Глава 2. (1/1)

Феодосия плохо помнила, как рассвело, короткая ночь заканчивалась на удивление ясным рассветом, в ветвях загомонили птицы, приветствуя зарю, ей хотелось лишь одного – уйти куда-нибудь, исчезнуть, забыть все. А возможная погоня… О ней и не думала. В душе билось какое-то непонятное, тревожное чувство, будто что-то непоправимо изменилось, пугало странное ощущение пустоты под ногами, точно девушка оторвалась от земли, летит, но в любой миг может рухнуть, и тогда…

Прежде всего, ееникакими силами нельзя было заставить идти. Едва поставили на землю, как она тут же села, с вызовом глядя на похитителей. Она была пленницей, но такой строптивой пленницей, что с ней не могли справиться. Но ведь не холопку простую умыкнули воры безбожные – дщерь Освятованного царя! Ляхи услаждаются беззаконием, держатв беспрерывном рабстве людей своих, добытых не войною и не куплею, вдов, сирот, неимущих, во зло употребляют власть над ними, мучают их, уродуют, убивают без суда, по малейшему подозрению,с таким нравомможно привести в шаткость любое царство и повергнуть в убогость любой народ.Теперь же шляются по земле русской, ведут настоящую войну, совершая постоянные набеги, жгут селения, угоняют скот, а заодно не гнушаются и убиением на дорогах.

Вздохнув, молодой басурманинпопросту перекинул ее через плечо, как добычу или подбитую лань, так что разметавшиеся волосы девушки почти мели по земле.— Пусти, бес! — отчаянно вырывалась.— Уймись, поганец…Всюду ей слышался щелчок ножниц, комнатушка-клетка, из которой не выбраться, ожидающие в монастыре, но завопила совсем истошно, разбудив криком тишину, а заодно перепугав кикимор и леших, которые только и жили на белом свете. Где сопротивляться мужчине, поймал, считай, одолел, как вдруг она гибко вытянула руку — будто та даже удлинилась на какое-то мгновение! — и вцепилась в его же собственный кинжал. Эта возня внутри… Эти шорохи, глухие звуки, слабые стоны. Поборол ее, точно играя, все так же лихо управляя конем. Феодосия дрожала от омерзительного стыда. Он был так близко, что различала каждый звено его кольчуги, улавливала дух хищника, что это – ?он?, потому что у него был свой особый запах, как у зверя. Помимо воли склонилась к латинянину, оглушали гулкие удары сердца, даже собственное дыхание, вырывавшееся со свистом из сведенного судорогой горла – до той поры, воспитанная перед образами, стоявшими на полках в массивных киотах, обложенных серебром с гривнами, с жемчугом, с камением, в теремах, где правила монастырская тишина, изредка можно было услышать слово, да и то произносимое осторожно, без смеха, без улыбок, никогда не ездила верхом седле и чуть не умерла от страха. Сообразив, в чем дело, надо же — ластится, а сила ее гневного черного ока еще недавно будто прожигала — лающе рассмеялся, обхватил, придерживая, трепещущий стан.Местность вокруг и вправду казалась совсем непригодной для жилья. Между раскидистыми деревьями стояла вода. Высокие острые пни, торчавшие повсюду, указывали на то, что они вступили в край, облюбованный бобрами. Возможно, сюда и добирались охотники за мехом бобров, но только не летом. И бобры беспрепятственно сновали тут среди валежника и при всплеске воды под ногами путников убегали точно с ленцой.К вечеру было решено сделать, наконец, привал. После такого перехода даже выносливые ратники были вконец утомлены. Они устало упали на землю, вяло переговаривались о том, что было бы неплохо перекусить и согреться. С мстительным удовольствием глядела наследница на приставленную к ней боярыню – с отвращением старуха, которая способствовала умерщвлению чужой плоти, хотя сама была на редкость упитанная, видимо, ее ни разу в жизни не наказывали – с отвращением карга принимала помощь иноземцев. Трижды перекрестила рот: ?Чур, чур меня!? Всплакнула. Чужеземец без бороды – ?чур-чур, проклятая римская харя!? В Москве все с бородами, и у многих она долгая, густая, а у нехристей голый подбородок, словно у бесов, что жгут грешников на картине Страшного суда. Вверенная ее заботам, ягодка-царевна, к великому ужасу, то и дело нарушала благочиние, то дерзит – скорее умрет, чем покорится Шуйскому, ерзает на богослужениях, когда все помыслы должны быть обращены к Господу, спорит в обители, своей мирской суетностью нарушая покой, а ныне, как язык повернется вымолвить!— к еретику в седле со всей ловкостью жалась.. Так и жди, что ангелы отступятся от них, и тогда будет горе обоим! А вот нянюшка, Дарья, приняла участь более спокойно, о чем-то уже шепталась с двумя поляками : здоровенным детиной, глыбообразные плечи и узловатые руки которого свидетельствовали о геркулесовой силе, и кряжистым курчавым с торчащими вперед верхними зубами.

