит сказать, сегодня в крайне дурном расположении духа.И Чейз подумал, что Хаус в прошлой жизни, видимо, был не таким уж и плохим человеком или спасал котят от мороза, раз в этой получил такого друга, как Джим Уилсон. Роб отдает ему все бумаги, что находит, и это всего пара листов, потому что ?Хаус и записи по делу? почти так же невероятно, как ?Хаус и неловкость?.Они оба замолкают, и комнату снова затопляет тишина — тяжелая и неуютная, будто они должны о чем-то поговорить, но ни один не решается начать разговор. Ведь говорить им не о чем. Разве что о Хаусе, будь он неладен.Уилсон, получив, что хотел, покидает кабинет, а Роб садится в кресло за главным столом и с удивлением оглядывает пространство с этой точки, замечая, что тут довольно-таки удобно. На столе куча всякого мусора, и он с тяжелым вздохом принимается отсортировывать фантики и обертки от бумаг, выглядящих хоть сколько-нибудь прилично.Под одной из папок он обнаруживает блокнот Хауса — обычная серая записная книжка, не больше пары долларов в любом канцелярском. Роб, оглянувшись, будто хозяин вещи мог выскочить из шкафа и напугать его, осторожно открывает блокнот, и с трепетом листает страницы. Но ничего интересного не обнаруживает — только какие-то будничные записи, вроде напоминаний о химчистке и времени, к которому вещи нужно забрать.На самом деле, он удивлен, что у Хауса вообще есть такая вещь, как записная книжка, и тем, что там записаны обычные вещи, а не список особо язвительных ругательств и шуток или душевные терзания. Ага, дневник принцессы.Роб пролистывает еще несколько страниц и, наверное, не особо понимая, что именно он делает, убирает блокнот в свою сумку — тут этой вещи точно оставаться не нужно. И возвращается к уборке.Он не может сказать, сколько проходит времени его медитативного занятия, но именно перебирающим хлам и крайне на этом сосредоточенным, его находит Форман.— А где Хаус? — с порога спрашивает он.Чейз закатывает глаза, но Форман не кажется впечатленным его реакцией, как и всегда. Темнокожий мужчина перед ним уже в своем белоснежном халате и записями в руках. Его рубашка идеально отглажена и чудно гармонирует с галстуком, не вырываясь из общей картины, а ботинки — не кроссовки — начищены. Внешний вид коллеги отчего-то кажется ему маленьким кусочком паззла, один из тысячи, но все эти его кусочки — от разных головоломок.Чейз выходит из-за стола, пытаясь выкинуть глупые мысли из головы и сосредоточиться.— Уилсон уже спрашивал. Я не знаю, — последняя обертка от мармеладных мишек летит в мусорку, и Роб поднимает глаза на коллегу. — Новое дело?Форман кивает ему, подзывая, и они вместе выходят из кабинета. Он неуверенно указывает рукой в глубину коридора, будто приглашая, а его лицо под светом тусклых ламп приобретает медный оттенок. Форман никогда не был образцом приветливости, и те манеры, что были в его арсенале, были отчасти скованными и посредственными.— Да. Женщина, тридцать два года, сильная боль в правом квадрицепсе. Она генеральный директор какой-то косметической фирмы, — он отдает Чейзу свои записи. — Без понятия, что с ней происходит, а Хауса, когда он так нужен, днем с огнем не сыщешь. А еще Кадди...— Не в духе, — заканчивает за него Роб, усмехаясь, — я знаю. Чего ты хочешь от меня, Форман? Чтобы я поехал к Хаусу и узнал, какого черта он не приехал на работу?Они проходят в молчании несколько метров, и только сворачивая у палат и бросая на коллегу взгляд, Чейз понимает, что да, вообще-то именно этого Форман и хочет.— Нет, — говорит он, — точно, определенно, стопроцентно нет. Он уволит меня. Хочешь, чтобы я опять был крайним? Вот уж дудки.— Брось, Чейз, — жалостливо тянет Форман, — тебя он просто уволит, а меня размажет по стенке и уволит уже кровавое месиво.Роб обреченно трет лицо руками, а из груди непроизвольно вырывается стон, будто совместный крик нервной системы и интуиции о надвигающихся проблемах. Сколько лет ему было, когда он порвал с религией? Двадцать один? Двадцать два? Сейчас ему тридцать, и с каждым годом помолиться хочется все сильнее.Он уперто глядит на Формана, а в голове всплывают все те ситуации, когда он и Кэм кидали его на произвол судьбы, придумывая причины одну невероятнее другой. Он хочет право голоса, право вето, и плевать он хотел на мнение большинства и демократию.— Отлично, тогда что насчет Кэмерон? Ее как раз тут нет, вот пусть она и едет.Эрик качает головой:— Нет, она точно не согласится. Кажется, она обижена или что-то в этом роде.— На Хауса? — удивленно глядит на него Роб, и Форман ему кивает. — Почему бы ей быть на него обиженной?— Я не знаю, Чейз, она женщина, о каких причинах может идти речь? — он разводит руками так, будто ее гендер есть лучшее объяснение тому, почему Роба отправляют на амбразуру, а остальные будут в безопасности прятаться за его юбкой. В смысле, за полами его халата, да.— Женщина, а не пациент психлечебницы. Форман бурчит что-то вроде ?А разница?? и угрюмо хмурится. Чейз думает, что выиграл, и о проблеме с Хаусом можно забыть, но перед самыми их носами, стоит им подойти к палате, дверь с хлопком открывается, и оттуда выходит Кэмерон.И кто бы мог подумать, какое совпадение. Девушка немного улыбается, хоть и выглядит уставшей. Насколько Роб помнил, обиженные люди выглядят немного не так.— О, Чейз, — она здоровается с ним легким кивком и бросает немного вопросительный взгляд на Формана, который отрицательно качает головой и недовольно смотрит в ответ — Роб закатывает глаза, потому что опять эти немые разговоры. — Так ты съездишь к Хаусу? Больничный пейджер показывает, что он у себя дома.Эллисон выглядит, будто не случилось ничего необычного, и вольнодумно проникнуть в логово чудовища — самая обычная их рутина.— Да почему всегда я? — злится он. — К тому же, у меня нет машины, — и это его последняя попытка, которую, впрочем, отбивают с ужасной легкостью.— Что, дать тебе денег на такси? — язвит Форман и, что немного пугает Чейза, начинает стягивать с него халат. — Перестань, Чейз, уже все решили, так чего уж теперь рыпаться. Мы будем на связи. Если Хаус приболел или еще что там могло с ним случиться, — я, если честно, даже ума не приложу, — просто пожелаешь ему хорошего дня и вернешься. Не так уж сложно, а? Хватит трусить.Роб не знал, чего ему прямо после этих слов захотелось сделать больше: расхохотаться или ударить Формана. Но в итоге он не смог сделать ни того, ни другого, зависнув между этими двумя крайностями, пораженный его волшебной способностью к переговорам.— Трусить?Рядом хрюкает Эллисон.— Ага, ну, знаешь, как Ватикан, когда им пришлось признать, что Земля круглая. Всем все было понятно, но они все равно зачем-то тянули. Точно так же, как и ты сейчас.Роб смотрит на него, как на идиота, но халат уже в его руках, а Кэмерон добродушно улыбается.— Ладно, — раздраженно выдыхает он. — Но это последний раз, когда...— Да-да, самый последний, а мы по гроб жизни тебе обязаны, — хлопает его по плечу девушка, обрывая споры. — Иди быстрее. Если Кадди узнает, то уволит все отделение к чертовой матери.Не то чтобы Кадди действительно могла уволить все отделение диагностики, но как женщина в гневе, неспособная отринуть эмоции, она была страшна. Тем не менее, часто это спасало больницу или предоставляло неплохие преимущества, ибо, несмотря на невозможность справиться с чувствами, как человек она была воистину красивой и умеющей себя подать.Роб напоследок окидывает их еще одним злобным взглядом, обещая все кары небесные, и уходит одеваться и заказывать такси. В кабинете он проверяет, чтобы найденная утром записная книжка была аккуратно спрятана во внутреннем кармане сумки, а потом туда же кладет распечатки результатов анализов нового пациента.Он, конечно, себе говорит, что это для него самого, чтобы ознакомиться с положением дел, пока будет добираться до Хауса и обратно, когда убедится, что с этой сволочью все в порядке.Ну, чтобы не терять время.А не потому что Хаус наверняка затребует себе полную информацию и будет издеваться над несчастным Чейзом, доводя до белого каления. Это при условии, что не уволит прям с порога.В теплом салоне машины он злится на самого себя. Проходит пять-десять-двадцать минут, проходит и его стадия отрицания, а если он еще раз за утро встанет в пробку, то останется в ней навечно. Роб достает телефон, крутит его в руках, включая и выключая дисплей, когда наконец решается позвонить Хаусу; хотя тому наверняка уже сто раз звонили из Принстон-Плейнсборо, и еще один звонок ничего не решит. По крайней мере, он попытается.Гудки протяжно и однотонно колят ухо, доходя по нервам до самого мозга, и он, рассудив, что это было все же бесполезно, убирает телефон в карман. Спустя еще двадцать минут машина выруливает на Бейкер-стрит. Роберт торопливо запахивает куртку и хватает свою сумку, чтобы найти кошелек.— Остановите здесь, — просит он в самом начале улицы и протягивает деньги, когда водитель останавливает у тротуара.Нумерация домов начиналась с конца, поэтому пройтись — всего ничего, и, как он рассчитывал, проветрить мозги и успокоиться не получается. Каждый его следующий шаг по залитой утренним дождем улице короче и медленнее предыдущего.?Пожелаешь хорошего дня и вернешься...? — вспоминает он слова Формана с ироничной усмешкой.Иронично, хоть вешайся.Когда Роберт осторожно стучит в светлую дверь, ему, разумеется, никто не открывает; через минуту тишины он вновь достает телефон и набирает Хауса, прислушиваясь к двери. Тишина. Но пейджер, с которым Хаус не расстается никогда, дома, как ему сказала Кэмерон, значит, и телефон тоже.Он стоит там еще немного, снова стучит, снова ждет. Тишина. Даже улица кажется заброшенной, будто люди вмиг образумились и поняли, что жить в квартире за пару тысяч баксов — тупая трата денег. А жить по соседству с Хаусом — тупая найтупейшая трата нервов.