Прости, у меня плохие новости (1/1)

— Шото, это неправильно и неэтично — сообщать человеку диагноз, если он как следует не проверен и не подтвержден.Смотреть на Изуку с этой стороны, со стороны пациента, которому сейчас сообщат тяжёлую правду, было странно. Видно, что он очень волновался, но при этом большие зелёные глаза мужчины внушали столько надежды на лучшее, которой тот пытался и прикрыться перед другом и притупить все отчаяние и боль в самом себе, но такое поведение только закрепляло в голове гетерохрома мысли о чем-то неутешном. — Но ведь ты все равно поймешь, что я скрываю от тебя правду, ты меня знаешь... Поэтому я скажу тебе, как друг, — выдохнул Мидория.В помещении было мрачно и звеняще тихо, казалось, что над ними нависла сама ночь, потому что не было ни единого источника естественного света, только холодные и тусклые электрические лампы. Оттенок волос Мидории стал темнее, а лицо онколога при таком освещении казалось бутылочно-зеленым, будто его и правда поместили в застоявшуюся болотную воду, будто его затянуло в самую тину или заспиртовало в огромной стеклянной колбе. — У тебя... образования в мозгу, — начал Мидория. Каково слышать такое от онколога?Шото мог ответить. Это было почти прекрасно. Голос Изуку поверхностный, словно шепот гладкой бумаги, когда проводишь по ней пальцами, он тихий, но не монотонный. Даже паузы между его словами наполнены чем-то мистическим. В его тоне было столько тонких акцентов, и если бы Шото не прочувствовал все это на себе, он бы никогда не поверил, что можно сообщать столь оглушительную правду столь тихо и трепетно. "Неужели у меня рак?" — думал Тодороки, прекращая вдумываться в слова друга, и напрасно.— Это кисты, — продолжал Мидория, — но не спеши радоваться или огорчаться, нам нужно изучить снимки и сделать ещё несколько анализов, чтобы точно все понять, просто, — выдохнул он, — я знаю, это трудно принять, но мы справимся.Шото сидел, свесив ноги с аппарата МРТ, он ещё даже не успел переодеться в свою одежду, как друг сказал, что это не обязательно, потому что его немедленно госпитализируют.— Позволь позаботиться о тебе, — почти шептал Мидория, склонив голову. Было видно, как ему жаль и как он боится за друга. А тот не знал, как правильно реагировать на такую информацию...— Ты так говоришь, будто я умираю.— Нет! Нет-нет-нет, мы тебя вылечим! Это не смертельно.— Хах, — выдохнул гетерохром, — тогда успокойся, если со мной все будет в порядке, не стоит так переживать. — Он трясется не из-за этого, — холодный голос доктора Бакуго вскрыл оцепеневшую оболочку давящей невысказанности, и Шото только сейчас заметил, что тот все это время стоял подпирая стену, пряча руки в карманах широких джинс, и пристально, исподлобья наблюдал за происходящим.— Для тебя это не конец, но определенно конец для твоей геройской карьеры, — хмыкнул он и внезапно расслабил доселе нахмуренные брови, отпуская все нечитаемые по лицу мысли.У Шото при этом также все отпустилось, но отнюдь не в хорошем смысле.— Кисты в опасных зонах, а любое, даже незначительное проникновение в мозг чревато пиздецом, — продолжал блондин в будничном и развязном тоне, — готовься к проблемам с контролем причуды, нарушениям зрения, речи, слуха, проблемам с координацией... — Бакуго перечислял это все с такой тоской и равнодушием, что мужчине в голову невольно закрался вопрос: "Может, Изуку выглядит таким сочувствующим только потому, что они друзья? А на самом деле, врачам глубоко насрать. Как можно говорить подобные вещи столь бессердечным образом?"— Шото, не слушай его, он чересчур драматизирует, — вмешался Изуку, повернувшись в сторону говорившего с таким умоляющим лицом, которое так и кричало: "Бакуго, пожалуйста...". Но тот не внял немой просьбе онколога.— Ха, пусть лучше готовится к худшему, а ты меньше пизди! — грубо и самодовольно, словно втаптывая обоих молодых мужчин в лужу густой грязи, закончил тот.И в этот момент все добрые мысли об этом человеке разом улетучились из головы Шото, а единственная оставшаяся, возможно, отразилась бы характерным выражением на лице, если бы ему сейчас не было так... А как ему было? Он не думал об этом, потому что та самая единственная мысль так и заполнила всю голову."Сволочь, — думал он, — какая же мерзкая сволочь".— Можно задать вопрос? — поспешил перебить Шото и свои мысли, и Мидорию, который уже открыл рот для ответной и, наверняка, гневной фразы.— Конечно, — воскликнул тот, вновь обращая все свое внимание на разноволосого.