Глава 3. (1/1)

Утро задалось светлое, теплое, безоблачное. Судя по яркому свету он все-таки пропустил мессу. Мачеха охотно выбранит Казимира и заметит родителю, что его наследнику когда придет время, нельзя будет доверить даже навозную кучу, не говоря уже ородовых владениях. А затем со значением посмотрит на собственного старшего сына, как будто тот — ответ на всеобщие молитвы, а не вздорный и невоспитанный мальчишка.

Отвернувшись от окна, одной рукой, ибо второй крепко досталось в драке, умылся из кувшина, стоявшего у кровати. Поскольку большой палец и кончики остальных пальцев перевязанной руки оставались свободными, он сумел одеться без помощи слуги. Еще в раннем детстве, ощущая острую потребность в независимости, он научился застёгивать крючки своего жупана и отказался от посторонней помощи в подобных обстоятельствах.Открыв сундук с плащами, прищурился, поскольку сразу заметил пропажу своего лучшего плаща с серебряным галуном. Несложно было догадаться, куда тот подевался. Набросил на плечи повседневную накидку из простого зеленого сукна, и его глаза вспыхнули при виде сундука с оружием у стены. Вчера вечером он прислонил свою саблю в ножнах, чтобы осмотреть и почистить ее, прежде чем убрать на хранение, но теперь сабля исчезла. Раздражение тут же перешло в неподдельную ярость. Кожаные ножны с узорчатым тиснением. Слегка обнажив клинок в первый раз, только ахнул — он увидел волнистые линии, пробивающиеся сквозь голубовато-серую сталь,настоящий булат, верно служивший своим хозяевамеще при Грюнвальде.Дедов подарок в честь посвящения в рыцари…Ну нет, на этот раз гаденыш зашел слишком далеко!Стиснув зубы, выбежал из спальни и целеустремленно зашагал в часовню, примыкающую к залу, где только что закончилась месса. Прихожане покидали церковь, чтобы приступить к выполнению своих обязанностей. Мститель спрятался за колонной, дожидаясь, когда отец пройдет мимо, беседуя с князем Адамом Вишневецким. Они представляли собой нелепую пару: мощный, высокий князь и батюшка, ходивший сжимая кулаки, подобно моряку, направляющемуся с корабля в пивную. Его кунтуш едва не лопался на брюхе, сапоги и край одежд припорошены пылью, морщился и брезгливо жевал, как бы чувствуя гнилой привкус. За спинами их, теснясь, сколько возможно, к панам, тянули шеи бледные служки. Мачеха, сухопарая и стервозная, шла следом с одной из многочисленных своих родственниц. Женщины мило кивали друг другу и улыбались губами, но не глазами. Хотя они и были союзницами, но друг друга недолюбливали, поскольку не обладали навыками общения, на которых строится дружба. Когда они прошли, перед ищущим взглядом Казимира мелькнула лазурная ткань и сверкнул серебряный галун — его единокровный брат с важным видом вышел из часовни, сжимая узкой ладонью рукоять доброй сабли. Чуть позади него тащился младшенький, исполняя привычную роль безвольной тени. Они дразнили сводника, прятали одежду, ставили ему на лестнице подножки и выливали на него, спящего, содержимое ночного горшка. Им потребовалась неделя, чтобы на собственной шкуре узнать: все, что ими причинялось, возвращалось сторицей. Молодые люди были почти ровесниками, но возраст оказался единственным, что их объединяло.Казимир приблизился, схватил брата и развернул, прижав к колонне.— Неужели у тебя нет ничего своего, коли ты вынужден прибегать к лихоимству? — прошипел он. — Я много раз говорил, чтобы ты держался подальше от моих сундуков!Придушив юнца здоровой рукой, другой расстегнул портупею, быстро дернув застежку и пряжку.