Чейз отворачивается от дома и начинает спускаться по каменным невысоким ступенькам, когда внутри внезапно что-то с глухим стуком падает. Он оборачивается, но не успевает и моргнуть, как дверь резко приоткрывается — всего на несколько десятков дюймов — и вытянутая оттуда рука хватает его за локоть, затаскивая внутрь и неприятно ударяя о косяк.Первое, что достигает понимания после хлопка двери — запах.В квартире несет так, будто из дорогущей, комфортабельной и идеальной она вмиг превратилась в обитель бомжей. И бомжей проспиртованных настолько, что режет глаза. Роберт заходится неконтролируемым кашлем и в ту же секунду хочет выйти обратно на улицу. Но оборачивается.Облокотившись на дверь, вальяжно и похабно на ней распластавшись, стоит Хаус. Хотя стоит — это сильно сказано. Шатает его, как лодку во время шторма, и он с периодическим успехом хватается за все подряд: дверную ручку, подоконник, вешалку. На полу у его ног валяется металлическая подставка для зонтов, и Роб не знает, чему удивиться в первую очередь — тому, что Хаус о нее еще не споткнулся и не полетел носом вниз, или тому, что у него вообще есть подставка для зонтов. С зонтом, кстати. Сам Хаус, тем не менее, очевидно пьян в сопли.Мужчина не брит, в грязной футболке и домашних штанах, босой и без трости. Он растягивает губы в хитрой улыбке, и Роб хочет дать себе и всем светлым порывам, возникающим в его наивной душе, по лицу с такой силой, чтобы те улетели обратно в Сидней. Хаус стоит всего в нескольких шагах от него, но разобрать то амбре, что витает вокруг него силовым полем, несложно.— Боже, — морщится Роб, все же прикрывая нос рукавом, — вы что, мешали виски с... со всем, название чего вспомнили?Хаус самодовольно улыбается и делает шаг к нему.— В основном — с водкой, — гордо кивает он.— Вы совсем идиот? Этот вопрос повисает между ними без ответа, когда Хаус внезапно становится серьезным. Он оглядывает Чейза таким взглядом, будто только что его увидел, неловко хватается за больную ногу рукой, поддерживая самого себя, и делает пару шагов вперед.?Он пьян, — говорит себе Роб, — он так мертвецки пьян?.А в следующую секунду ему кажется, что пьян он сам.Хаус с силой пихает его к стене, хватая за отвороты куртки, сминая пальцами — скорее держится сам, чем держит — и целует. Грубо, сильно, грязно и абсолютно пьяно целует.Его ладони перебираются Чейзу на шею и запрокидывают его голову, заставляя подстраиваться под себя и приоткрыть рот. Ноги Роба непроизвольно подгибаются под весом происходящей... ситуации, и ему самому приходится схватиться за мужчину.Его никто и никогда так не целовал. Никогда-никогда-никогда, и это намного больше, чем он может вынести. Чуть царапающая его щетина, цепкие повелительные руки, губы, в трещинах и складках которых все еще капли алкоголя, и настойчивый язык, пробующий не его собственный — нет — душу, и это как минимум.Роб слепо шарит руками теперь уже по стене, пытаясь найти, за что ухватиться, и застывает, когда пальцы Хауса наступательно дергают застежку его куртки и срывают ту ко всем чертовым матерям, хватаются за свитер, вытаскивают его из пояса брюк; холодные пальцы касаются его живота, заставляя мышцы судорожно сжаться.И все это происходит, казалось, быстрее, чем Чейз моргнул: вот он стучал в дверь, а вот его сердце стучит в глотке, бессвязно пытаясь ее разодрать и вырваться.Он дергается, пытаясь освободиться, но Хаус отчего-то силен или весит целую тонну, а может, это рука Роберта вовсе и не отстранить мужчину хочет, а лишь притянуть ближе и зарыться в волосы, дернуть, зло и жестоко, как месть за всю ту боль, что он так любит причинять. Колено Хауса уже между его ног, а все, что Роб может сделать, чтобы остановить его — нет, их обоих — это с силой стукнуться затылком о стену так, чтобы звезды из глаз посыпались.Его губы соскальзывают на шею и заменяются зубами, что оставляют пару отметин и пускают электрические разряды по всему телу. Но секундной задержки между этим Роберту хватает, чтобы упереться в плечо мужчины, пытаясь его отстранить и вернуть себе хоть каплю разума.Хаус недобро улыбается и прижимается лишь теснее, но куда уж ближе.— Тише-тише, — шепчет он, окончательно сдергивая и отбрасывая куртку, оставляя ее валяться бесполезной тряпкой, и вновь прижимается к губам. — Здесь или кровать? — шепчет он, задевая их своими, и вновь утягивая в поцелуй.— Хаус, нет, — умоляет Чейз, потому что не так, — нет-нет-нет, пожалуйста, нам нужно остановиться.Последнее слово тонет во вскрике, потому что Хаус дергает ремень его брюк, впечатывая чужие бедра в свои, предоставляя самый удачный ракурс на свое мнение о попытках Роберта остановиться.У него стоит. Крепко, твердо, горячо. Настолько, что Чейз чувствует через несколько слоев ткани этот жар. И отсутствие белья под домашними штанами.— Глупости, — вновь усмехается в его губы мужчина и тянется к ладони, сплетая их пальцы. — Давай, щеночек, не бойся.— Клянусь, я ударю вас, Хаус, — он говорит это достаточно громко, чтобы быть услышанным в тех не разделяющих их дюймах, но мужчина лишь прижимается губами к его запястью, зубами цепляя край рукава и оттягивая его вверх по предплечью.Чейз ловит его дикий и бездумный взгляд — Хаус выглядит голодным животным, у которого перед носом вертят куском мяса, и сопротивляться этому желанию, жажде, потребности — нет, он не будет. Роб понимает это так же кристально чисто — так же, как и то, что сам шаг за шагом сдается в его руки.Горячие, голодные и такие мать их нужные, что хочется совсем по-девчачьи разрыдаться.И он хватает Хауса за плечи, меняя их местами и теперь уже сам нависает над мужчиной, впечатывая его в стену. Тот развязно усмехается и тянется ближе, но Роберт еще раз толкает его — возможно, чуть сильнее, чем следовало бы, но тот заслужил. Заслужил.Он хрипло стонет и смеется, но когда Чейз делает уверенный шаг назад, его взгляд неуловимо меняется, из ласкового и жадного, алчущего превращаясь в холодный и очень — мурашки бегут по спине — очень недовольный. Хаус проводит пальцами по губам, стирая их перемешанную слюну, и, вновь усмехнувшись, откидывает голову назад.Усмешка перерастает в тихий смех, и он сползает по стене вниз, усаживаясь на пол. Его ноги почти достают до противоположной стены не такого уж и широкого коридора. Роб поднимает свою куртку, чтобы, неловко оглянувшись, повесить ее на неприметный крючок, и присаживается рядом со все еще хихикающим Хаусом. Он прижимает пальцы к шее, считая пульс, оттягивает веки, чтобы взглянуть в глаза с полопавшимися капиллярами, и касается горячего — около тридцати восьми — лба. От мужчины все еще несет перегаром, но Чейз знает, что и от него теперь тоже.— Надеюсь, всем этим вы не викодин запивали, — негромко говорит он, ни на секунду не забывая о мешанине градусов.— Тебя всегда заботят такие незначительные детали, принцесса, — Хаус, в момент, когда лицо Роба чуть ближе, чем должно было быть, внезапно поддается вперед и вновь мягко касается губ.Это... Контрастно. Очень. Как пьяным выйти из теплого шумного бара в звенящую холодную тишину улицы, как мягкими пальцами хирурга касаться грубой колючей щетины с проседью, как глушить галоперидолом головную боль.— Прекрати, — шепчет он в эти губы и, в противовес словам, тянется за ними следом, когда те отстраняются.И Роб благодарен за это — за то, что у него теперь есть возможность со свистом сквозь сомкнутые зубы втянуть воздух, насыщая горящие легкие столь необходимым для работы мозга кислородом. Он делает несколько вздохов, и Хаус все это время неотрывно на него смотрит, буравя взглядом.Приходится отвести глаза. Чейз оглядывается: они все еще в тесном входном коридоре; тут темно и немного пыльно, воздух затхлый, и ему трудно дышать, а глаза неприятно щиплет. Роберт наконец находит в себе силы чуть отодвинуться от мужчины, сидящего на полу; он торопливо заправляет свой свитер за пояс брюк и не видит, как на эти быстрые рваные движения смотрит Хаус.Хотелось засунуть голову под холодную струю воды, открыть окна, чтобы впустить немного реальности в квартиру, и выпить. Но Роберт поднимает треклятую подставку для зонтов, ставя ее у стены, свою сумку, и нервным движением руки оглаживает отросшие волосы. Он пытается не думать — правда пытается — но это бесполезно, потому что губы все еще горят и покалывают, потому что сердце все не успокаивается, потому что Хаус в нескольких футах от него, живой и здоровый, и с печальным выражением на лице неотрывно на него смотрит. Повисшую неуклюжую тишину, как раскаленный нож масло, разрезает трель мобильника, но ни один из них не обращает на него внимания.— Так и будешь молчать? — наконец спрашивает Хаус заплетающимся языком.Мужчина начинает вставать, но лишь только попытавшись подогнуть ноги для опоры, болезненно шипит и тихо выругивается. Роберт в несколько шагов подходит к нему ближе, подхватывая под локоть, и если он сжал его руку чуть сильнее, чем следовало, с излишним усердием впиваясь пальцами в голую плоть, то это, конечно, не из мести.— Да, — грубо отвечает он, — и вам советую.Хаус лишь усмехается в ответ и на слабых ногах тянет его вглубь квартиры. Роберт усаживает мужчину на диван, но тот сразу заваливается, малодушно наслаждается его позеленевшим лицом и идет отвечать на звонок.— Ох, ну слава Богу! — восклицает Кэмерон на той стороне линии. — Мы уже думали 9-1-1 звонить. Как ты там?Чейз сдерживает истеричный смешок и оглядывается на то место, где минуту назад они сидели с Хаусом, а пять минут назад... — Нормально, — говорит он осипшим голосом, и примерно так говорят жертвы похищения с ножом у глотки, когда им звонит полиция. — Да, все нормально, я тут... эм...— Отлично, Чейз! — это уже Форман, они на громкой связи. — Ты настоящий герой. Тогда ждем вас, а то у нас немного напряженная атмосфера, знаешь ли.— У нас тоже, — шепчет Роберт уже гудкам повешенной трубки.