Глава 7. (1/1)

Казимира лихорадило, спина горела, словно лежал на раскаленных кочергах. Он что-то спрашивал у святых отцов-иезуитов из Кракова, но не получал ответа. Он стал свободен от мира, болезней и боли, любви и забот, от пылающего своего сердца. Еще ему грезилось, что идет через залы своего собора памяти, но они пусты и темны, все, кроме одной сводчатой комнатки, озаренной пламенем свечей. И в этой комнатке стоит гроб, его собственный гроб, и в нем лежит сам — мертвый, разложившийся в сырую вязкую гниль; но его не оставляло леденящее ощущение, что он восстал из мертвых, но оказался пуст, как зимняя тыква.

Факел наверху горел, как роковой глаз, и источал чад, что смешивался с болезненным запахом его тела. Четкие образы перед глазами вдруг стали мутными, и его едва ли не затошнило. Он чувствовал дикую головную боль, сконцентрированную в районе левого виска. Обрывки воспоминаний, подобно темным рыбам, проплывали перед мысленным взором и исчезали в темноте, прежде чем успевал их поймать. Крики, битва. Сверкающее лезвие меча. Кровь. Боль. Темнота. Он хватал ртом воздух, но это не приносило облегчения. Пот заливал глаза, мешал смотреть, и вскоре все виделось ему словно через мутную соленую вуаль, кожа приобрела серебристо-голубоватый глянец, растрепанные волосы на фоне этой мертвенной голубизны пылали, как огонь. Рука пульсировала и давила тяжелым, молодой шляхтич испытывал настоящее страдание, но терпел, потому что сдаться — значило ослабить защитную линию. Во рту так пересохло, что не мог и сглотнуть. С трудом, морщась от вспышек в виске, слегка повернул свое чело и увидел маленькую злюку, упрямицу, мечтавшую отомстить ему или, в лучшем случае, покинуть, Бельскую. Девичье лицо обрамлял платок, от этого оно казалось серым и больным, но правильные черты не теряли выразительности, одежды приобрели невообразимые цвета – от буро-зеленого до песочно-серого.Вспоминал ее трогательную беспомощность, то, как она вскрикивала от изумления и восторга при езде, а потом бранилась с изощренной искусностью опытной уличной женщины. Будь у ее очей разящая сила, от Казимира осталась бы только куча пепла. Каждый нюанс восхищал его, вызывал удивление.—Пан? — прохрипела она. Зрачки у нее расширились так, что почти скрывали темную радужку.Не поднял головы, но девушка переплела их пальцы, как будто боялась, что исчезнет, снова уйдет в липкий морок, и, вероятно, навсегда. С огромным трудом она толкнула его и еще раз позвала. Он медленно поднял голову, напоминая пьяного человека, которого разбудили, и словно не понимая, где находится. Помнил, как выдерживал сильное нападение, на него наступало два шакала-москаля, которым, очевидно, очень нравилось его богатое оружие, -- они хотели поделить его между собою. Рослый, плечистый, словно родившийся сразу с саблей в руках и в латах, он одинаково хорошо справлялся и с командованием своими гайдуками, и с неожиданными стычками.Это было не столь уж и трудно, ведь оружие носили и пользовались им все, но умел расставить своих людей и найти нужный момент. До поры ловко увертывался от ударов, но, наступая, оборванцы загоняли его все дальше и дальше, в глубину леса.Эта травля, наконец, истощила все терпение Казимира, что и подвело — сухо щелкнула тетива, завизжала стрела, обожгла холодная красная жидкость, которая, просачивалась сквозь ткань рубахи.Казимир заставлял себя держать этот образ в памяти, используя ярость и печаль как топливо, необходимое для подпитки желания выжить и отомстить. Теперь над ними горел единственный прикрепленный к стене факел, в воздухе пахло сыростью и плесенью. Сверху имелась небольшая щель для наблюдения, отверстие для передачи пищи и помойного ведра, должно быть их схватили и бросили в тюрьму.