— Я ношу оружие лучше, чем ты! — с напускной храбростью просипел воришка, хотя глаза забегали ль страха. — Ты ни на что не способен. Так говорит наш отец.Казимир ослабил хватку, но только чтобы зацепить лодыжки ногой и швырнуть его на пол. Встав над единокровным братом, натянул украденный плащ ему на голову.— В следующий раз наденешь его на свои похороны, — задыхаясь от гнева, пообещал он.— Мальчик мой, где ты?Обернувшись в поисках отставшего сына, мачеха, в ужасе и ярости уставилась на разыгравшуюся сцену. Предмет ненависти был кукушонком в гнезде, он стоял между ее отпрысками и их законным наследством. В начале, как приехала испуганной упирающейся невестой, она испытывала легкую, но явную неприязнь к Казимиру. Не ее вина, что все вокруг говорили, как замечательнаи добра была покойница,золотые косы и очи, такие глубокие, что любой мужчина запросто мог в них утонуть.Пан женился на своей избраннице, и у них появился такой же пригожий хлопчик, сиротинушка теперь.Новая жена не была святой Юлианой и не могла этого стерпеть.

— Что ты творишь, Ирод! — закричала она на пасынка. От напряжения лицевых мышц четче обозначились ее тонкие морщинки между носом и губами — первые признаки старения. — Отпусти, оставь в покое, негодяй!

Задыхаясь и кашляя, притворщик схватилсяза горло:— Он пытался убить меня… в доме Господа нашего… Честное слово, пытался.

— Если бы я хотел тебя убить, ты был бы уже мертв! — огрызнулся Казимир. Его чело раскраснелось от досады, но подбородок был вызывающе вздернут — верный признак того, что считал правым именно себя.Окинув мачеху и братьев по отцу испепеляющим взглядом, он выбежал из церкви с плащом на локте и саблей.Вслед полетела брань но не удостоил ее вниманием, поскольку давно привык к немилости.

Расплата наступила в тот же вечер — по приказу отца, которому успели нажаловаться, отхлестали плетьми на конюшне, как простого челядинца.Кроме смачного свиста о плоть, кроме чуть слышно захлюпавшей крови – ни звука. Больной тоской и упорством, нутром чуял: правда не в словах, а в силе. В силе убеждения, в твердости духа, в мере злобы, раскаяния. Правда была не словом – страстью. Она была его верой и отчаянием. Багрянец расцветил хрящеватый снег, капал на обмороженные ступни, сочился по веревке, что удерживала обмякшее тело. Губы сложились в кривой усмешечке. Казалось, усмешечка эта существовала сама по себе, по привычке смеяться над всякой трудностью, потешать ее своей удалью. Он не хотел видеть от посторонних ни проявления жалости, ни особого к себе отношения, так что чем меньше он будет показывать, как ему больно, тем скорее все будут относиться к нему как к ровне. Так на дыбе его сознание и затуманилось, колени подкосились, и земля поднялась, принимая его в свои темные тяжелые объятия.В следующий раз он переступил порог родного дома через пять чудных, славных лет, и никогда не жалел, что отравился в Краков изучать премудрости рыцарской службы среди высшей знати. В этой компании на равных состояли молодые сыновьяпольской шляхты. Днями и ночамибродили по городу и окрестностям, пили, веселились, задирая стражей порядка, якшались со шлюхами, не давали спать добрым гражданам. Под руководством юстициария Казимир, правда, научился разбираться в тонкостях математики, а также здорово поднаторел в латыни и юриспруденции. Его наставники —монахи иезуитского ордена только неодобрительно вздыхали : при том, что был совсем не глуп, ему не хватало серьезности, отвлекаясь от игры в мяч, пристраивалсяна краешке стола — поза, которую терпеть не могли ученые мужи.Это все добром не кончится. Попадет в переделку и будет ранен, хуже того — убит! Или заразится какой-нибудь гадостью от девок, кого-то убьет сам — и будет наказан! —придумывали одно предположение хуже другого. Жизнь его тогда словно поделилась на несколько сфер. В одной он —солдат, которому ежеминутно нужно помнить о неверных союзниках и недремлющих врагах. В другой веселый, почти беспутный приятель, все еще способный провести неделю в поместье на соколиной охоте или объезжать нового жеребца, а вечером, сидя у огня, читать свои поэмы, слушать чужие, пить вино, хохотать, чтобы закончить день в объятиях очередной умелой в искусстве любви красотки. В третьей вести диспуты, читать и переводить книги, размышлять над Святым Писанием и думать, думать…Хотя полдень еще только миновал, угрюмый зимний день уже уступал место сумеркам. Дождь со снегом колотил в ставни стеклянными иголками. Горели все факелы и канделябры, каждой жаровне нашлась работа. За пределами очерченных ими кругов света и тепла, в лестничных пролетах и темных галереях затаился промозглый холод, только того и ждущий, чтобы накинуться на каждого, у кого достанет глупости выглянуть наружу.Клинок на бедре — бремя и опора одновременно. Напоминал себе, что мужчине нет нужды в стали, чтобы поддерживать уверенность в себе, он долженне поддаваться в любых обстоятельствах. Старый пан держал военный совет у себя впокоях. Воеводы и старосты явились, чтобы полюбоваться унижением, которому подвергнет своего первенца с помощью острого языка. Ближний двор, маршалок, кое у кого и пистолеты за поясом, держались кучно, вблизи своего хозяина, неспокойные, дерганые.— Доверие! — обнажил частокол зубов, пожелтевших за пятьдесят с лишним лет. — Ты прекрасно умеешь терять опытных людей, которых мы не можем позволить себе потерять, и выпускать добрый выкуп из своих неуклюжих пальцев. Ты обошелся нам дороже сотни злотых, а это больше, чем стоит твоя шкура.