Вот же предатели, а. Он прячет телефон обратно в карман куртки и, нервно проведя ладонями по лицу, тихими шагами возвращается в гостиную. Хаус там. Лежит. Глаза закрыты.Роберт пробегается взглядом по пустым или полупустым бутылкам — будто в момент Хаусу надоедало пить одно, и он откупоривал следующую и следующую — их тут около десятка, и все разные. Коробки доставки еды, обертки от фастфуда, какие-то бумаги, рассыпанные книги у стеллажа, открытый рояль.Что тут случилось — сказать сложно, а спрашивать бесполезно. Чейз подходит ближе, чтобы проверить Хауса, и аккуратно касается его плеча, но мужчина лишь дергается под этим прикосновением и мучительно стонет, отстраняясь.Роб берет себя в руки и идет на поиски аптечки. По пути он заворачивает в предположительную спальню и достает из шкафа рядом сменную футболку, проходится взглядом по штанам, но решает, что нет. Не-а. Точно нет. И у него даже нет желания покопаться в шкафах Хауса или оглядеть его святая святых. Злость начинает затоплять разум. Глупое сердце все не успокаивается.?Чего ты вообще с ним возишься? — спрашивает он сам себя.— Мало тебе было, да? Еще хочешь??Аптечка обнаруживается в ванной комнате, хотя аптечкой это, конечно, назвать сложно. Пузырек викодина — лекарство от всех горестей жизни, таблетки от боли в горле, просроченные капли в нос, и пара упаковок антипохмельного — и хотя до похмелья Хаусу, как до луны пешком, Чейз думает, что тот должен быть благодарен, что это вообще не слабительное. Или мышьяк.Он смачивает полотенце водой, а под ванной находится небольшой тазик — все это он тащит с собой в гостиную.Там, раздвинув валяющиеся бутылки, Чейз присаживается около дивана, на котором лежит Хаус, и смотрит на его бледное измученное лицо. Рука сама тянется ближе, разглаживая морщинку на лбу. Мужчина с трудом приоткрывает глаза.— Поднимайтесь, Хаус, — тихо, щадя его голову, говорит Роб. — У вас алкогольное отравление. Мужчина недовольно мычит, но приподнимается на локтях. Вновь улыбается.— Ты такая дрянь, Чейз. Как тебя вообще земля носит?Роберт удивленно на него смотрит, но решает ничего не отвечать, чтобы не нарваться на очередные пьяные откровения. Хватило и предыдущих. Он помогает мужчине сесть более или менее прямо и показывает найденную в шкафу футболку.— От вас несет, — говорит Роб, — вот, переоденьтесь. Я принесу воды для антипохмельного.Он кладет футболку на его колени, и отворачивается, но не успевает сделать и шагу, как вещь прилетает ему в затылок под пьяный хохот и ругательства. Чейз поджимает губы и недовольно оборачивается.Чем он заслужил такую судьбу — он не знает.— Ладно, хорошо. Чейз вновь садится перед ним на колени и пальцами цепляет край одежды, оттягивая ее вверх, чтобы снять. Хаус хмуро на него смотрит и совсем не помогает. Когда край футболки уже у него у него под грудью и складками собирается, он дергает сильнее, заставляя мужчину поднять руки. Когда футболка наконец снята и отброшена в сторону, Хаус неловко от него отталкивается.— Не трогай меня, — говорит он. — Убери руки, я сказал.Роб окидывает его недовольным взглядом.— Что, теперь мои прикосновения вам неприятны?Он берет влажное полотенце и начинает осторожно обтирать его торс от липкого холодного пота и остатков алкоголя. Хаус касается его волос, вплетая в них пальцы и дотрагиваясь до кожи головы, его движения такие ласковые и нежные, будто он трогает крошечную птичку, готовую упорхнуть от малейшего шевеления. Роб замирает, зачарованный этим, к горлу снова подкатывает ком.— Прости, — шепчет мужчина, перебирая самые кончики прядей.— Сидите ровно, или я уйду.Хаус как-то уж слишком горько смеется и убирает руки, откидывая их на спинку дивана, потягивается, как огромный кот, и бросает взгляд из полуопущенных век. ?Красивый, — думает Роб. — Хоть и абсолютная сволочь. Ненавижу его?.— Не уйдешь, — говорит Хаус, продолжая смеяться. — Ты никогда не уходишь, Чейз, чтобы я ни делал. Всепрощение, да? Ты в курсе, что у Иисуса на это монополия? Не отбирай у него хлеб, — он все же тянется за чистой футболкой, кое-как ее натягивая, и проводит ладонями по лицу, отгоняя наваждение. Его зрачки слишком расширены — так, что почти заполняют собою всю радужку. Роберт думает, что вся эта ситуация настолько разрушительна, что не останется даже руин тех стен, что он пытался строить между ними все это время. Лицо буквально требует, чтобы им побились о пол.— Что вы принимали? — спрашивает он Хауса, потому что Роберт — врач, Хаус — нестабильный наркоман, а викодин нельзя мешать с алкоголем.— Ничего, — отвечает мужчина, и Чейз подозрительно на него глядит, когда Хаус добавляет: — В том-то и дело.Он достает чистый стакан, высыпает туда антипохмельное, затем, подумав, добавляет второй пакетик, и разбавляет все это водой. Хаус, не соображая вообще ничего, напялил футболку задом наперед, и та неприятно скомкалась на шее, но мужчине, кажется, абсолютно плевать на это. Он протягивает трясущуюся руку за стаканом, и Роб рискует отдать его.Дело в чем?Внезапное понимание заставляет нахмуриться и тяжело вздохнуть.— Вы пытались слезть? — осторожно спрашивает он, заглядывая в мутные, все еще пьяные глаза.Хаус кивает и едва не выбивает себе зубы сильным ударом трясущегося стакана. Чейз обхватывает его ладонь своей и помогает осторожно допить до дна. Медленными маленькими глотками.— Это бесполезно, — говорит мужчина. — Ничего не получилось. Зачем ты приперся? — резко сменяет он тему.Робу хочется спросить о том, как Хаус справляется с болью сейчас, если ничего не принимал, и уточнить, в курсе ли он вообще, какой сегодня день и который час. Но он лишь забирает стакан и ставит его на столик у дивана.— Новое дело, — пожимает плечами. — Кадди в бешенстве.— А, она всегда такая, — отмахивается он. — Что за дело?Роберт приносит бумаги, которые взял из больницы, и отдает их Хаусу.— Женщина тридцати двух лет, боли в четырехглавой мышце бедра. Судя по ажиотажу вокруг нее, какая-то шишка, — он ненадолго замолкает, глядя на Хауса, поглаживающего свою больную ногу ладонью, и тихо добавляет: — У нее может быть то же, что и у вас? Тромб?— Смелое предположение, — недовольно морщится мужчина. — В любом случае, мне не интересно. Веселитесь, детки.Хаус даже не глядит на бумаги и ложится, вытягиваясь на диване и закрывая глаза. ?А зачем тогда спрашивал?? — думает Роб и убирает распечатки.— Хаус, алкогольное отравление — это не шутки, — серьезно говорит он, — вас начнет тошнить в течение часа, и если от всего выпитого вы не выблюете собственные кишки, я назову вас удачливым ублюдком. Вам нужно в больницу.— С каких пор ты у нас доктор, Чейз?Роберт пропускает его пьяное бурчание мимо ушей и садится рядом, сдвигая его ноги.— Повышенная температура и учащенное сердцебиение, так и до кровоизлияния в мозг недалеко — сами знаете, — настойчиво продолжает он. — Едем в больницу или я вызываю ?скорую?, это не шутки.— Чейз. Отвали. Иди, сделайте этой мышце бедра все анализы, поговорим завтра. Антикоагулянты и ангиограмма — все, как вы любите, а теперь проваливай.Роберт встает, не зная, что ему делать. Бросить бы этого упрямого осла, чтобы помучался, а еще и Кадди настучать о том, что тот не ?приболел?, а в сопли пьяный. Он решает поступить именно так. Одевается и выходит, напоследок мстительно громко хлопнув дверью и оставляя за ней все, что случилось в этой проклятой квартире. Роб спускается вниз по улице и на удивление быстро ловит такси. Набирает Формана.— Чейз, старик, — от снимает трубку с первого же гудка, и его голос встревожен. — На каком вы этапе? У меня очень, очень плохие новости.— Я еду в Принстон-Плейнсборо, — отвечает Роб. — Буду минут через тридцать.Форман молчит, и можно услышать, как он торопливо перебирает какие-то бумаги, что-то неоднозначно мычит, и бросает кому-то пару слов.— Ты? — он отрешенно переспрашивает, и снова шелест бумаги. — Хаус с тобой?— Нет, я один.Роберт тяжело вздыхает, заинтересованный тем, что же такое ?очень, очень? могло случиться в больнице. Машина выруливает на центральное авеню и становится в пробку среди таких же желтых машин. Водитель недовольно ворчит и приоткрывает окно, а салон вмиг наполняют звуки сигналов и криков.— Что? — переспрашивает Форман.— Хаус не приедет сегодня. Он пьян, видимо, еще с пятницы.Несколько секунд на линии повисает тишина, а потом Форман буквально орет:— В каком смысле пьян? Вы там оба что, с ума сошли? Чейз, какого черта? Мы сказали Кадди, что Хаус в клинике, не знаю, каким образом она еще не пошла его проверять. Твою мать! — в его голосе явно звучит паника, и это действительно пугает, потому что Форман обычно самый спокойный и стрессоустойчивый их них троих.— Почему вы сказали это? — спрашивает Чейз.— Потому что мы не знали, что сказать, не задавай идиотских вопросов, нам нужно было дать хоть какой-нибудь ответ, — Роб глубоко пару раз вдыхает морозный воздух из приоткрытого окна, а Форман продолжает истерить. — Пациентке становится хуже, мы назначили все анализы, но там ничего нет. Чейз, нам нужен Хаус.Он рывком достает из сумки бумаги и начинает бегло их просматривать, пытаясь вникнуть в суть дела. Эрик еще что-то говорит, но Роберт не слушает его.— Погоди-погоди, — останавливает он его словесный поток. — Дайте ей антикоагулянты, нужно понизить активность коагуляционного гемостаза, и отправьте ее на ангиограмму. Форман секунду молчит и спрашивает:— Это Хаус сказал?— Да, — не задумываясь, лжет Роб, — это может быть тромб. По крайней мере, нужно исключить этот вариант, как самый опасный.— Ладно, — немного успокаиваются на той стороне линии, — давай дуй сюда скорее, будем думать, что делать.— Вообще-то... — начинает он, а поймав взгляд водителя чуть тушуется и говорит тише. — Вообще-то я, наверное, вернусь к Хаусу. Попытаюсь привести его в чувства хотя бы до вечера. Может, нас всех и не уволят еще...