Феодосия сидела, скорчившись, подтянув колени к подбородку, и со страхом взглянула, когда тот шевельнулся. Нет, она вовсе не плакала. Глаза ее были сухи, но в лице было нечто, такая тоска, что хотелось завыть. — Где же твой острый язычок, воительница? Ты не была так робка еще недавно, когда шипела, удирая в лес…— его сломанные ребра ныли при каждом вздохе. Сердце бешено стучало, но не оставлял своих попыток бороться. Он знал, что следует продолжать их, даже когда кажется, что надежды уже нет.Но сейчас ее не задевали даже насмешки. Прижавшись к стене, исподлобья взглянула, хрупкие плечи дрожали, как будто от ее тела отрывали по кусочку, и Казимир почувствовал, что не испытывает никакого гнева на этого маленького зверька, загнанного в угол, но готового сражаться. мма не успела перевести дыхание, как совсем рядом прозвучали шаги. Каменный выступ загораживал от нее вход, и иноземный ?гость? больше походил, если честно, на привидение, и тем не менее девушка была рада еще одному живому существу в этом забытом Богом месте.

— Успокойся… — мягко проговорил он и притянул ее к себе. Она уперлась было ладонями ему в плечо, но он не отпустил ее, и девушка затихла.

Как оказалось, девица плохо понимала, что происходит вокруг, но отчаянно закричала, когда в нее вцепилось сразу несколько рук. С нее сорвали ожерелье, скрутили за спиной и связали в запястьях ремнями руки, затем подняли и куда-то понесли. Она извивалась, пытаясь достать нападавших. Потом ее с размаху швырнули в какое-то темное сырое помещение, она покатилась и сейчас же встала на колени. Следом в дверной проем сбросили его. Русы, звания по виду не больше холопского, потешались стоя в дверях, но наконец дверь захлопнулась, и послышался сдвоенный лязг задвигаемых засовов. Они находились в невозможном строении с сырым земляным полом и такими же стенами. Над головой был потолок из брусьев, подпертый столбами, слышался скрип шагов — наверху кто-то был.

Если угроза смерти висит над человеком очень долго, бывают моменты, когда он о ней забывает. Оказавшись опять в камере, ему полагалось не чувствовать ничего, кроме глухого, бесконечного отчаяния, но такие, как шляхтич, не отчаиваются надолго. Он родился удачливым, любимцем Судьбы. Разве она не защитила его, заставив совершить глупый на первый взгляд поступок — освободить хлопцев, уйти с ними из Речи Посполитой в варварскую Московию ? Не принесла столько забав, что будет и седым стариком веселиться? В детстве с содроганием слушали рассказы о далекой, непонятной стране, о жизни на краю света, где, как рассказывали старшие, долгие годы правил тиран по имени Ян, безумный монарх, что убивал своих подданных, рубил головы, сажал на кол, а иных ради забавы бросал на растерзание медведям. Он был сыном, лишенным наследства, без каких-либо перспектив и мог бы отдаться природной страсти к приключениям. Чем больше думал, тем сильнее убеждался, что предназначен для славного будущего. Попробовал отшутиться: слава Богу, ничего серьезного – разбита голова, сломано запястье и стрелой задето легкое. Разумеется, по сравнению с мучениями святого Себастьяна все это сущие пустяки, и отнюдь не заслуживает канонизации.— Тебе больно? — неожиданно расщедрилась Феодосия.— Если рану не обмыть, дальше пойдет черная хворь, и ты не встанешь. Я могла бы ее осмотреть… — девушка запнулась, нервно сглотнув на полуслове, взгляд ее оставался сосредоточенным, однако готов был поклясться, что думает красавица о другом. Она перебросила назад платок, свив его наподобие жгута. Будь это богобоязненная русинка, как все, что вели жизнь затворниц, распределяя свое время между рукоделием и молебствиями, держащая глаза опущенными долу, тем самым демонстрируя скромность и смирение, принял бы ее опаску за целомудрие. Но тут уж так принято: тело, человеческая плоть – греховны и не должны привлекать внимания. Однако его Дама была пылкой и смелой, а убивала и вовсе без жалости, твердым ударом.