Казимира затошнило. Иногда ему казалось, что его собственная смерть — единственная плата, которой удовлетворится отец. Что бы ни делал, все было неправильно. В прошлом месяце они захватили и разрушили замок, взяли с рыцарей обещание уплатить выкуп, а остальной гарнизон перерезали. Делом было сторожить пленника, выскочил мальчишка, родич бывших владельцев, босиком неведомо откуда, как тут его и отловили, всё он приплясывал на снегу – попавший в беду бесенок.Казимир неспешно привязывал мальчишку к плетню, но, поняв, для чего устанавливают во дворе кол, лично вывел бесенка из крепости. А как иначе? Как было не кинуть кость панам рады, злорадно судачившим о бесчинствах?Прошлым летом дражайший батюшка приказал зарыть неугодного соседа в землю по горло и никому не подходить, другого затравил собаками, а того, кто пришел за свой невестой, воспротивилась праву ?первой ночи?, схоронил живым.Еще тогда понял, что за многолетнее своевольство, за наезды и разбой на дорогах, за насилия над женщинами и разгром монастыря отец расплатится головами гайдуков. Головы, что ж… новые отрастут. В сейме говорили, что ?перешел всякую меру?. Любопытно, что они понимали под мерой? Возглавленный поход закончился мировым соглашением, не самым худшим, на первый взгляд, из тех, что были вообще возможны. Пушки на месте и валы не срыты. Но за какую цену… Угодивших на виселицу молодцов жалко. Черт побери, как жалко! Вина их, известно, заключалась только в том, что родились они не в благой час, когда лучше было бы женщинам не рожать… Выслушав притворную исповедь Сейм взял и злотыми и шестнадцать служивых гайдуков в петлю – ровню осудить они не могли. Черт, и считать тошно! Но надо же было кого-то повесить за распри магнатов. Не дворовых же девок вешать.

С усилием вскинул он взор, несколько мгновений пытался удержаться, не отвечать какой-нибудь остротой. Видел скуластое лицо с дряблыми щеками. Гнойный прыщик. Не мытые, сальные волосы и тощая бородка. Глаза. Измученные, в мелких морщинах. Нет, он давно не строил иллюзий, отец никогда не называл Казимира ?мальчиком? с любовью, а всегда с презрением или негодованием. Ребенком этого не осознавал, обижался, но зрелость принесла понимание. Суть во власти, в унижении младшего самца… и в наказании. Сейчас перед собой нашел старика, изнуренного, побежденного, почти обессиленного, но продолжающего цепляться за жизнь благодаря горечи и злобе.— Резать свиней… — В его желчи не было ни капли веселья. — Хотя бы с этим ты справишься?Молодой человек приподнял бровь, надеясь, что ослышался:— Вы хотите, чтобы я угонял свиней и жег деревни?— Для начала. Если хорошо себя проявишь, подумаю о повышении, но пока ты пригоден только для фуражировки. Можешь идти.Издевательски поклонившись, широкими шагами вышел из комнаты. Его самообладание висело на волоске. Укрывшись у себя в спальне, бросился на сундук с оружием и закрыл лицо руками. Это уже слишком. Он не просто балансирует на краю пропасти. Он упал и пытается удержаться, а отец стоит над ним, собираясь раздавить его пальцы, тщетно ищущие опоры, и отправить его прямиком в бездну. Узоры света, падавшего сквозь окно с открытыми ставнями, поблекли, когда на солнце набежали облака. Мышь шмыгнула по полу и исчезла в норе, прогрызенной в боку прислоненного к стене тюфяка. Казимир настолько разозлился, что подошел к кувшину, плеснул водой в лицо и прополоскал рот, чтобы смыть привкус встречи. Он вытащил саблю, предмет горячих споров в юности.Лезвие нуждается в заточке после вчерашней сечи, и зарубки надо убрать, но все равно безупречно уравновешена. Жизнь должна быть уравновешена так же, но увы!.. Буквы, сбегавшие по долу тускло мерцали: ?Во имя Господа…?