— Ладно, — повторяет Форман. — Тогда, на связи?— Ага, — Чейз кладет трубку и обращается к водителю. — Мы можем развернуться здесь? Мне нужно на Бейкер-стрит.— Да, сэр, конечно, — отвечает тот.— Спасибо. И остановите у ближайшей аптеки.***В аптеке он нагребает всего понемногу, так что обратно на 221В вваливается с огромным пакетом в руках.Хаус все в той же позе ничком лежит на диване и никак не реагирует на приход Чейза. Роберт будит его и тащит в ванную. Там, пригнув его голову к унитазу, обхватывает сзади и до самого язычка пихает пальцы в рот, вызывая рвоту. Хаус брыкается, не совсем, видимо понимая, что вообще происходит, но послушно глотает теплую воду, чтобы вновь ее вырвать.Они прочищают желудок от всего алкоголя, что не успел усвоиться, еще несколько раз, прежде чем Роб решает, что этого достаточно, а Хаус не начинает болезненно хрипеть. Чейз заваривает ему крепкий черный чай с тремя ложками сахара и заставляет выпить до дна, пока сам ставит вариться куриный бульон.Он чувствует себя так, будто вновь вернулся в колледж, только вот Хаус — не двадцатилетний студент и все еще его босс. Роб дает ему несколько таблеток парацетамола и отправляет в более-менее чистую проветренную спальню, укрывает его пледом и несколько минут сидит рядом с ним, засыпающим и измученным.Звонок от Формана застает его за уборкой гостиной.— Результаты отрицательны, — говорит он без приветствия. — Как Хаус?— В состоянии нестояния, — отвечает Роб и осекается, потому что...Очень даже стояния, вообще-то, насколько он помнит. Боже.— Ясно. Что нам делать? — это уже Кэмерон. Ее голос взволнован, и Роб рад, что не видит ее лица, а она — его.— Сделайте МРТ позвоночника. Если и там чисто — возьмите биопсию. Как Кадди?Повисает немного неуютная тишина. Чейз почти видит, как эти двое переглядываются, снова болтая без слов, одними лишь глазами.— Мы сказали, что тебе нездоровится, — наконец отвечает ему Форман. — Она не спрашивала, но вам, ребята, лучше поторопиться или придумать план какой. Тут все не очень радужно.— В больнице какие-то спонсоры, — подхватывает Эллисон, — все заняты и стоят на ушах, а эта Карен самая настоящая сука.— Кто? — спрашивает Роб, просматривая пришедшие факсом результаты ангиограммы.— Карен Метьюс — пациентка, — поясняет Форман. — Ладно, нам пора. До связи.Они вешают трубку, и Роб с бумагами устраивается на диване. Он просматривает их несколько раз, задерживаясь на отчете привезшей женщину бригады ?скорой?, и сравнивает их с заметками Формана, когда через пару часов из спальни, закутанный в плед, выползает Хаус.Мужчина ужасно бледный, а рука с тростью трясется так, что вообще удивительно, что он не только стоит, но и вообще ходит. Хаус садится — падает — рядом с ним и кивает на бумаги в руках.— Что это?— Отрицательные результаты, — отвечает Роб. — У нее нет тромба.Хаус молчит, вспоминая о чем вообще речь, а потом кивает.— Ну, это было ожидаемо.— Но вы сказали начать ей антикоагулянты и сделать ангиограмму.— Да, чтобы доказать тебе что это не тромб, а твоя идея — идиотская, — он неловко взмахивает руками и трет пальцами виски. — Черт, кажется, у меня начинается похмелье.Роберт вздыхает и встает, чтобы принести ему несколько таблеток и тарелку бульона. Хаус морщится, но покорно все принимает.— У нас проблемы, Хаус. Вам нужно как можно скорее появиться в больнице, и не только потому, что пациентке становится хуже, — мужчина не удостаивает его и взглядом, будто ему плевать вовсе, и Роб продолжает. — В Принстон-Плейнсборо какие-то важные люди. Если Кадди узнает, что вас нет на месте, попрет всех.— Плевать на нее.— Она и так позволяет вам слишком многое.— Ну, — Хаус пожимает плечами, — я хороший врач.Чейз, привыкший к его эгоцентризму, закатывает глаза и подает воду, чтобы запить таблетку. ?Вот, кто принесет тебе в старости стакан воды?, — ехидно думает он, и Хаус, как-то прочитав это по его лицу, неприятно ухмыляется, кривя губы. Это дается ему тяжело и вызывает болезненный стон.— Ну, — в тон ему язвит Чейз и оглядывается, будто в поисках ?хорошего врача?, — пока что я вижу только вас, упившегося до чертиков. И чем быстрее вы придете в себя, тем меньше проблем у нас будет. Так что допивайте, — он кивает на стакан холодной воды у него в руке, — и отправляйтесь в постель.— Что, вот так сразу? Может, для начала узнаем друг друга получше?Роб чувствует, как лавиной накатывают воспоминания утреннего, а по щекам и шее начинает расползаться жар смущения. Он не хочет отвечать, не знает, что ответить, но Хаус смотрит внимательно и пристально, через боль, не моргая, ждет. И Чейз понимает, что это его способ узнать о происходящем. Способ не делать вид, будто ничего не произошло.— Хватит на сегодня, наузнавались уже, — тихо ворчит он, но Хаус слышит.Мужчина мучительно медленно закидывает ноги на диван и сворачивается там клубочком, отворачиваясь к спинке. Он потратил все силы, чтобы дойти сюда и немного поесть, и обратно его теперь разве что только тянуть на себе, поэтому Роб стягивает с кресла плед и накидывает поверх того, в который Хаус уже укутан.— Что с делом? — внезапно интересуется он.Чейз пожимает плечами, глуша в себе язвительные комментарии.— МТР позвоночника и биопсия.— Это ничего не даст, — мгновенно откликается Хаус.И словно за несколько десятков километров его услышав, снова звонит Форман. Хаус чуть поворачивает голову, когда Роб говорит ему о входящем звонке, и жестом просит поставить на громкую.— У пациентки сильные боли, — докладывает Эрик, — снова в бедре. Дали ей морфий, потом еще одну дозу. Сейчас ее вырубило, но чем объяснить боль — не понятно.Хаус медленно разворачивается лицом к Роберту и прикладывает палец к губам, чтобы тот его не выдал. Чейз кивает.— Что с биопсией мышцы?— Патологий нет, — коротко отвечает Кэмерон.Беглый взгляд, брошенный на Хауса, замечает привычное, пусть и немного смазанное плохим самочувствием, выражение ну-я-же-говорил.— Мы сделали дополнительные тесты, — продолжает Форман. — Ни трихомониаза, ни токсоплазмоза, ни узелкового полиартрита не выявлено.Мужчина закатывает глаза, выражая мнение по поводу этих догадок, и Чейз пихает ножку дивана, призывая его к серьезности. Он-то совершенно ничего не сделал. Хаус что-то беззвучно ему проговаривает, и Робу приходится присматриваться к его губам, чтобы понять, что именно.— Какая была соэ? — наконец догадавшись, спрашивает он.— В норме, нет ни воспалений, ни иммунного ответа, — отвечает Кэмерон. — Как Хаус?— Не в норме, — бросает он. Хаус снова устраивает пантомиму, но на этот раз более понятную: ?Сколько?? — спрашивает он. — Эмм... Кэмерон, а ?в норме? — это сколько?— Пятнадцать, — отвечает она. — Есть идеи?И нет, у Роберта нет идей, ни одной вообще-то. Пятнадцать — нормальные показатели для соэ, но Хаус смотрит на него, как на идиота, не способного развить мысль, поэтому Роб пытается.— Ну, пятнадцать это норма, да, — неловко начинает он, а Хаус отрицательно качает головой. — Или нет? — снова отрицательное качание. — Я не знаю, у каждого же своя норма, да?— Я не понимаю, Чейз, — настороженно говорит Эллисон. — Что ты имеешь ввиду?Хаус делает жест рукой, что-то вроде ?да, дальше?, и Роб цепляется за эту идею.— Может, пятнадцать для нее это не норма? — спрашивает он, и мужчина, наконец, кивает. — Да, что если у нее изменена скорость оседания эритроцитов?На линии повисает задумчивая тишина.— Это... Нужно проверить, — медленно говорит Форман, — если пятнадцать для Карли — это много, то у нее воспаление. — А это может означать рак, — заканчивает за него Чейз и читает по губам напротив имя. — Поговорите с Уилсоном. Это может быть первичная костная опухоль, тут понадобится сцинтиграфия.Хаус снова одобрительно кивает.— Это может быть сложно, — прерывает его размышления Кэмерон. — Все сейчас заняты. Ну, знаешь, заседания и бюджеты, этот новый председатель правления всю душу вытряс уже.— Дурной знак, — шутит Форман. — Ладно, мы что-нибудь придумаем.Они отключаются одновременно с новым приходом факса. Роберт встает, чтобы взять листы, и по пути поправляет на Хаусе одеяло.— Что думаете?Тот лишь пожимает плечами и презрительно фыркает.— Я видел все фильмы ужасов на свете, — говорит он. — Шестилетние близнецы, кровавый лифт, хор мальчиков — вот дурные знаки.— В нашем случае все куда приземленнее — определенно меньше денег на лечение африканской сонной болезни.Хаус усмехается, тоже вспоминая пациентку, с которой они провозились целую неделю, а потом — все те муки Ада, которые Кадди им устроила из-за превышения годового бюджета.— Миллиардер, или кто он там, — машет рукой Хаус, — хочет перепихнуться.— Чтобы перепихнуться, миллиардеры покупают кинотеатры. Больницы покупают из уважения, Хаус.— Это что, личный опыт? — язвит мужчина.Роб выпаливает раньше, чем успевает подумать:— Пока что я купил только полкурицы и упаковку медихронала. Сойдет? — а когда осознает, что ляпнул, мгновенно переводит взгляд на Хауса, который уже растягивает губы в усмешке. — Ни слова, — предупреждает он.Тот пожимает плечами и захлопывает рот.— Просто для уточнения, — тем не менее, все же говорит он чуть позже, — миллиардер? Серьезно? Сначала все эти большие перемены, а потом: ?Доктор Хаус, давайте обсудим ваше будущее на борту моего личного самолета под пару бокалов антипохмельного и куриный суп??— Заткнитесь, — недовольно ворчит Чейз, но смеется. — Вы слишком хорошо устроились, не находите?Роб машет рукой, обводя вокруг себя, но имеет ввиду не только происходящее сейчас, но и ситуацию в целом: клинику, коллег, начальство. Хаус всегда был таким. Лечил кого хотел, когда хотел и как хотел, заставляя остальных бегать и суетиться рядом, как вокруг новогодней елки.— Успокойся, — говорит он небрежно. — Я пережил три смены руководства, и каждый раз одно и тоже. А сейчас мне нужен викодин.