Он вдруг почувствовал странное облегчение, однако испытал и напряжение во всем теле, и то, как незримые бабочки бились паутинными крылышками в стенки его желудка, ибо это самое напряжение защищало его сдавленного рыка сквозь сцепленные зубы. На границе сознания, словно на горизонте, как во время летней грозы, сверкнула молния, ощутил, как давление внутри черепа нарастает и отказывается спадать, потому что он нарушил естественный ход событий. Его лицо окаменело, когда промывала из отведенного им тюремщиками кувшина рваное отверстие, если очень повезет, шрам останется с ним до конца его дней, как будто таинственная мистическая печать запечатлелась на груди.

Наспех сооруженная повязка напоминала тряпку нищего,да вот только и они не были героями куртуазного, полного чарующего простодушия и бесхитростного изящества романа, что так волновали умы панночек в Европе. Трубадуры пели о радости, которую испытывает дворянин, несясь с копьем наперевес ясным весенним утром, о том, как бурлит кровь, о смелости, возбуждении и жажде славы. Все это было так. Если же приходилось сражаться под холодным дождем, на хромом коне, в ржавых доспехах и день складывался неудачно, то хотелось свернуть трубадуру шею. Но в эти минуты такого желания не возникало: ведь в жизни все происходило как в песне. Ей пришлось обхватить поляка, когда она скрепляла повязку на спине, и услышала рядом, как он старается сдержать рвущееся дыхание. И самое ужасное – сама она дышала точно так же. Но ведь он ранен, а она? Что происходит с нею? Почему так долго возится, хотя уже все сделано? Набрав полные пригоршни воды, выплеснула, смывая с него кору крови и грязи. Теперь он смотрел прямо на нее, тяжело дыша. Уголок рта Бельской дрогнул в подобии улыбки.— Ты даже не вскрикнул!— Правда? А мне казалось, что я воплю как сумасшедший. Наверное, так меня застращала, что я язык проглотил.О, разумеется, она заслужила его благодарность! Но зачем он коснулся ее обнаженной руки выше локтя, зачем так ласково сжал ее и погладил?Поджав губы и полуотвернувшись, девушка прижала тыльную сторону кисти к щеке ляха.Щека была горячей, как и лоб с рассеченной бровью.— У тебя жар. Возможно, начинается лихорадка. Если одолеешь ее за ночь, утром станет легче. А сейчас надо постараться уснуть.Легла рядом, глядя на свод, твердя, что ночью больные так слабеют, именно ночью, когда царствуют темные силы, а он ведет себя безответственно, как мальчишка. Феодосия спала крепко, но по лицу ее пробегали тени, то напряженно хмурилась, то что-то бормотала, вздрагивая, непроизвольно вновь потянулась к согревавшему ее телу, уткнулась головой в грудь ярла и, поджав колени, свернулась в клубок, чем-то напомнив ему котенка.Даже такой – измученной, жалкой и дрожащей – казалась ему привлекательной. Невиданно длинные ресницы…. Он не был так наивен, чтобы решить, что прогнали всех своих демонов. Будут еще ссоры, недопонимание, шипы на дороге, но им была дарована милость примирения и согласия, хотя бы в этой яме. Что ж, даже лиса не трогает зайца, когда они спасаются на одном бревне от паводка. Спасаются? Смешно сказать! Прошлое осталось позади, будущее манило. Вполне довольный, приобнял ее за талию.За дверью громко затопали. Вошли стражники. Один из них поглядел на кувшин, валявшийся в углу, и покачал. Другой ухмыльнулся.— Что, мало водицы дали?— сказал он со сладкой издевкой. — Скоро так иссохнешь, что тебя среди соломы не различишь!