Казимир был спокоен, полон решимости и готов ко всему. Он знал, что должен делать, как ради себя, так и ради людей, которые от него зависят. Выбирая, куда поставить ногу на скользких, покрытых кислой грязью ступенях, придерживался за стену – нащупывал грубо обтесанные камни, переложенные слоями кирпичей.Все находились в безмолвном согласии, словно и жертвы, и палачи сговорились не обременять друг друга разговорами. Позвякивали цепи. Узники тащились с преувеличенной, как казалось со стороны, неловкостью, немощно натыкаясь друг на друга. Трудно представить, чтобы, очутившись в преисподней, люди предавались сожалению о неправедно прожитой жизни. Зубовный скрежет и вой, вонь горящей плоти не располагают к раздумью. Но смрадный подвал ратуши не был еще преисподней. Это было преддверие. И не раз дразнившие смерть наемники плакали. Кормившиеся от насилия, все они, без различия, должны были очерстветь, чтобы выжить. И они выжили. А теперь рыдали, когда знатный шляхтич отпустил их, выбрал их своей настоящей семьей. Не свили еще петли на шеи гордых хлопцев— один за другим, не коснувшись стремени, взлетали вверх по седлам.В то время Речь Посполитая бурлила, надо же —нищий слуга принцем оказался! Вот и не верьте, после такого, сказкам… Он молод, хорошо воспитан, образован, полагали, что нанялся в холопья, только будучи в крайнем несчастье и без средств. Истина открылась случайно, когда слуга сей тяжело заболел и лежал без сил на одре недуга. Он умолял призвать к нему православного священника, дабы исповедоваться и причаститься. На исповеди якобы отходящий в мир иной рассказал, что он московский принц Димитр, младший сын тирана Ивана, чудом спасшийся от приспешников нынешнего царя Московии Бориса. Священнику показал золотой нательный крест, на коем было вытеснено имя ?Димитрий?. Он уверял, что вместо него в граде Угличе убили другого ребенка, а сам он был отвезен к далекому северному морю, где и скрывался от коварного узурпатора в монастырях. Так прошло много лет, и спасенному принцу помогали многие добрые люди, чьих имен он не хочет называть. Его с интересом выслушивали, многие верили, что слух справедлив, иные с сомнением качали, называли подобный слух праздным вымыслом, но все соглашались, что в случае, если все это окажется правдой, оно послужит к прославлению Литвы и Польши — поляки и Литва непременно помогут царевичу воссесть на родительский престол — и к величайшему посрамлению московских схизматиков.