Чейз бросает на него внимательный взгляд, но разобрать невозможно: болит ли у Хауса нога, или он снова показывает характер. Робу все еще интересно, он хочет знать, что Хаус пытался сделать со своим организмом несколько дней подряд, что был сейчас в таком состоянии.?Это бесполезно. Ничего не получилось?.— Могу предложить аспирин.Хаус смеряет его взглядом, советующим ему засунуть этот аспирин себе в известное место.— Тогда лучше еще суп, — обреченно говорит он.Впрочем, когда Роб приносит ему тарелку, мужчина уже спит, закутавшись в плед, а из расслабленных пальцев на пол выпали листы медкарты и результатов анализов.***— Костной опухоли нет, — говорит уставший голос Уилсона в телефонной трубке. — Несмотря на это, я бы не стал исключать возможности существования отраженной боли.Чейз на кухне — потому что Хаус чутко спит в гостиной, — где пьет гадкий растворимый кофе, обложившись найденными медицинскими справочниками со всех сторон. Прошло полчаса или чуть больше с последнего звонка, и время неустанно кренилось к обеду.По самым идеальным и безоблачным прогнозам планировалось притащить Хауса в больницу хотя бы к трем пополудни, когда терпение Кадди наверняка кончится, как и отговорки команды. Но с происходящими изменениями это может случиться намного раньше.Роберт возвращает внимание разговору с Уилсоном.— Боль в одной части тела, а рак в другой?— Да, — отвечает тот, — учитывая ее возраст и семейный анамнез, я бы поставил на толстую кишку, — мужчина тяжело вздыхает, и Чейз слышит, как тот откладывает бумаги и чем-то еще шумит. — Если передадите ее мне, назначу колоноскопию. Рак толстой кишки лечится, особенно на ранней стадии.Чейз находит среди вороха своих бумаг семейный анамнез и еще раз просматривает его, делая пометки на полях. Мать пациентки умерла от быстро прогрессирующей онкологии толстой кишки. Болезнь сожрала женщину за полгода или около того — почти мгновенно, учитывая здоровый образ жизни. — Я думаю, мы дождемся результатов. Рак еще не подтвержден, верно? Не будем торопиться.Мужчина ничего не отвечает, но, наверное, кивает.— Как Хаус? — спрашивает он.Чейз напрягается. Уилсон и Хаус знакомы лет десять, а то и все пятнадцать, и приходятся лучшими друзьями друг другу — если для Хауса такое понятие, как друг, вообще существует. Лгать ему — почти тоже самое, что лгать самому Хаусу. Не то чтобы Роб никогда этого не делал, — чего только стоит тот допрос несколько месяцев назад о работе в клинике, — но каждый раз — словно ходить по острию ножа.На секунду он задумывается о том, что Уилсону стоит сказать правду.— Сейчас он спит, — коротко отвечает Роб и оглядывается на мужчину в гостиной. — Ему все еще не очень хорошо, но температура спала, и его почти не рвет. Но он иногда просыпается и говорит, что думает о деле.— Ясно, — задумчиво тянет Джеймс. — А что вообще случилось?— Я не уверен, — отвечает ему Роб, скрещивая пальцы на удачу. — Он не особо любит отчитываться.Доктор грустно смеется и, кладя трубку, желает удачи. Удача Чейзу понадобится.Уилсон, насколько Роб помнил, входил в совет правления больницы, но сейчас он не сказал ни слова о новом председателе или грядущих изменениях. Это пугало и успокаивало одновременно. Пугало, потому что это должно было быть что-то настолько огромное и ужасное, что Уилсон предпочел не говорить заранее, чтобы не нагнетать атмосферу. А успокаивало, потому что Кадди, видимо, была настолько занята, что и не вспоминала о Хаусе.Он убирает бумаги и возвращается к книгам, пытаясь заставить свой мозг работать. Через десять минут приходит сообщение от Формана о том, что пациентку отправили на виртуальную колоноскопию. А еще через час, когда приходят ее результаты, из гостиной его тихо зовет Хаус.И Роб в последнюю секунду успевает подать тому рядом стоящий тазик. Мужчину рвет: вода, лекарства, суп — все, что он успел запихнуть в свой желудок, — и желчь. Много.— Радует, что мне хреново настолько, что и викодин не поможет, — отерев рот, говорит мужчина.Чейз знает, что у того сейчас саднит горло от постоянной рвоты, голова раскалывается из-за похмелья, а желудок заходится резью и спазмами, измученный, как и весь организм. Хаус прикрывает глаза и откидывается обратно на диван. Боль общая перекрывает боль в ноге.— Это не воспалительный процесс, не тромб и не рак, — тихо говорит он, пытаясь отвлечь от неприятных ощущений. — Уилсон сделал виртуальную колоноскопию.— Виртуальную? — переспрашивает Хаус. — А что случилось с обычной? — А это важно? Все равно ничего нет.Хаус вскидывает брови, принимая логику ответа, но он выглядит так, будто его что-то беспокоит, а в голове не сходятся мысли. На столе вновь заходится вибрацией телефон, и Чейз принимает звонок, ставя на громкую связь.— Чейз, — раздается взволнованный голос Формана, — она дала нам остановку дыхания с отеком легких на повторной ангиограмме. Нам нужен Хаус.Хаус отрицательно качает головой, тупо пялясь в потолок невидящим взглядом.— Что случилось? — спрашивает он, переводя тему.— Появилась тянущая боль в груди, — отвечает за него Кэмерон, — мы думали, это из-за контрастного вещества, но нет — в прошлый раз такого не было. Остановка дыхания, отек легких и снова паралич ноги.— Я сделал люмбальную пункцию, чтобы откачать жидкость из легких, — добавляет Форман. — Жидкость отправили в лабораторию, скоро вышлем вам результаты анализов.Он слышит, как кто-то из них скрипит маркером по доске, и понимает, насколько ему не хватает рабочей обстановки, чтобы сосредоточиться. Хаус делает жест рукой, требующий продолжать. Хотя это вполне может и означать, в каком тот восторге от идиотизма своих подчиненных.— Что-нибудь еще? — спрашивает Чейз.— Ээ... да, — медленно отвечает Кэмерон, — хотя это, наверно, не важно. Небольшой дерматит, наверняка после виртуальной колоноскопии.Хаус поворачивается к нему лицом и как-то подозрительно требовательно смотрит. ?Почему виртуальная?, — проговаривает он одними лишь губами и хмурится.— Форман, почему Уилсон решил делать именно виртуальную колоноскопию? — спрашивает Роб.— Не уверен, — отвечает он. — Кажется, по требованию пациентки. Может, она стеснялась или еще что. Она вообще немного странная.— В каком смысле?— Помешана на контроле, жуткий трудоголик — ее ассистентка прописалась тут у нас. Просила выписать ей таблетки и отпустить на работу, — перечисляет Кэмерон.Чейз на секунду задумывается, сопоставляя в голове все имеющиеся детали картины. Он воображает себе в голове их белую маркерную доску, на которой острым неаккуратным почерком Хауса записаны все симптомы.Это всегда помогало ему сосредоточиться. До недавнего времени.— Это может быть психологическая симптоматика? — спрашивает он, поворачиваясь к Хаусу.Тот выглядит точно таким же задумчивым, как и сам Роб секунду назад, и медленно кивая, смотря в ответ.— Я не знаю, — отвечает Форман, возвращая их в реальность. — Стоит проверить.Внезапно Хаус привлекает его внимание. ?Пересадка?, — по слогам проговаривает он и рукой тычет в сторону жужжащего факса, выплевывающего листы с анализами транссудата пункции. Роберт как может быстро подает ему распечатки, и он, лишь мельком взглянув на них, пальцем тычет в строку с показателями.— У нее сердечная недостаточность, — бормочет Чейз. — При том острая. Форман, — окликает он, подходя ближе к телефону, чтобы его было слышно, — нужно сделать ЭКГ, но я почти уверен, что у нее острая сердечная недостаточность.— Что? С чего ты взял? — Взгляните на транссудат в анализах.Судя по звукам кто-то из них шелестит бумагами в поисках, когда Кэмерон пораженно выдыхает.— Черт возьми, — ругается она. — Как мы могли это проглядеть?— Кэмерон, — хрипло окликает ее Хаус и заставляет всех остальных подпрыгнуть на месте от внезапности. Девушка восклицает от неожиданности, но Хаус не дает ей вставить и слова. — У нее депрессия.— Боже, Хаус, да вы ее даже не видели! Откуда бы вам это знать? — недовольно язвит Форман.— А с чего бы ей под угрозой смерти отказываться от колоноскопии и не подпускать к себе врачей на пушечный выстрел? — отвечает ему Хаус, и Чейз помогает ему сесть, сам подсаживаясь ближе. — А я скажу тебе — она себя режет. Наверняка это стало уже каким-то обрядом: ставит одну и ту же песню Сары МакЛахлан, наливает себе бокал вина и... — действует, наверно, лучше всяких депрессантов.Роберт пытается проследить логическую дорожку, и ему требуется непозволительно много времени для этого, прежде чем Хаус бросает на него довольный взгляд.— У нее булимия, — озаряет Роба.И стоящий рядом тазик для блевотины, конечно, никак не связан с его озарением.— Нет, — немного разочарованно тянет Кэмерон. — Мы бы заметили симптомы, если бы она рвала: состояние зубов, кожи, воспаленные миндалины, скачки веса, аппетит.— Значит, она что-то принимала, чтобы скрыть их.— Таблетки от случайных отравлений? — предполагает Форман. — Рвотный корень или что-то натуральное, такое, что сложно заметить, если не искать целенаправленно.Хаус кивает, но никто кроме Роба этого не видит.— Такие вещества годятся, если ребенок съел упаковку аспирина, но на постоянной основе — очень вредны, — задумчиво говорит Чейз, и у этой теории есть один несравнимо большой плюс. — И они же повреждают мышцы — отсюда боль в ноге.— Сердце — тоже мышца, — доходит до Кэмерон.— Немедленно ставьте ее в очередь на пересадку сердца, — Хаус командует, как делал бы это, будь они в их переговорной, и осторожно поднимается со своего места. — Найдите мне Уилсона — он в комиссии по трансплантологии. Я буду через час. И никому, кроме пациентки, ни слова.Он сам завершает звонок, не дожидаясь ответа, и медленно движется в сторону спальни, опираясь на трость сильнее, чем стоило бы. Чейз по пятам идет следом. Ему сложно поверить в то, что они только что раскрыли дело, не то что не видя пациента, но и вовсе не присутствуя в больнице и почти не совещаясь с командой.Кажется, Хаус действительно гений.