— Из-за чего они вообще появились, с чем это связано? — Тодороки предпочитал смотреть на Изуку, но жестокий придурок будто нарочно перетягивал все внимание на себя, отвечая резче, и этим самым опережая онколога, который предпочитал подбирать слова.— Пф, ни с чем, — закатив глаза, отрезал Бакуго, — считай это злой шуткой судьбы.— Каччан, не говори так, — прогудел Мидория, предупреждающе воззрившись на того, — возникновение кист в мозгу можно объяснить, к примеру, травмами, — продолжал он, обращаясь уже к Шото, — ты же постоянно сталкиваешься с этим на работе.— О да, — отозвался в ответ на это язвительный голос, — если бы причиной были только черепно-мозговые, тут бы у нас все герои лежали. — Замолчи! А лучше вообще уйди, я с тобой потом поговорю, — зашипел Мидория, ожесточая взгляд. Бакуго лишь недовольно хмыкнул, но оттолкнулся от стены и неспешно зашаркал к выходу. При этом он будто хромал на правую ногу, а может, Шото просто показалось...Если бы сегодня утром Шото сказали, что днём он окажется в больничной палате с серьезным диагнозом, мрачной перспективой на будущее и хрупкой надеждой на положительный исход в виде полного восстановления, он бы сказал этому человеку "спасибо" за то, что предупредил заранее. Потому что сейчас он чувствовал себя совершенно не в своей тарелке. Пускай он часто проводил время на больничных койках из-за работы, это было, во-первых, не тем, что входит в привычку, а во-вторых, в прошлые разы и ситуации были не такими серьезными. Он чувствовал себя обречённо и очень подавленно, но не показывал этого. А какой толк в страданиях, если они ничем не помогут? Медперсонал обращался с ним, как с неизлечимо больным, как будто им уже что-то известно, но Шото так только казалось, ведь знали пока только три человека, один из которых был Мидория, но тот не то чтобы не хотел с ним говорить обо всем, а просто откладывал на потом.— Дай нам сперва во всем хорошенько разобраться, — уклонялся он, но на самом деле ему нужно было время, чтобы справиться и найти в себе силы для тяжелого разговора. Вот поэтому врачи, в основном, и отказываются лечить близких. Эмоции подавляют рассудок и здравый смысл, но и давать право Бакуго говорить с гетерохромом он противился, и далеко не только потому, что тот не умеет преподносить такие вещи мягко и гладко.— Нет, скажи мне все сейчас, — настаивал Тодороки.Он был очень прагматичным человеком, ему нужно было знать все наперед, и вот сейчас вместо того, чтобы приходить в себя после услышанного ранее, он думал о том, как обустроить свою жизнь, если вдруг станет инвалидом. И вообще, почему все прицепились к этой карьере? Да, он больше не сможет заниматься делом всей своей жизни, но для Тодороки не это было самым страшным. Хуже всего были уязвимость и несамостоятельность, которые на него могут свалиться. Только от мысли, что ему придется кого-то просить о помощи, пусть даже это будет семья и близкие, ему становилось тошно. Особенно семья... Старшие брат и сестра. Ведь они и так поддерживали его все детство и подростковую жизнь, пока он не стал самостоятельным, не поступил в UA и не стал профессиональным героем. А когда он съехал на отдельную, собственную квартиру, Шото был вовсе счастлив, потому что наконец-то избавил близких от заботы и беспокойстве о нем. И даже его частые ночевки в госпитале оставались порою без визитов родных, потому что тем было достаточно звонка. В такие моменты Тодороки сообщал что-то наподобие: "Я сломал ребро, но уже все срослось". Не существуй в их мире врачей со специфическими и полезными в лечении причудами, на теле героя не осталось бы живого места, но благодаря этому и он был в порядке, и близкие спокойны.И вот теперь, когда у Фуюми и Нацуо появились собственные семьи и дети, а Фуюми ещё и заботилась о маме, он вновь заставит их отвлечься от собственных жизней, потому что эту проблему решить посредством причуд было невозможно. Шото непонимающе смотрел на свои ладони и не мог четко различить на них линий, даже самых длинных и глубоких. Выходит, он все это время игнорировал свое состояние, как он вообще мог продолжать работать? Изуку, сидящий рядом в небольшом кресле, только подливал масла в огонь.— Тебе повезло, — говорил он, — пускай любые клетки в твоём теле устойчивы к огромным перепадам температур, но если бы ты вышел за пределы, кисты могли разорваться, и это было бы уже очень плохо. Извини, я просто посчитал, что должен оградить тебя от правды, очень глупо с моей стороны, ведь это действительно очень важно...