Когда развели костер и искры от него полетели в небо, спросили, не привлекут ли они к себе внимания? Шляхтич, главный по виду здесь, спокойно ответил: в такой глуши вряд ли. Его больше тревожила Феодосия. Она по-прежнему была связана, но теперь решили освободить ее от пут. Даже отпустил сходить за деревья.Но девушка умудрилась тут же найти поваленные бревна и попыталась по ним уйти от новых знакомцев. Пришлось гоняться за ней с факелами по мелководью, пока не поймали и витязь, с которым ехала, не приволок ее назад. Волок довольно грубо, так как при поимке расцарапала ему лицо. Однако у костра он опять держался с ней учтиво, произношение было дурно, но она все поняла.

— Что же панна бегает от нас, как неразумная коза, не подумав, что вокруг глушь, дикие звери и трясины? Не можно так.Она отвела от лица выбившиеся из косы пряди, гордо вскинулась. Хотя какая тут гордость – сидит растрепанная, босая, сапожки тины нахлебались, как чернавка какая-то, рубаха пузырем полощется на прохладном весеннем ветру. Подле нее стоял небольшой котелок с похлебкой, но на него смотреть не желала, не по чину избалованной государыне московской, сидела, зябко кутаясь в шаль. Терзал голод, кровь стучала в висках, порой перед глазами появлялись красные круги, и наступала темнота. Она старалась пить побольше воды, но желудок не обманешь, и то, что считала местью подлой, обернулось теперь местью самой себе.

Лежа в кустах, смотрела на небо и размышляла о своей никчемности, о том, что ни на что не способна, что ранее, даже оказавшись в обиде от дядюшек своих, всегда была под чьей-то защитой, о ней заботились. Теперь же не на что было надеяться. Помнится, Дашута сказывала о том, как за морем-океаном, в славном городе Царьграде жил кудесник, который и птицу с лета на руку мог позвать, и рыбе повелеть приплыть к берегу, и коня усмирить одним взглядом. Да только у самого кудесника не было счастья, ибо даже могучими чарами невозможно проложить дорожку к сердцу прекрасной девы. А была у него на примете одна, ладная да веселая. Но любила она богатыря роду-племени иного, нанявшегося на службу царскую. И богатырь тот на внимание девы отвечал с охотой, да только чародей делал им всякие пакости, чтобы они никогда вместе не были. То ушлют милого в дальние края, то саму девицу изведет мороком, и она сидит, словно зачарованная, пока милый ее, воротясь из поездки, ходит под окошком да поет песни, ладу свою вызывая. А то колдун и вовсе лихое задумал: решил обратитьмолодца в серого селезня да напустить на него охотников. Однако тут колдун просчитался: не то заклятие сказал, и вместо добра молодца дева прекрасная обернулась утицей и улетела в заповедный лес, куда охотники бить дичь для царя ездили. Так и с ней будет. Сыра гора. Холоден камень. Света мало, и вскоре глаза привыкают к полумраку. А тело пропитывается плесенью и ароматными травами, что воскуряют перед алтарем. Тяжко живут монахини, в тишине и молитве, в запрете слово лишнее молвить. Славятся своей святостью. Да только не помогает она продлить годы. Год пройдет – иссохнет Рюриковна. Другой – и вовсе сгинет, совесть бояр освободив. Будь отец жив, ее оберегали бы и холили, и все было бы хорошо, но нельзя об этом думать, иначе она обязательно поставит ему в вину, что он умер и завещал ей все это.

