Не бойся (1/1)

Остроухий стрелок спит, свернувшись клубком. Это не очень полезно, вряд ли очень удобно, и настойчиво говорит либо о холоде в помещении, что полностью исключено, либо о том, что спящий боится. Ну хорошо, опасается. Боится он несколько иных вещей, и притворяется при этом совершенно бесстрашным.Серебряно-стальные волосы накрыли волной подушку, но голова с нее давно съехала. На ухе и щеке отпечатались складки то ли простыни, то ли одеяла. Очень длинные ресницы цвета вороненой стали чуть-чуть дрожат, и видно, как под тонким веком с отчетливым переливом кровоподтека (поймаю того, кто это сделал - убью) движется глазное яблоко. Вторую половину лица не видно за шелковым облаком.Большая часть одеяла уже некоторое время назад превратилась в плюшевого мишку, скрученное в клубок и крепко схваченное всем, чем можно. Оставшийся хвост пока еще покрывает тело, но скоро тоже будет смотан. Иногда становится интересно, что с ним все-таки делают - не дают сбежать, защищают или пытаются придушить? И кто видится на месте куска тряпки, набитого перьями? Странное ощущение - вот так сидеть и смотреть на ушедшего в страну грез и видений. Там, за призрачной гранью, люди и не люди живут, умирают, предают и спасают, молятся и вершат великие дела. Все зависит от спящего, и, возможно, от его богов, милостивых или не слишком. Иногда - не так часто, как хотелось бы, - кто-то охраняет сон, и может спасти, пусть от призрачной, но иногда очень реальной угрозы. Может подать надежду, даже там и тогда, когда это невозможно.Мой сон охраняли только в очень далеком детстве: упрямый и мрачный, очень свирепый волкодав. Не знаю, чем ему так приглянулся юный потомок графского рода, но каждый раз, когда в детской тушили вечную свечу, этот пес входил, пугая злобные тени, под тихий скрип кровати забирался в ноги и укладывался там, шумно дыша и оставляя на перинах липкие ниточки слюны. На няньку он глухо рычал, и уходил только с рассветом, позволив погладить себя на прощанье по мудрой седой голове. Карат был последним, о ком я рыдал на виду, не зажимая рта и прячась по темным углам.Много позже, для трех женщин и четырех мужчин я сам старался стать таким волкодавом - бесстрашным стражем на пути у всякого зла. Трое меня предали. Еще трое погибли - ни один волкодав не способен остановить всех врагов. Последний воюет сейчас с одеялом. (Интересно, как сплю я сам? Сны видятся или запоминаются редко, а те, с кем доводилось делить плащ или охапку сена, на беспокойного соседа не жаловались. Могли смолчать, конечно, из соображений высокой политики)Мой друг вздрагивает всем телом, словно падает где-то там, в своем видении. Сжимается еще плотнее, судорожно мотает головой. Иногда мне кажется, что наши духи сна или его неведомые боги ненавидят этого конкретного лучника, и из ночи в ночь, изо дня в день выливают на его несчастное сознание самые мерзкие, липкие и гадостные кошмары. Это, разумеется, не главная причина выкроить среди рутинных забот, слетов и планов час-полтора для дежурства, особенно около полуночи, но и далеко не последняя. Я ненавижу страшные сны и мороки, я с удовольствием убил бы их, как врага, сжег, как вражеский город, до последней улочки. Позволять самому близкому существу замирать от ужаса и боли не правильно, и я не собираюсь этого делать. Не сегодня. Не в мое дежурство.Я встаю из кресла под окном, делаю четыре шага и осторожно сажусь на край кровати. Осторожно - потому что спросонья он дважды или трижды пытался вцепиться мне в горло, смертельно перепуганный, не понимающий, что на самом деле происходит вокруг. Дважды из этих трех раз я успевал перехватить бросок, а третий - прочувствовал на себе чужую хватку. Неприятно, но не смертельно, гораздо хуже было потом, когда несостоявшийся убийца понял, что делает. Рука в едва ощутимом касании скользит вдоль брови, словно я хочу прорисовать черты по наброску, проводит вдоль спинки носа, ложится на щеку. Сероволосое чудовище - а судя по рассказам, более или менее отрывочным, по оговоркам и отведенному в определенный момент взгляду, он умеет превращаться в чудовище не хуже меня самого, - снова вздрагивает. Губы едва заметно движутся, можно прочитать "nyin". На его родном языке это означает "нет", и оно меня совершенно не устраивает. Пальцы проходят по скуле до острого подбородка и обратно, до уха, чуть задевают самый кончик.- Nyin...Это что-то новое, во сне он обычно не разговаривал и тем более - не протестовал. Приходится полуулечься, опираясь на локоть, отвести волосы с лица, на всякий случай, превентивно, взять второй рукой за запястье.Фиолетовые глаза распахиваются, мгновенно, но еще не вполне сознательно. Лучник делает непонятный рывок вперед, но это точно не нападение, скорее - желание поймать и подхватить, если я вдруг почему-то потеряю равновесие и начну падать. Потом понимает, где находится и почему...- Дженар!..- Что случилось?- Сон, - тихо шепчет сид, снова начиная дрожать, но расставаясь с одеялом и позволяя привести его в должное состояние. - Страшный сон, только и всего. Только и всего, будь он проклят...Он не станет рассказывать, что это был за сон. В этот раз - тоже, как и во многие-многие другие. Только отведет взгляд или уткнется носом в подушку. Еще не время. На разговоры о страшных снах я еще не имею права, поэтому и не настаиваю. Вместо этого снова касаюсь бледного, удивительно красивого лица, и едва слышно прошу:- Не бойся.