Мужчина сидит на краю кровати в спальне, стягивая с себя футболку, и он остается стоять в дверях, подпирая косяк. Роб знает, что Хаус лишь делает вид, что ему лучше. Вот только чушь все это собачья.?Мои глаза все еще на месте, — хочет сказать он ему, — и они видят, что тебе плохо?.Хаус окидывает его нечитаемым взглядом, светя лопнувшими капиллярами и синяками под глазами размером с кулак. Улыбается.— Не хочешь выйти? — спрашивает он, откидывая футболку на кровать.— Кажется, вы не только все фильмы ужасов пересмотрели, да? — смеется Чейз. И остается стоять, где стоял.— Ты хочешь поговорить об этом?— О чем? О вашей просвещенности в сфере кино?Мужчина проводит его, шагающего ближе, настороженным взглядом и усмехается, качая головой. Роберт не может объяснить, что он творит, но и остановиться не может тоже. Чувствует, будто прибит к этому невероятному человеку, пришпилен, как едва живая бабочка иголкой, рыпнись — и порвешь свои крылья к дьяволу.Он подходит ближе, еще ближе, как зачарованный, хочет провести ладонью по открытым рукам, шее, лицу. Удостовериться, что он жив, что они оба. Живы.— О том, что ты делаешь прямо сейчас, — говорит Хаус.Роб хочет сказать, что он ничего не делает, просто стоит рядом, когда чувствует под своей ладонью теплую кожу его плеча. И резко одергивает руку. Мозг инстинктивно отмечает, что кожа не обжигает и не покрыта лихорадочным потом.— Температура спала, — как ни в чем не бывало говорит он.— Спасибо, доктор Чейз, — кивает ему мужчина и улыбается снова. — Закажете такси?— Конечно.И Роб вылетает из спальни, бегом отправляясь на кухню, чтобы собрать все бумаги и немного остыть. Сердце колотится как сумасшедшее, а пальцы невольно касаются губ.***На часах половина третьего, когда они выходят из теплого салона такси и идут в сторону больницы. Роберт мысленно настраивает себя на рабочий лад, собирая разбежавшиеся в разные стороны мысли, и если ?рабочий лад? в нынешней ситуации значит ?война?, то это не его вина.— Через час экстренное заседание комитета по трансплантации, — зачитывает он сообщение от Формана. — Булимия — серьезное психиатрическое заболевание, — тихо говорит Хаус. Они идут медленнее, чем обычно, и Роберт настолько сильно хочет подхватить его локоть, притягивая к себе, что почти делает это. — Я буду обязан рассказать об этом комиссии, — заканчивает он.— Судя по анализам, она делала это минимум три раза в неделю, от трех до пяти лет, думаю.Чейз проверяет, не забыл ли он у Хауса какие бумаги, и натыкается на его записную книжку, что забрал из кабинета утром. Сказать об этом сейчас отчего-то не поворачивается язык, и он обещает себе сделать это позже.— Булимия приравнивается к суициду, — прерывает его мысли Хаус. — Ей не пройти.— Без сердца она не протянет пары часов.— Разве что...Чейза прошибает осознанием того, что он задумал.— Хаус, нет.— ...я солгу комиссии.— Если они узнают, вы потеряете лицензию врача! — гневно шипит ему Роб, когда они входят внутрь главного корпуса и движутся к лифтам.С Хауса в привычной рабочей обстановке слетает то неуловимое выражение безопасности и покоя на лице, что было у него дома. Мужчина кажется настроенным сделать так, как решил, и Роб знает, что его слова сейчас для того ничего не значат.Он зажимает кнопку их этажа и становится рядом в ожидании лифта.Больница все такая же, как и всегда, и ничего не поменялось с приходом нового руководства. Словно что-то могло измениться за один день. И, это немного странно осознавать, Принстон-Плейнсборо вполне существовала автономно от них.— А ты думаешь, я просто так уточнял про миллиардера? — мужчина вскидывает бровь и растягивает губы в усмешке.Где-то позади них смеются медсестры — в их больнице странно слышать смех — и, видимо, только Роб тут понимает масштабы надвигающейся проблемы.— Я не знаю, зачем вы все это делаете, Хаус, — говорит Роберт, когда они входят внутрь лифта, и тот начинает поднимать их. — Чего пытаетесь добиться. И не говорите мне о важности человеческой жизни и прочем, что абсолютно вас не заботит. Вы пытаетесь понять, что правильно? — он поворачивается к мужчине лицом, делая шаг назад, и внимательно всматривается в глаза напротив. — Вы же считаете ее ничтожеством. ?Хорошая работа, успешная жизнь, а ей просто не нравится, как она выглядит?, — так вы думаете, верно?— Не важно, что я думаю, Чейз, — строго говорит он. — Не важно, что думаешь ты, Кадди, комиссия, Господь Бог. Это все не важно. Важно лишь то, что думает она сама.— Так почему бы вам не спросить ее?Хаус пожимает плечами в ответ.— Она солжет мне.— Полагаете, что знаете, о чем она думает, лучше, чем она сама. Считаете себя Богом?— Нет, Чейз. Почему-то так считают остальные, — он кивает головой в сторону раскрывшихся створок лифта, предлагая Роберту выйти на их этаже. — Иди, расскажи ей. И пусть держит рот на замке.И Чейз уходит, хоть и совсем этого не хочет, понимая, что так будет лучше, правильнее, что по отдельности они смогут сделать больше. Он заходит переодеться в переговорную, перекидывается парой слов с Кэмерон и Форманом.В палате он видит женщину. Красивую настолько, насколько же и больную. Физически, эмоционально. Душевно. Роб дословно пересказывает ей разговор с Хаусом, и та лишь смеряет его недоверчивым взглядом.— Я видела его фото, — тихо говорит она после долгого молчания. — Нашла в интернете. С какой-то конференции.Ее голос ужасно сипит, да и говорит она через силу. Подача морфия выкручена на максимально допустимую дозу, но ей все равно больно. Это видно. Но Роб ничего не может сделать, только сесть рядом, скрестить пальцы и молиться. Богу ли?Свет желтизной заливает палату сквозь высокие окна, пока женщина прячет слезы в воротник его халата и едва ощутимо, но со всех своих сил, сжимает рукав.***Створки лифта смыкаются за Чейзом, отрезая Грэга Хауса от всего остального мира. Он трет пальцами глаза, пытаясь прогнать сухость и помутнения. Не помогает. Мужчина привычным движением тянется в карман пиджака за таблетками, чтобы унять боль в ноге и голове, отвлечь себя.Викодина нет.И остается лишь тяжело вздохнуть, преодолевая желание воткнуть в бедро ручку, чтобы добраться до зудящей там агонии.Лифт со своим единственным пассажиром едет на административный этаж. Точный адрес: этаж 4, переговорная 414. Это вторая дверь справа, сразу за поворотом, и то, как он туда доковыляет, мужчина пытается не представлять.В руках папка с бумагами по делу, и он, пытаясь отвлечься, открывает ее, читая о пациентке такие бесполезные для него данные. Бесполезные, потому что диагноз ставится и без них, как показывает практика.?Карен Гвен Метьюс, тридцать два года. Генеральный директор косметической компании — название он пропускает, — трудоголик. Последняя половая связь три месяца назад. Перелеты по Европе и Азии. Генетическая предрасположенность к раку?.Он удивляется тому, что данные настолько хаотично разбросаны, когда узнает подпись Формана внизу листа.Верно. По записям так легко определить, кто из его подопечных подсунул ему бумаги. Записи Формана иногда очень похожи на его собственные в начале карьеры: они не скрупулезны, коротки, а самое главное в них — порядок, в котором они записаны. По нему легко проследить прогресс дела и состояния пациента, путь мыслей.Кэмерон же полная его противоположность. Ее осторожно и как бы случайно оставленные на его столе записи — шедевр перфекционизма. Она одна из тех людей, кому такой способ ведения записей позволяет структурировать свои мысли, а его же — попросту бесит.А самый интересный из всех... Чейз. Он всегда был отдельной историей, и сейчас Грэг Хаус даже не может вспомнить, как выглядят его записи или даже почерк. Потому что мальчишка наглым образом забирает с его стола записи своих коллег и пользуется ими, объединяя усилия. Первое время, когда тот только приехал из своей жаркой Австралии, бегал за ним хвостиком, сверкая белозубой улыбкой и золотистым загаром, улыбался на каждую шутку, заглядывал в рот.Сейчас эти воспоминания вызывают лишь ностальгический смех. Стоя около нужной двери он почти не чувствует ноги, ее будто ампутировали, а вместо протеза — раскаленный штифт, воткнутый прямо в кость. По крайней мере она его еще слушается, и это уже кое-что. Он снова трет ее нервным движением — без викодина каждые пять часов все его движения нервные — сильно надавливая пальцами, и ему абсолютно плевать, что все двери на этом этаже стеклянные, и сейчас все по ту сторону блядской двери его видят.И Хаус входит внутрь. Такое привычное место перед комиссией по трансплантологии — сколько раз он тут уже вот так представал перед ними? вспомнить сложно — и такие же привычные все лица. Стул уже услужливо стоит рядом с невысоким столиком, вместо трибуны, потому что эти люди знали, кого ждали.Он взглядом находит Джима Уилсона, и тот коротко пожимает плечами. В их коротком разговоре по телефону во время поездки в такси рассказать удалось не многое, но это и не важно. Джим всегда будет на его стороне, и причина не важна. Доктор Чен — главный хирург и та еще сука, она вечно пытается переманить у него Чейза, тоже здесь, даже не сменила форму и сверлит его недовольным взглядом своих азиатских крошечных прищуренных крысиных глазок. Эд Стоун — глава отделения трансплантологии — и его новая красавица-помощница, старый пень-адвокат, стерва-бухгалтерша, напыщенные индюки из совета правления — сегодня у него полный зал гостей.И, конечно, Кадди, как главное блюдо.Взгляд мужчины невольно скользит к вырезу ее блузки, и это не вырез, а вырез, потому что он готов поклясться, что видит выступающие края оборок ее бра. Лиза выглядит сегодня лучше, чем за последние несколько месяцев, что он помнит, и даже на свой юбилей она так не сверкала, как сейчас. Она глядит на него злее всех. И это привычно.