Девушка устроила для себя уютное гнездышко в ворохе вонючей жирноватой шерсти и легла, свернувшись клубочком. Раз уж ей придется с утра до ночи ползать на коленях в холодной часовне, она станет молить Бога, чтобы он наслал мор на всех ее врагов.— Мор, мор, мор, — бубнила она сквозь зубы как заклинание.

К ней подошли ближе, и узнала знакомое чело — подрагивающие крылья тонкого носа, синие глаза блестели каким-то мальчишеским задором. Отросшие за месяцы пути золотыеволосы мягко вились от сырого вечернего воздуха. И еще одна деталь: на старый белесый шрам, пересекавший темную бровь и слегка задевавший веко, так, что левый глаз был немного прикрыт. Ее похититель, начальствующий надмаленьким отрядом, откинул от глаз челку и пошел через двор, посвистывая. Но присвистнул уже совсем не удивленно, когда увидел царевну, будто к ней и собирался.Она, наконец, удостоила разбойника своим взором, и в ее печали зажегся огонек. Недобрый огонек, колючий. Вдруг рванулась к нему, почти зарычала, собравшись вцепиться. Но шляхтич успел перехватить ее руку, вывернул так, что охнувшая от неожиданности и боли Феодосия повалилась на лежанку. А засмеялся беззвучно, дразня и распаляя ее, — так было надо.—Можешь злиться сколько угодно. А сил, чтобы что-то сделать, у тебя уже не осталось. Так-то!И он, улыбаясь как можно шире, откусил кусочек мягкого белогохлеба. Так и сидел перед ней, причмокивая и сопя, всем своим видом выражая удовольствие от еды. И дождался, наконец: пленница сначала села, потом заплакала и вдруг быстро выхватила у него кусок. Стала есть с жадностью голодного зверька.Дорога была чудовищно плохой. Вернее, ее не было вообще, а берега были затоплены разливом. Деревья стояли по пояс в воде, порой на ее глади виднелись кровли изб. Лошади вязли, преодолевая сплошные заросли камыша. Часто приходилось двигаться в объезд, петляя в чащобах. Путь оказался на редкость утомителен, однако светило солнце, дул теплый ветер, и у всадников было приподнятое настроение. Они болтали, обменивались шутками, пересмеивались. Феодосия стала понемногу свыкаться с этой бесконечной скачкой, почти все время спала, бледная и обессилевшая от нескончаемого пути, завернувшись, будто в кокон, в грубую ласку перстов, поддерживающих за талию. В дреме как-то подняла ресницы наверх, какой-то миг смотрели друг на друга, затем блеснули жемчужные зубы :— Казимир… — назвал себя, довольный, что она спит и не прожигает полным ненависти взглядом.

Ну и сила воли у этой пичуги! Он-то думал: погорюет, побесится – и смирится.

Ветер шевелил верхушки деревьев. Дорога круто свернула, и перед путниками неожиданно предстало селение. В огнях изб мерцали лучины, над соседним лесом разносился мелодичный колокольный звон, призывая православных.Царевна проснулась, едва начало светать, но вставать еще не хотелось. В крестьянском жилище было сыро и холодно, ипод тонким одеялом, наслаждалась блаженным теплом, которое удалось сберечь за ночь. Было удивительно тихо. Вглядываясь в небольшое полукруглое оконце, за которым виднелось зеленеющее небо, она вспоминала, как вчера они набрели на это село, ляхи начали настоящий разбой: каждый стремится взятьдань в свою пользу, пристают к бабам, мужиков в лучшем случае избивают, а в худшем могут и вздернуть на пороге собственного дома.