И далее Изуку рассказал другу, что его ситуация действительно чревата "пиздецом", как выразился Бакуго, потому что, судя по всему, придется делать трепанацию. — Операция на мозге и вправду приведет к определенным последствиям, однако к каким именно, мы сможем узнать только после. Многое если не все зависит от реакции твоего тела, ты можешь впасть в кому, можешь умереть и если ты будешь стабилен, все пройдет хорошо. Возможно, за период реабилитации ты полностью восстановишься, — продолжал более оптимистично онколог, — а сейчас, — сказал он серьезно, — пора сообщить родным, Шото. Последний был согласен, но убедил доктора дать ему ещё немного времени.Буквально один день перевернул его жизнь с ног на голову, и Тодороки не знал, что с этим делать. Ему было на кого положиться, но он отчаянно не хотел обременять этих людей, потому и тянул с сообщением о своем состоянии, хоть и понимал, что это необходимо. И вот, до того, как его забрали на какие-то анализы, он взял телефон и позвонил Нацуо. Тот был очень рад слышать младшего брата, но весь его оптимизм моментально сошел на нет, когда Шото сказал:— Прости, у меня плохие новости...В суете, которая поднялась, стоило Тодороки перестать хранить втайне правду о своем печальном положении, прошел остаток дня, так что мужчина даже не заметил, как наступил вечер. Сперва ему пришлось в подробностях все рассказать Нацуо, потом Фуюми, благо, рядом был Мидория, который охотно брал телефонную трубку, чтобы как врач все объяснить и обнадежить обеспокоенных родственников. Но если с Нацуо и Фуюми было легко, в том смысле, что их интересовало только здоровье и благополучие брата как обычного человека, то когда очередь дошла до отца, обоим мужчинам стало даже как-то не по себе. — Объясните мне, что значит, он не сможет продолжать работать? — басил в трубку Старатель так, что даже Шото слышал, находясь на расстоянии в два метра, а Мидория, который находился на связи, морщился и вжимал голову в плечи.— Тодороки-сан, не спешите расстраиваться, это лишь один из вероятных исходов лечения, быть может, все обойдется... — объяснялся онколог, но на другом конце его будто не слушали.— Один из вероятных исходов? Да что вы за врачи такие, если не можете сказать точно? Если так, то я найду для Шото лучших специалистов! — Тодороки-сан, я понимаю, вы беспокоитесь, но боюсь что, другие врачи не предложат вашему сыну ничего лучше. Поэтому я прошу вас довериться нам, к тому же, доктор Бакуго один из лучших нейрохирургов...— Доктор Мидория, — с давлением на каждое слово отвечал Тодороки.— Да? — лишенный возможности договорить до конца и быть понятым, Изуку вежливо и терпеливо отвечал, и, не поверите, даже в душе не хотел послать этого человека на все четыре стороны, таким он был добрым и понимающим.— Этот ваш хирург может гарантировать, что мой сын будет дееспособен, я имею ввиду как герой, после операции? — продолжил отец Шото.— Этого никто не может гарантировать, — честно ответил онколог.— Я понял, — послышалось на другом конце трубки, — что ж, надеюсь, вы нас поймёте, если мы откажемся от вашего лечения.— Это ваше право, но не забывайте, что решающей является воля пациента, то есть вашего сына.— Тогда, передайте ему трубку, — попросил Старатель.И Шото пришлось принять средство связи, несмотря на то, что он уже очень устал и не имел никакого желания выяснять сейчас отношения с отцом. А ведь все сводилось именно к этому, всю жизнь. Как только дело касалось Тодороки Энджи, Шото будто терял возможность самостоятельно принимать решения. Вот и сейчас было проще согласиться с отцом, чем спорить и отстаивать свое мнение.— Прости, Изуку. Я не собираюсь отказываться от лечения в вашей больнице, меня все устраивает, но отец, он...— Ничего-ничего, я понимаю, — замахал руками темноволосый, — может, он передумает, когда поймет, что в других местах ему скажут ровно то же самое, — пожал он плечами. После этого разговора Тодороки увезли в кресло-каталке, будто он уже какой-то инвалид, на дополнительную процедуру, после которой, как сказал Изуку, можно будет планировать операцию. При этом Тодороки все задавался вопросом, почему его консультациями, анализами и исследованиями занимается именно Мидория, тогда как настоящий лечащий врач даже на глаза не показывается. Сам онколог объяснял это тем, что ему нетрудно, хотя Шото видел, как тот косился на часы и, возможно, опаздывал на обход своих пациентов. Но он молчал, потому что точно не знал причин отсутствия доктора Бакуго, потому что вовсе не расстраивался его отсутствию, учитывая последнее поведение блондина, и потому что не знал причин, по которым Мидория так защищает его, но смутно догадывался, что этих двоих, возможно, связывает какая-то особенная дружба.