3. (1/1)
Загорятся во тьме предрассветной на локтях и коленях звезды... Дилан ТомасРеальная жизнь дышит в затылок и гадко хихикает. ДонВон забывает о том, что у него сдача рукописи на носу, забывает о жизни вне собственной квартиры; он с каждым днем все больше и больше погружается в теперь уже их с ДжунКи тоску. Реальная жизнь с завидным постоянством тянет к ним свои грязные руки, а они оба пытаются бежать, как можно быстрее: ДжунКи в ботинках, которые натирают до крови, а ДонВон босиком по разбитому стеклу. Они оба карабкаются по стене, скользкой и холодной, чтобы выбраться из всего этого дерьма, но в легких больно, и из ушей вот-вот пойдет кровь из-за проклятого хихиканья. Реальную жизнь никто из них не звал.- Хён, я так счастлив, что ты стал тем, кем хотел, - говорит ДжунКи в спину ДонВона, который быстро печатает очередную главу. У ДжунКи теперь новое развлечение - сидеть на полу, в самом углу спальни ДонВона, наблюдать, как тот пытается писать, мучаясь отсутствием вдохновения, и изредка проводить по перебинтованной шее подушечками пальцев. Бинт скользит по коже, Кан старался не затягивать туго, оставляет зудящее где-то под рёбрами и бьющее в виски: "Сдирай!". ДжунКи держится не ради ДонВона, а ради забавы. У него пачка мятной жвачки в кармане толстовки, горечь на губах из-за слишком крепкого чая и зуд по всей коже, потому что он-то держится, но "Сдирай!" еще никто не отменял.К ДжунКи нельзя прикасаться, ДжунКи, тем более, нельзя целовать; он спит у стены на кровати ДонВона, так близко, но Кану все никак не достать рукой. У них новая привычка - мыться в ванной с открытой дверью, потому что ДонВон и его: ?Не то чтобы я тебе не доверяю, но так будет лучше, Джун" и ДжунКи со своим: "Твоя ванная - не то место, в котором я хочу все закончить, но раз просишь меня о таком, то и сам делай".ДжунКи лихорадит по воскресеньям, когда звонит мать ДонВона и приглашает сходить в церковь, Ли давит в себе истерику и чёртово "Сдирай!", кусая ДонВона, мягко отказывающего женщине и вешающего трубку, в плечо, а потом красными от крови губами шепчет что-то о том, что такого Друга, как ДонВон, ни у кого нет и не будет, что жаль будет расставаться и что кровь по вкусу совсем не похожа на томатный сок. ДонВон не чувствует боли, разве что лёгкое покалывание на кончиках пальцев, когда кладёт свои ладони на спину ДжунКи, чувствуя его острые лопатки и каждый позвонок. Он бы зарылся носом в волосы Ли и вдыхал бы до одури запах осени и ветра в вперемешку с запахом бинтов и мятной жвачки, но к ДжунКи практически нельзя прикасаться. Ли засыпает, жмется к стене и мажет по ней своими алыми губами, оставляя кровь на белых обоях. ДонВон позволяет ему абсолютно все; у ДонВона перед глазами города и страны тонут в морской тоске, у ДонВона перед глазами всего одна звезда - Ли ДжунКи, у которого уже горькой воды по горло и льдинки путаются в иссиня-черных отросших волосах.