Холопки, присланные в услужение, не могли понять, что происходит с их госпожой. Пытались успокаивать ее, но только ругалась и гнала их прочь, а когда принесли ей одежды, явно краденные, с чужого плача, заикнулись, что пан шлет ей наряд и требует к своему столу, Феодосия накинулась, точно вороница. Требует… требует, да как он смеет, ляшский пес! Лишь советам Дарьи, как всегда премудрым, что Господь отвелмужчинам и женщинам разные ниши, и притом хозяином положения всегда остается мужчина, удалось ее окоротить, примолкла, подавленная гнетом своейзлой Недоли. Вот она и рабыня, вот и опустилась ниже некуда. Где ее стать и честь великокняжеская ? Русские жить не умеют, а умирать они умеют! Помнится, благоверная княгиня Рязанская Евпраксия, услышав, как нечестивый хан Батый убил ее супруга и господина, стояла в то время в превысоком тереме своём и держала любимое чадо, и как услышала она смертоносные слова, исполненные горести, бросилась она из превысокого терема своего с сыном своим прямо на землю.Только вот Феодосия начинает понимать, что нет в этом ничего красивого, ничего героического, выводили ее на площадь смерть Дмитриеву подтвердить. Там ничего не осталось, кроме окровавленных лохмотьев,чьих-то рук, ног и чресел усеченных, а саму ее вывернуло нутром. Жизнь – это битва, которая длится до тех пор, пока человек сам не откажется от борьбы. Слышала даже в Европе этой, цезари из плена позорного выкупались, ну а ей кто оберегом, заступой станет ? Соперники Годунова да Шуйского, наиболее ретивые, по чащобам, местам глухим разосланы, взять бы хоть Бельского… ну он-то, кажется, поближе будет.Утолив голод, никто не хотел расходиться. Смеялись, хором горланили какую-то песню, сыпали шутками, от хохота над которыми, казалось, рухнет крыша, усадили двух разбитных служанок и, обняв их, веселили так, что сдобные груди девушек под холщовыми платьями прыгали, грозя прорвать застиранную тканье. Феодосия смотрела во все глаза, и ее с таким трудом выстроенный мир рассыпался на части, сама не замечая, все отодвигалась на скамейке. Казимир двигался с непринужденной, грациозной поступью, будто даже с наигранной ленцой, плеснул в кубок вина, протягивая ей. С губ его не сходила усмешка, он был как хладнокровный опытный боец, знающий свою силу и позволяющий миру любоваться ей, знающий, что в любой миг сделает с противником все, что захочет, и все оттягивающий этот миг ради удовольствия боя, девушка чуяла, есливытворит еще нечто подобное, трудно одолеть напор придется.Выставила ладонь, отстраняясь.—Хочешь золота, пан, много золота ? Батюшка мой, воевода казанский, Богдан Бельский, казны своей пудовой на такое дело не пожалеет, коли отвезешь меня в Казань. Ты и твои люди богаты станете!Комментарии :1)Шляхта – это обобщённое название представителей польской аристократии. "Шляхтичами" называли мужчин из благородного рода, а женщин называли "шляхтянка. Изначально польская шляхта была практически равнозначна европейским рыцарям. В XI в. появились первые рыцари-шляхтичи. Дворянского титула мог быть удостоен каждый, кто проявил себя в бою. Такая политика привела к тому, что большинство дворян Речи Посполитой не имели ничего, кроме сабли,и своим главным богатством считали достоинство и честь (honor i godno?c). В Королевстве Польском, а затем и в Речи Посполитой была система управления под названием ?шляхетская демократия? или Z?ota Wolno?? (Золотая вольность). Ее смысл таков, что в управлении государством участвовал каждый дворянин. Формально государством управлял король, за избрание которого отвечал Сейм.

2) Казимир — мужское имя славянского происхождения, по одной версии, образованное сложением праслав. *kaziti — ?портить, вредить? и *mirъ — ?мир, покой?, а по другой — заимствовано из польского со значением ?предсказывать, проповедовать? + ?мир? (вот и сами додумывайте). Католиком это имя дается в честь небесного покровителя Польши – Святого королевича Казимира.3) Богдан Яковлевич Бельский (? — ум. 7 марта 1611, Казань) — видный деятель опричнины, участник Ливонской войны. Старший из двух сыновей дворянина Якова Лукьяновича Скуратова-Бельского и племянник известного опричника Малюты Скуратова. Сподвижник Ивана Грозного в последние годы, был его агентом в разных дипломатических поручениях. После смерти царя Фёдора Ивановича в Богдан Бельский выступил одним из лидеров антигодуновской оппозиции, при приближении к Москве войск Лжедмитрия I подтвердил, что тот является истинным царевичем. В 1606 г. назначен воеводой в Казань.