Каковы были истинные причины, заставившие состряпать эту благолепную историю, Казимир не ведал и даже не хотел.Если назвавшийся принцем и был актером, то играл он виртуозно. И дело было даже не в уверенных и немногословных речах ?господарчика?, а в том, как произносил эти речи, в исходившей от него горячей, скрыто страстной, уверенной силе. Вот куда занесло устроителя грандиозного прожекта после душно натопленных спален, от постели старого короля, в которую Мнишек подкладывал самых красивых польских курв! Поправляя простынки. Проверяя перед уходом, на месте ли ночной горшок. Тихонечко замыкая своим ключом заветные дверцы. Но если быть честными — они тащились к варварам, дабы набить свою мошну. Им всем так хотелось поскорее быть в Москве, о богатстве котороймного наслышались, так хотелось поглядеть на чернобровых затворниц, так хотелось засесть за веселый пир в блещущих золотом покоях московского царя и, в качестве царских сподвижников, дать полный простор для разгула всем своим страстям. Повели и Казимира эти неторные и крутые дороги, скрывающие от всех знатного беглеца, которому оступиться – смерть… Почуяв добычу славу, он только воскликнул ?До брони!? и отправился в поход вопреки любой опасности.Ах, несчастные, ах, легковерные, принц или нет —это совсем не важно! Важно то, могла ли Московия принять с Запада государя-рыцаря, пусть благонамеренного и смелого, но глубоко чужого ее огромной, мощной, неистовой и в то же время охваченной вековым сном душе!Те, кто остались, кому повезло не умереть от хвори или иной дряни, или,наоборот, не повезло, потупляясь, шептали :— Нет, не приняла…Произнося эти слова, наливал вино из кувшина в кубок и пил. Голова гудела, и знал, что, если встанет, у него подкосятся ноги. Пора остановиться, даже если ты вошел в раж. Так бывало всегда после тяжелой битвы. Напейся. Забудь. Дай кровоточащим ранам памяти зарубцеваться, чтобы рассудок мог с ними существовать. Но Казимир больше не был юным рыцарем среди множества себе подобных, он был командиром, вел за собой, и не мог напиваться до потери чувств. Привычка к крови, мало чем отличная как будто от душевной твердости, узаконенная обычаями войны разнузданность захватчика, живущее в тебе ночным кошмаром озверение рукопашной – воткак прошли следующие три года.Безделье и изнурительные труды, пустое брюхо и яства по горло, сменяя друг друга, как непогода и солнце, делают из солдата философа. Солдат – страстотерпец и стоик. Солдат — мечтатель, наслышанный об удаче, что поджидает на войне отважного и расторопного человека.

Добыча оказалась хороша. Неуловимый, почти черный оттенок ее глаз заворожил его, это все равно что смотреть в красильный котел, в котором бурлят и переливаются всевозможные темные краски.Панночки на Руси тихие-тихие, воды не замутят, а эта, странная, но дьявольски уверенная, девочка знала себе цену, заставила его побегать по болоту.На любое оскорблениеотвечал улыбкой, скользнувшим во взгляде, в изломе брови намеком, чем больше ее злил. Очевидное не произносится. Самое право говорить грубости королям и красивым женщинам, то есть называть вещи своими именами, — это и есть то, ради чего изощряет язык и приучает к гибкости позвоночник галантный кавалер, движущийся сокровенными, недоступными солнечному свету путями.

Комментарии :1Раз уж мы заглянули в Речь Посполитую, поговорим подробно.

Шляхта (благородное сословие, аналог европейского рыцарства) существовало как племя, все шляхтичи считались братьями. Даже беднейшие но благородные шляхтичи, гречкосеи или работающие по найму (были беднее зажиточного холопа —крестьянина) обладали тем же правами и золотой вольностью, что и магнаты, владеющие землями больше государств. Короля же воспринимали как равного себе ?пана-брата? и всегда оставляли за собой право на отказ послушания – рокош (восстание).Сами понимаете, голубая кровь кипит.В Речи существовали две формы присвоения собственности —наезд и заезд. Последний — это когда суд признавал собственность шляхтича. Тот имел право с решением на руках, сам или с вооруженными компаньонами, приехать в спорное имение за ?ключам? ад брамы?. Если прежний владелец защищался, вооружив слуг ружьями, и были жертвы, к новому владельцу по законам претензий не имелось. А вот наезд считался рейдерским захватом, за него наказывали, что и случилось, когда отец Казимира откупился. Но порой он превращался в вооруженное нападение. К такому часто прибегали шляхтичи, проигравшие дела, но имевшие влиятельных друзей. При нападениях не щадили даже детей. В более поздние времена, в XVIII-XIX вв. за организованные нападения шляхтичи ссылались в Сибирь. Весело жили хлопцы!