Вечером в палате было мрачно, потому что день был пасмурным; Шото полулежал на недостаточно мягкой больничной койке и глядел на жалюзи, выпускающие из прорезей остатки тусклого дневного света. Он думал, как до такого докатился и вспоминал слова доктора Бакуго о том, что судьба сыграла с ним злую шутку. Какая-то мерзость поселилась в его мозгу, и просто от осознания этого чрезмерно чистоплотному Шото со своими перфекционистскими замашками хотелось блевать, но причина уже была не в заболевании, ведь его накачали лекарствами, купирующими симптомы, а в том, что он просто был чересчур брезгливым, когда дело не касалось работы. Мысли об отвратительных гнойниках в мозгу (такое сравнение само по себе пришло ему на ум, когда ему объяснили, что из себя представляют кисты) так и не желали покидать разум, а ведь их ещё увидят при вскрытии черепной коробки... Шото даже стеснялся и продолжал брезговать. Ему было жаль хирурга, несмотря на то, что, судя по всему, оперировать будет доктор Бакуго. Изуку пришел как раз во время, до того, как Тодороки собирался зарыться пальцами в волосы и безжалостно пооттягивать корни. — Шото, ты не заснул? Ну как ты? Уже лучше себя чувствуешь? — сходу завалил вопросами онколог, и несмотря на то, что уже стемнело, не осмелился включить свет."Как я засну, если у меня в голове эти отвратительные штуки?" — думал про себя Тодороки, хотя и чувствовал, что наконец может нормально отдохнуть.— Все нормально, — коротко ответил он и замолчал, не зная, что ещё сказать.Нормально и близко не было.Друг тоже молчал. Он присел на стульчик рядом с койкой больного и загляделся во всё то же завешенное окно, через которое уже не пробивался свет."Это так стемнело рано или я уже перестаю видеть? Нет. Изуку вроде бы вижу", — думал гетерохром.— А сколько времени? — спросил он внезапно, не подумав, что может посмотреть на телефоне.— Сейчас... девять часов, — неуверенно ответил Мидория, — ты давно нормально не спал, почему бы тебе не отдохнуть? — аккуратно продолжал он.— Я не хочу... пока что.Шото просто боялся засыпать. До этого дня у него все было под контролем, теперь же он контролировать себя не мог, осталось только держаться за старые привычки, а он привык ложиться в одиннадцать.— Хорошо, — выдохнул Изуку, понимая, что ничего не "хорошо". Разговор с другом никак не клеился, вывести на эмоции его не получалось. Шото слишком привык держать все в себе, и сейчас, Изуку был уверен, ему это мешало.— Я все передал Очако, она позаботится, чтобы завтра тебя кем-то заменили и в дальнейшем все уладит, — через какое-то время нарушил молчание онколог.— Спасибо.Шото поморщился. Завтра все узнают.— У тебя... — запнулся друг, — может, у тебя есть ещё вопросы?Шото задумался. О том, почему его лечащий врач не заходит к нему, он уже спрашивал, поэтому не было смысла делать это снова. Не хотелось показаться настойчивым, тем более, что главный вопрос хоть и был близок к этому, но заключался в другом.— Изуку, вы с доктором Бакуго близки? Почему я никогда о нем раньше не слышал?Это было действительно странно. Пускай друг никогда много не говорил о работе, но чтобы за столько лет ни разу не упомянуть коллегу? И потом, Шото был уверен, что Бакуго являлся для Мидории кем-то большим, чем просто коллегой.— Ох, ну... Это сложная тема, — нервно переглянулся с другом онколог, — может быть, я потом расскажу?— А если потом не наступит, — Шото сказал это на столько же поверхностно, на сколько глубоко и мрачно это прозвучало у него внутри.— Не говори так, с тобой все будет хорошо.— Не переводи стрелки на меня, давай рассказывай, почему молчал про доктора Бакуго?— Ну, — повел плечами онколог, — я знаю его очень давно, буквально с пелёнок. Наши матери были подружками, мы были в одном детском саду, потом в одной школе, потом я поступил в колледж и думал, что наши дороги никогда больше не пересекутся, но мы снова встретились в университете... Я, похоже, всю жизнь его знаю, — усмехнулся он, — но только в университете мы более менее сблизились, не то, что до друзей, скорее соперничали за высшие баллы и тому подобное. Каччан никогда не считал меня другом, даже сейчас мы скорее партнёры по мозговым штурмам. Как там он говорил? Что-то вроде: мой "идиотский" склад ума дополняет его "охренительный". — Изуку посмеялся.— Он скоро придет к тебе, — продолжал он, улыбаясь мягко, без сомнения в глазах, разве что, была в них какая-то боль, о которой темноволосый молчал.Он пытался оградить дорогих ему людей. Одного от столкновения с мрачным или неизвестным будущим, другого — с прискорбным и болезненным прошлым.