И ну хохотать. Когда за ним пришли, чувствовал себя прескверно и лишь невероятным усилием воли сумел держаться прямо. Лях был унижен, но ни в его небрежной позе, ни в глазах, ни в повороте головы не было затравленности. Скорее пренебрежение и достоинство. Действительно, пленившие их были крепкие воины из слуг царя, которые мрачными взглядами пугали всякого разбойника, бродягу и татя. И каждый нерадивый поспешно отскакивал в сторону, опасаясь схлопотать по плечам горячую плеть. Сейчас, когда страна была поражена духовной чумой, силы у них были не те, чтобы карать отступившихся, а заблудших направлять на путь исправления. Они ненавидели свою добычу, как только может москаль ненавидеть поляка, варвар с едва различимыми проблесками цивилизованности — ненавидетьрыцаря, а сильный мужчина — ненавидеть другого, ничуть не менее сильного.Не считаясь с положением, грубо стащили Казимира и погнали в через пыльный двор, заполненный деревянными домами и мастерскими. Ловец крыс наблюдал за ними со скамьи, поедая жареное мясо из чаши. Его последние жертвы были привязаны за хвосты к крутящемуся колесу, приделанному к шесту, который стоял рядом с ним. Грязный ребенок тыкал палкой в мертвых животных, и они раскачивались из стороны в сторону. Две женщины загоняли домашних птиц в курятники на ночь и сами суетились, как наседки.За столом расположился сотник— роста среднего, широк в кости, с окладистой русой бородой, шуба на нем распахнулась, стал виден богатый кафтан и носки ярко-красных сапог. Глаза сотника округлились, едва ввели узника, и Казимир понял, какое жалкое зрелище он представляет, любому бы показалось, что он обнимает костлявого незнакомца — человека на полпути к смерти, полагающейся ему по законам мирного времени.— А я думал, что стрельцы брешут, мол, Черного пана в лесу взяли. Душ после нашей последней встречи загубил много?— Считать надобности не было, но уж не меньше твоего! Боже! Забыл, что ты реагируешь как сладкоречивый священник, который боится высказаться прямо и откровенно… — произнес шляхтич и улыбнулся странной кривой улыбкой.Многие тысячи народа сдвинулись с места, пустились в бега. Всех гнали голод, унижения, желание выжить. Оборотистые дворяне скупали людей за мешок-другой прогорклой ржаной муки, лютующие палили огнем непокорные деревни и села. Стон стоял над страной, и зрела в глубинах душ пока еще самими людьми неосознанная маета. Сами собой, словно грибы-поганки, нарождались и исчезали многочисленные временщики. Все средства шли в ход, чтобы возвыситься над прочими и подавить в окружающих всяческое сопротивление себе. С Ляпуновым они столкнулись еще при Дворе первого Самозванца, покойного Димитра. Можно было простить и речь сквозь зубы, и попытку удалить из свиты католиков. Подобного рода маневры, ухищрения, обычные, и в счет не шли. Сам Двор представлял собой постоянное поле брани, на котором сражались умы. Неправильно произнесенное слово или неразумный союз мог уничтожить человека. С врагами никогда не встречались лицом к лицу, поскольку часто смертельный удар наносился в незащищенную спину. Чего Ляпунову не простил – это прямой измены.Так ныне крыса служила Шуйскому ? Встав, сотник побродил немного (а где тут побродишь?) и сел, посматривая на арестанта, который вольготненько расположился на лавке.—Ты — враг державы и бес порядка. Знаешь это?— Считай так, твоя воля.— Злодею место — кол, плаха. И это знаешь? — Кто ж не знает. Но в отличии от тебя, Иуды... — поднял глаза свои свинцовые — ягосударю вашему не присягал, чтобы затем скурвиться. Если платить придется, то обоим и… кровью. Поддержат ли вверенные тебе люди Такую службу ? И не думай, что если языка меня лишишь, грех свой захоронишь, орел польский выше сокола летает.