Сложно сказать, что все они сейчас в нем видят — каждый разное. Но красные глаза, бледную кожу, постоянные подергивания — все это скрыть невозможно. Грэг Хаус знает, что выглядит как наркоман в период ломки, как пившая несколько дней подряд жертва алкогольного отравления, как самая большая головная боль этой больницы. Потому что все это — правда.Лиза жестом приглашает его присесть и оглашает причину заседания.Ее голос сухой и уставший, ломкий. Хаус уже давно не чувствует за это вину, потому что, помимо всего прочего, он эгоист и сволочь. Поэтому когда ему дают слово, он собран, насколько это возможно с ударным оркестром в голове, и готов сыпать медицинскими терминами направо и налево. В этой комнате даже не все поймут, что он скажет в ближайшие полчаса.Нет, полчаса — это много. Десять минут?— Женщина, тридцать два года. Поступила с параличом и болями в правом бедре. Состояние быстро ухудшалось, и теперь у нее тяжелая сердечная недостаточность.Он рассказывает им все, что делали и назначали Кэмерон и Форман в его отсутствие. Так, будто читает по бумажке, но слова сами находят выход, а глаза некоторых людей в аудитории мутнеют от непонятных им терминов. Это то, чего Хаус, собственно говоря, и добивался. Ослабить их бдительность, и несмотря на то, что они не лучшего о нем мнения, со всеми этими умными словами они вполне могут считать его сволочью и дальше. Но сволочью умной и знающей свое дело.— ...необратимая кардиомиопатия, — заканчивает он доклад, а с ним и самую легкую часть заседания. — Поэтому мы все здесь.Кадди не выглядит убежденной его подробным развернутым ответом.— Доктор Хаус, меня смущают даты и время, — она говорит это даже не глядя в записи, и Хаус язвит, что у нее наверняка уже подготовлен листочек с вопросами, но язвит, к сожалению, только у себя в голове. — Кажется, — заунывным менторским тоном продолжает она, — вы внесли Карли в список до окончательных результатов исследований.Члены комиссии шуршат своими копиями дела в поисках того, о чем говорит главврач. Хаус переглядывается с Уилсоном, который от его имени внес пациентку в очередь, и они оба одинаковым жестом поджимают губы.— Интуиция, — говорит он, а Кадди закатывает глаза.— Это невозможно, вы же понимаете? — встревает раздраженная Чен и бросает взгляды на всех присутствующих, оборачиваясь и получая их поддержку.Сука.— Если бы анализы показали другое, я бы убрал ее из списка, но я... — его на мгновение прерывает хлопок двери и входящий в аудиторию мужчина, и, оглянувшись на него, Хаус не замечает немного обреченного взгляда Лизы Кадди. — Но я рассудил, что если я прав, то не стоит терять время.Крупный темнокожий мужчина садится на свободное кресло, бросая на докладчика заинтересованный взгляд, складывает руки на груди и закидывает ногу на ногу. Ему не предложили бумаг, не представили его, и Хаус делает вывод, что он не член комиссии, а значит, внимания на него можно не обращать, ведь мнение его веса не имеет.— Есть какой-нибудь исключающий критерий, о котором мы должны знать? — спрашивает Кадди.Хаус качает головой:— Опухолей не выявлено — доктор Уилсон не нашел следов рака.— А остальные критерии? — настаивает она.— Атеросклероза сосудов нет, ни пневмонии, ни бактериемии, ни гепатита — любых букв алфавита.Он знает, что это все не то, что она — все члены комиссии — хотят услышать, но продолжает озвучивать написанное в медкартах у них под носами. Темнокожий мужчина бросает на него немного насмешливый взгляд, хотя явно не совсем понимает, о чем идет речь.— Какие-нибудь зависимости? — со вздохом спрашивает Кадди.— Ни алкоголя, ни наркотиков.— Психологическая патология, депрессия в анамнезе?..В яблочко. Стопроцентное попадание. Чертова психичка.— Ей нужна пересадка сердца, — серьезно отвечает он, — ничего странного в том, что она грустна.Кадди на несколько секунд замолкает, переглядываясь с коллегами, сидящими около нее, и с мужчиной в углу комнаты. Уилсон опасливо поджимает губы, и даже если бы Грэг не знал его кучу лет, то понял бы по одному выражению лица, что тот нервничает и что-то скрывает.— Доктор Хаус, — обращается к нему седовласый старик противным голосом — адвокат больницы, Хаус не помнит его имени, хотя чаще других с ним пересекается. — Вы понимаете, что если введете комиссию в заблуждение, к вам будут применены дисциплинарные взыскания?Это его ?дисциплинарные взыскания? он слышал сотни раз, и обычно они значат, что Кадди будет им недовольна, но она всегда им недовольна, поэтому по большому счету плевать.— У вас есть основания думать, что я лгу?— Это просто вопрос, доктор Хаус, — прерывает их спор Кадди. Он смотрит ей прямо в глаза и может прочитать там ее попытки загнать его в ловушку ?я никогда не лгу?. — Есть ли у пациентки какие-либо особенности, которые могут быть в списке исключающих критериев на пересадку сердца?На секунду, прежде чем ответить, ему кажется, что женщина говорит с ним несколько жестче, чем обычно. Или пытается. Будто хочет показать, что она тут главная и может его контролировать.— Нет.У Уилсона разглаживаются морщины на лице, Кадди прищуривается; остальные не выглядят особо убежденными, но во лжи обвинить не имеют причин. Она хлопает папкой, объявляя заседание комиссии закрытым, и взглядом выпроваживает Хауса прочь.Карен Метьюс получает сердце через полчаса.***— Как прошла операция, доктор Чейз?Роб торопливо переодевается в рабочее после операции по пересадке сердца, которое для Карен выбил Хаус. И он же настоял на том, что бы Чейз был главным оперирующим хирургом, и, как лечащему врачу, ему не могли отказать. Сам Роберт не мог отказать ему тоже, но дело было, конечно, не в статусе.Прошло гладко, как по учебнику. ?Пять часов, — сказал Хаус, когда он вышел из операционной в десять вечера; по локти в крови и с глазами, лезущими из орбит от напряжения, — все прошло или очень хорошо, или очень плохо?. Хотя Роб все еще чувствовал запах крови, пробирающийся сквозь завесу антисептического средства и защитную маску, и слышал раздраженные комментарии доктора Чен за смотровым стеклом.Кардиологи дали много предписаний — большая часть из них принадлежала Хаусу, пытающемуся скорректировать реабилитационный период еще и для нейтрализации корня ипекакуаны, которым Карли себя и травила; впрочем, другим об этом знать не следовало. И вот, торопливо натягивающий халат в свете тусклой настольной и смотровой ламп, он проворачивал слова для отчета в голове, когда входная дверь открылась, и в переговорную вошел незнакомый ему мужчина. Он точно не был одним из врачей или персонала: стоило лишь глянуть на его костюм, так что вариантов для выбора оставалось немного. Или близкий пациентки, или тот самый новый председатель правления Принстон-Плейнсборо.— Удачно. А вы?..Мужчина спохватывается и делает несколько шагов ближе, протягивая руку для рукопожатия.— Эдвард Воглер, — коротко представляется он. — Я новый босс.Мужчина добродушно ему усмехается, но есть в нем что-то отталкивающее. Что-то, глубоко скрывающееся под маской приветливости, заставляет Роба напрячься, следить за каждым жестом мужчины, опасаться его. Так что он вовсе не удивлен, когда слышит его следующую фразу. — Я знаком с Роуэном Чейзом. Он не говорил, что у него такой талантливый сын, пошедший по его стопам.Воглер расстегивает пуговицу своего пиджака, стоимостью в месячный оклад Роба, распахивает его полы и присаживается на стул, жестом приглашая сесть и его тоже.Несколько частиц пазла складываются у Чейза в голове, хотя он все еще не понимает, зачем этот Воглер наведался к нему лично. Роберт нарочито медленно застегивает каждую пуговичку халата и присаживается напротив. Упоминание отца заставляет и так напряженные нервы буквально завыть от остроты обстановки, а то совершенно оправданно возникшее ощущение, будто он шагает по минному полю — вспыхнуть.— Знакомство с моим отцом не делает вам много чести. По крайней мере, в моих глазах, — Чейз старается говорить вежливо и отстраненно, молясь, чтобы это поскорее закончилось. — Поздравляю с назначением. Вы весь персонал приветствуете лично, или только мне так повезло?— Ваш отец — отличный специалист, — продолжает Воглер, будто не слыша его. — И вы, как я вижу, тоже.— Немного в другой сфере. Он поэтому приезжал? Для встречи с вами?Эдвард Воглер кивает ему, и Роб стоя аплодирует себе за догадку о том, что дела отца, разумеется, были связаны с Принстон-Плейнсборо. Но тот уехал, и как стоило думать, не из-за просьбы сына. Вернее, не только из-за нее: просьба совпала с его личными планами — и не перекрути он все это в свою пользу, не был бы Роуэном Чейзом.— У нас были некоторые совместные дела.— Не очень удачные, судя по тому, что он уехал, — небрежно говорит Роб.Ему не интересна связь отца и нового председателя правления, буквально купившего эту больницу, пока это не касается его лично. Пусть делают, что хотят, на это было глубоко плевать, и будь он способен на безболезненное отречение от Роуэна, то сделал бы это. Роуэн-отец и Роуэн-богатый-засранец — раздели их, и Роб бы попытался наладить отношения.— Мы не сошлись во мнениях, — с кроткой улыбкой отвечает Воглер, но выглядит он так, будто вовсе и не опечален этим, а неудачно сложившееся сотрудничество лишь предоставило ему еще более выгодную позицию. — Но, уверяю вас, мы все еще в хороших с ним отношениях. Я бы даже сказал, в дружественных.Чейзу хочется рассмеяться. Друг его отца — это звучало, как отличная шутка, но мужчина напротив него, казалось, свято верил в то, что говорил, или, что более вероятно, их понятия ?дружественных отношений? просто очень сильно расходились. Роб пожал плечами, давая понять, что все еще не находит точек соприкосновения с темой.— Я не бизнесмен, и о делах отца со мной говорить смысла нет.Мужчина снова усмехается.— Верно, — говорит он, — вы врач. Кстати об этом, я сегодня впервые был на заседании комиссии по трансплантации — очень увлекательно.