Голос звучал тихо, но звонко. Казимир повернулся и попытался сесть. Рана тут же начала пульсировать.— О-то-так! Разговорился, милок…— язвительно ответил старый враг, поглаживая свою бороду когтистой рукой с большим перстнем на пальце. Широкий, собранный в хмурые складки лоб с глубокой бороздой припечатал к его лицу выражение мрачной, почти злой, озабоченности.— Те, что без вины и без соли внутренней живут, они что мякина, что глина: сегодня одно из них лепить можно, завтра другое, а после и выбросить хорошо.

По знаку явился тюремщик, холоп средних лет со связкой ключей и дубинкой. Слегка удивился, что его отправляют за свежей водой, хлебом и прочей снедью, однако возражать начальству не стал.

Молодой лях театрально зевнул, прикрыв рот рукой : противник достаточно разумен, чтобы не позволить направить красноречие против него же, не будет иного выхода.— Хорошо… Предположим, стрельцы взяли бедного путника с… супругой.Но когда ты успел ожениться ? Девица, которую взяли с тобой, так назвалась, вот и уложили вас, голубков, вместе, хе-хе! — ощущал на себе взгляд Ляпунова, прямой, испытывающий. Даже при неровном освещении от лучин это было заметно.Казимир откинулся назад, и, не спрашивая позволения, налил себе вина. Он не любил чувствовать себя идиотом. Не был готов остепениться и где-то осесть, возможно, никогда не будет готов, и кто просто не случится, но от этой лжи почувствовал себя так, словно стоял зимой на улице во время снегопада и смотрел через окно на чей-то пир, освещаемый светом факелов. Как стал только зрителем, а не участником? Глубоко дыша, подошел к окну и выглянул во двор. Феодосия. Кто-то из знати или высшего сословия. И она заплатила обманом — чьим? Своим? Ответов не было — одни вопросы и неуверенность. Он не отвел глаз, сохранив спокойное выражение, но хоть вино и горело в желудке, сам он был весь скован холодом. Пожав плечами, медленно поднял чашу к устам, поправляя осипшее без влаги горло.— Да, женка. Стоять под венцом – дело не хитрое. Лучшей спутницы я и желать бы не мог! — ответил он, задаваясь вопросом, сколь же все-таки велика его привязанность к этой ночной кошке-охотнице.—Так зазноба римской веры ? Значит, овечка в сравнении с той, кого я действительно ищу.Едва ли не из монастыря похищена царевна, дочькесаря Федора. Она — беда Руси, ее возможная погибель, если постриг в святой обители не примет.

— О, тогда она может, как Елена Троянская, послужить отменным поводом к войне! – пан засмеялся, глядя на обеспокоенного сотника, но смех остыл на его губах и опять в голову полезли мысли о Феодосии.Комментарии :1) Прокопий Петрович Ляпунов (? — 22.07.1611) — русский политический и военный деятель Смутного времени, из рязанского дворянского рода Ильиных. Фамилия Ляпунов происходит от прозвища деда Прокопия. Находился в оппозиции к правлению Бориса Годунова. В числе первых согласился перейти на сторону Лжедмитрия I. Прокопий Ляпунов имел большое влияние среди рязанских детей боярских, вместе с ним на сторону самозванца перешла дружина не только Переяславля-Рязанского, но и других рязанских городов (например, Ряжска). Позже к войску присоединились служилые люди из других южных городов. После убийства Лжедмитрия I Ляпунов участвовал в движении Болотникова. Рязанские дружины овладели Коломной, а затем, встретившись с основным войском Болотникова, подступили к Москве. Но в ноябре 1606 Прокопий Ляпунов перешел на сторону Василия Шуйского. Отряды Ляпунова приняли активное участие в разгроме армий Болотникова. Царь пожаловал Прокопию звание думного дворянина. У нас Ляпунов выполняет задание Шуйского – найти и постричь в монахини последнюю Рюриковну – Феодосию Федоровну. Понятно, что девушку он по старым обычаям не видел и не может опознать.2) Сокол – символ рода Рюриковичей, орла мы можем видеть на гербе Речи Посполитой.

3) Допустимые отношения полов значительно отличались в Европе и на Руси. В Европе имеем таинственную и возлюбленную Прекрасную Даму в Высоком Средневековье. Традиция преклонения перед образом Прекрасной дамы зародилась во французской провинции Прованс и уходит корнями в почитание Девы Марии. Любовь к земной женщине становилась всё более возвышенной и приобретала поэтические оттенки. В Средневековье считалось, что такая любовь становится источником доблести и добродетели для воина.При этом грехом не считалось, если рыцаря ранят, дама ухаживает за ним, перевязывает ему раны. Так, согласно самому знаменитому роману Средних веков вспыхнула любовь Тристана и Изольды.