И внезапно Роб понимает, что Воглер хочет поговорить с ним о Хаусе. Конечно. Все хотят говорить с ним или об отце, или о Хаусе, но никто не хочет поговорить о нем самом. Кроме отца и Хауса. Но Роберт, как мог здраво рассудив, считал, что это скорее минус, чем плюс.— В Диснейленде гораздо интереснее, — немного неприязненно бросает он, всем сердцем ненавидя пустые разговоры, а еще больше — долгие подводы к разговорам.Воглер на секунду кажется впечатленным его фразой, а потом расплывается в драматичной ухмылке.— Знакомая манера вести разговор, доктор Чейз, вы переняли от своего босса многое, — он говорит это расслабленно и незаинтересованно, но Роб видит в нем некое напряжение. Внезапно мужчина выпускает смешок и продолжает: — впрочем, кроме халата. За халат — спасибо. Я уж думал, что это такая особенная фишка отделения диагностики: язвительность и отсутствие форменной одежды.— Хаус хороший специалист, — повторяет Роб слова мужчины и наслаждается тем, что тот это понимает. — Халат — это мелочи по сравнению с тем, сколько он делает для пациентов.— Да, мисс Карен Метьюс повезло, что у нее такой замечательный врач. Так ее отстаивает, — Роб думает, что это крайне мило с его стороны, говорить такое, но быстро спохватывается — Воглер тут не за этим, а упоминание пациентки — продуманный ход. Они все ближе к сути разговора. — Впрочем, и за доктора Хауса есть кому постоять. По правде говоря, я надеялся найти его тут, — он обводит рукой кабинет, — но нашел вас, и это к лучшему.Чейз напрягается, когда мужчина что-то достает из кармана пиджака и несколько мгновений вертит в руках.— Что ни делается — все к лучшему.— О, я полностью с вами согласен, — говорит Воглер и ставит перед ним пузырек таблеток.Роб берет, чтобы разглядеть поближе, но уже знает, что увидит там. Это те самые таблетки, которые принимала Карен, чтобы скрыть последствия булимии. Как узнал об этом Воглер — Чейз не знает, и думать об этом времени нет, в нем моментально закрадывается страх: за себя, за Хауса, даже за Уилсона — они все связаны этой тайной, и радовало лишь то, что сердце у пациентки уже не заберут. Чейз отлично его пришил.Тем не менее он поднимает на мужчину заинтересованный взгляд и спрашивает:— Отравились? — Эти таблетки нашла медсестра в тумбочке у вашей пациентки, — говорит мужчина, и Роб понимает, что это, конечно же, ложь. — Боюсь, вас всех ввели в заблуждение, доктор Чейз.— Вам стоит обсудить это с Хаусом. Я лишь провел операцию.— Вы его коллега.— Подчиненный, — мгновенно исправляет его Роберт. — Доктор Хаус мой непосредственный начальник, и, полагаю, он будет очень расстроен выявленным обманом. Никто из нас, будьте уверены, не завидует членам комиссии по трасплантации, ведь им, по сути, пришлось бы убить эту девушку.Воглер качает головой, недовольный его ответом.— Для меня это не игра, доктор Чейз.— Сожалею, если вы нашли это в моих словах, — Роберт пожимает плечами. Ему хочется выпить огромную — самую большую, какую найдет — кружку кофе, составить отчет о прошедшей операции и отправиться домой. Сегодняшний день, видитбог, был полон сюрпризов, напряжения и ситуаций, к которым он не был готов, так что нервная система держится и не позволяет скатиться в истерику одним лишь чудом. А чудес в его жизни не так много.— Не в ваших, — отвечает ему мужчина все с той же полуулыбкой. — Расскажите мне о докторе Хаусе. Какой он?Роб пожимает плечами, будто не находит в его вопросе ничего странного или подозрительного.— Он бывает немного резок и груб, не в меру саркастичен. Но ведь пациентам и не обязательно его любить, чтобы он их успешно лечил, верно?Мужчина кивает, принимая ответ. Суть разговора была проста: Воглеру не нравится Хаус, который ставит под вопрос его авторитет и продвижение бизнеса, Хаусу не нравится никто, что было неудивительным. — Я буду с вами предельно откровенен, доктор Чейз, — говорит он и подается немного ближе, облокачиваясь на стол, будто хочет рассказать ему тайну. — В больнице грядут большие изменения, и Хаусу, с его непомерной любовью к игнорированию правил, тут не место. Но чтобы его уволить, мне нужно согласие всех членов совета. В том числе доктора Кадди и доктора Уилсона.Роберт ничего ему не отвечает; он старается держать свое лицо максимально неподвижным, хотя внутри все переворачивается от осознания степени критичности ситуации и того, как быстро Воглер раскусил их всех: Кадди и ее терпимость к Хаусу, дружбу Уилсона и особенное отношение самого Роберта.Он закатывает глаза, когда в его голове голос ехидным тоном произносит это ?особенное отношение? и подсовывает пару интересных картинок.— Зачем вы говорите об этом мне? — ровно спрашивает он.— Я посмотрел его контракт, — отвечает Воглер, выглядя так, будто уже победил во всех войнах мира. — Очень интересно, что там есть отступление, при котором я имею право уволить его без согласования с советом. Вернее, ряд отступлений.Роб знал, о чем говорит Воглер, он был знаком с этим замечательным списком. Хаус называл эти пункты ?заповедями? и с усердием их нарушал: уклонение от обязанностей, игнорирование указаний вышестоящего руководства и — сегодня была нарушена последняя — ложное свидетельствование совету правления и комиссиям.Кадди могла воспользоваться этой лазейкой в контракте уже сотни — тысячи — раз, но не делала этого. Не знала ли или не хотела — Роб не думал об этом, но важен был лишь результат: Хаус все еще занимал должность главы диагностического отделения, сохраняя за собой все те поблажки, которые позволял себе сам.Воглер, не дождавшись от Чейза ответа и приняв это, как поощрение продолжать, заговорил вновь.— Будем смотреть правде в глаза, доктор Чейз, это не ваша война, — Роб кивнул ему, всем своим существом понимая, что это не так: с самого начала все те конфликты, в которых фигурировал Хаус, были и его конфликтами — войнами, если угодно — тоже. — Но вы могли бы помочь мне, посодействовать, так сказать, — говорил Эдвард Воглер, — ведь без союзников мы все — никто.— Вы уверены в своих действиях, мистер Воглер. Но... Что вы предлагаете? Каков ваш план? — осторожно спросил Роб.Сейчас он понимал лишь одно — Воглер был тем еще ублюдком, и пойти он мог к кому угодно: к любому из врачей: к вечно недовольному Форману, к каждому первому пациенту клиники, которому не повезло оказаться в первой смотровой — у Хауса было достаточно недоброжелателей. Но Воглер пришел к нему, и сказать о том, была ли это удача или чертов случай, проведение, судьба, фортуна — Роб не мог, и поверить тоже не мог.В голове не укладывалось, и подозрения о том, что все это могло быть какой-то уловкой, не покидали его. Но Воглер развеял его сомнения — мужчина был настолько самоуверен, что это сыграло с ним злую шутку.— Я расскажу вам одну историю, доктор Чейз, — сказал он, складывая руки на груди. Между ним и Робом на столе все еще стоял пузырек таблеток, напоминая о реальности и не позволяя запудрить мозги. — Когда-то давно мой отец дал мне в долг двадцать тысяч долларов, чтобы я потратил их на обучение в колледже. Ни в какой колледж я, конечно, не пошел и вложил все до цента в бизнес друга. Когда об этом узнал отец, он от меня отказался — вышвырнул мои вещи из дома и оборвал все контакты почти на двадцать лет. Но бизнес друга начал развиваться, и вскоре нам удалось выйти на акционерный рынок — так я получил мой первый миллион, и снова вложил его в дело, а затем снова и снова, пока не получил то, что имею сейчас. И вот настал тот день, когда я решился приехать к отцу. Я собирался отдать ему его двадцать тысяч долларов, и с удовольствием смотреть на его реакцию. Каково же было изумление, когда он меня не узнал — у него была болезнь Альцгеймера, и никакие деньги не могли ему помочь, как бы я ни старался. С тех пор я понял, что не могу позволить себе терять время, разменивая его на мелочные склоки и недовольства. Я человек действия, доктор Чейз, поэтому вы идете со мной или идете против меня — третьего не дано.Роберт слушал его, затая дыхание. История была похожа на его собственную с отличием лишь в том, что отец от него не отказывался и был жив, а у Роба, пожелай он того, все еще был шанс исправить совершенное.— Соболезную, — тихо сказал он.— Не нужно соболезнований, доктор Чейз. Я рад иметь то, что имею сейчас, — прохладно сказал Воглер и поднялся со стула. — Я дам вам этот день на размышления. Доброй ночи и до завтра.Оставалось лишь кивком попрощаться. Пожелание доброй ночи резало слух, ведь она уж точно такой не будет, хоть Роб и не был суеверным.Мужчина ушел, оставляя за собой шлейф дорогого сладковатого аромата, и Чейз с удовольствием избавился от него, перебивая запахом свежесваренного кофе, о котором мечтал все это время. Больница была пуста. Кемерон и Форман ушли домой. Хаус — тоже. Лишь он и ночь, полная раздумий и идиотских мыслей, атакующих голову.Он обессиленно опустил лицо в ладони, позволяя глазам отдохнуть.Отчего-то захотелось позвонить отцу. В Сиднее сейчас было около восьми утра, Роуэн наверняка уже встал. Что он сейчас делал? Завтракал, занимался делами, был у врача, гулял с собакой? Жива ли все еще его собака? Роб не помнил ее клички — лохматая и звонкая, она напоминала сошедший с ума куст. Наверное, нет, он видел ее в последний раз лет шесть назад, и она уже была старой.Роберт бездумно достал мобильник, пролистал контакты. Кэмерон, Форман, соседка, Хаус, отец, несколько номеров девушек, которым от так и не перезвонил, доставка еды.Он старался заставить себя ни о чем не думать, прогонял каждую связную мысль прочь, но они все крутились-крутись в его голове, заставляя ту трещать от боли. Воглер хочет уволить Хауса, у Воглера были дела с его отцом. В Принстоне. И отец не хотел ему об этом говорить. Хаус просчитался — кто-то сдал их. Он целовался с Хаусом...?Что ни делается — все к лучшему? — он в самом деле сказал это?Из трубки уже звучали гудки.