- 1938г. УЦ:НГ: Екатеринбург, Пермь (слэш, PG-13) (1/1)

31 декабря 1938 года. Это получилось само собой. Нет, никто из них,?— ни Свердловск, ни Пермь,?— не был инициатором того, чтобы встретить новый, 1939 год вместе. Более того, после всего, что случилось с ними с лета, когда Юра вдруг ?проснулся?, он и вовсе не думал, что этот год закончится именно так. Тогда, летом, Пермь, отослав Кудымкар к сестре, вдруг включился в борьбу за их свободу. Несмотря на общий всё ещё довольно слабый вид, он уже почти оправился от ран, полученных в начале века и теперь мог постоять сам за себя. Тягаться с соседом-врагом было сложно, но внезапно нашедшийся рычаг давления,?— угрозы доносов,?— подействовал именно так, как и хотел Пермь. Юра знал, что Даня в последнее время не в ладах со столицей[1], и потому не скупился на всё новые и новые угрозы. Он был прав: Свердлов слишком сильно дорожил своим местом, чтобы позволить Москве узнать все свои промахи просто так. А потому он и подписал для Перми эту чёртову бумажку, составленную им же практически на коленке. К концу октября Юра, несмотря на кучу допущенных Свердловым ошибок, знал её практически наизусть, ведь к тому моменту он перечитал её уже, кажется, несколько тысяч раз. Они с Кудымкар наконец-то могли уйти. Жить только так, как хотят сами, без всякого промежуточного звена. Пермь ликовал. Он улыбался уже от одного осмысления этого факта, и его жизнь омрачало лишь только то, что разобрать все бумажки, связывавшие его со Свердловском было всё-таки не так просто. Потому он и оставался с ним в одной квартире ещё несколько месяцев: именно к новому году Данила обещал сделать их территории практически полностью автономными друг от друга. И нет, он не специально тянул до праздника, чтобы попрощаться по-хорошему. Просто так получилось. Это была совершенная случайность. Нет, для Перми это было не ново: за более чем полуторавековую историю совместной жизни он отмечал и Рождество, и Новый год с Даней множество раз, но именно этот получался особенным. Последним. Так просто должно было случиться. В том, что несколько дней тому назад они со Свердловском ездили в лес за ёлкой, а потом, смеясь и матерясь, как когда-то в губернии, везли, а потом тащили её в дом, который вот-вот должен был покинуть сам Пермь, не было ничего особенного. Как и в том, что ещё несколько часов назад Юра, после небольшой словесной перепалки, всё же отправился на кухню. Не то что бы он хорошо готовил, но, подумав, он просто не решился доверить это Свердлову: для того-то было в порядке вещей смешать самые неподходящие друг к другу продукты, а то и вовсе спалить половину квартиры, если не всю. Вот потому-то чего-чего, а испорченного праздника Пермь позволить ему не мог: ему хватило и последних, не самых, конечно, удачных лет их совместной жизни. И даже то, что потом они вместе наряжали упиравшуюся в потолок ёлку, тоже было всего лишь совпадением. С тех пор, как года три назад Москва вернул им символ любимого праздника, это дерево стало для жителей СССР чем-то особенным. Ёлка была и в Уральской области: даже во времена запрета Даня, будто бы желая устроить своим подчинённым тёплый и даже семейный праздник всё равно привозил её. Свердлов знал, что нёс за неё ответственность, но не мог лишить себя и других уже привычного символа. В том, что всё это было не больше, чем стечением обстоятельств, Пермь был уверен даже тогда, когда часы уже показали десять вечера. Странно, но сегодня, впервые чуть ли не за полгода, ему не хотелось ругаться со Свердловском. Вместо этого Пермь просто плыл по течению и поддавался обстановке, атмосфере и теплоте обычного новогоднего вечера и постепенно наступавшей ночи. Да и сам Свердлов был каким-то странным: едва ли не светился изнутри, а уж о том, что ему до всего в квартире было дело, и говорить не приходилось. Хотя как раз это было ещё понятно: жильё-то, как-никак, принадлежало именно ему. Стемнело уже давно. В скромно украшенной гостиной это проявлялось мягким сумраком, заползавшим во все щели и обволакивающим предметы, словно вязкая тягучая пелена. Единственный источник скудного света не разгонял его полностью, а только защищал от него двух сидевших за столом и разговаривавших молодых людей. Пахло хвоей, и у Юры и Дани, также как и у людей, этот разливавшийся по телу запах ассоциировался, прежде всего, с чем-то из детства или ранней юности: далёким и приятным. Тогда, в восемнадцатом веке, ещё традиция ставить ёлки на Рождество только-только попала в Россию и была в диковинку, но семья Перми восприняла её довольно рано. —?А всё-таки вкусно у тебя получилось. —?Едва ли не урча от наслаждения, нарушил тишину Свердловск. —?Надеюсь, яда там нет? А то в свете последних событий от тебя можно ожидать всё, что угодно. —?Сначала ешь, а потом спрашиваешь? —?Усмехнулся в ответ Пермь. —?Что с твоей бдительностью, Свердлов? Совсем расслабился в праздник, как я погляжу? —?Не всё же время серьёзным быть. Да и,?— его голос стал тише,?— мне казалось, весёлым и безбашенным я тебе больше нравился, разве нет? —?С тобой было нескучно, но не более. —?Юра, как мог, старался натянуть на лицо своё обычное хмурое и несколько безразличное выражение, но Свердловск всё-таки заметил лёгкий румянец на его щеках. —?И вообще, если честно, мне теперь скорее стыдно за все наши глупости… —?А вот мне?— нет. Потому что это было весело и по-настоящему живо. Да и ты, помнится, сам не прочь был погулять по полной. —?На лице Данилы поселилась улыбка. —?Особенно в твоём Разгуляе[2]. Кстати, я до сих пор удивляюсь, как твой центр жив остался от наших-то выходок. Он обронил тихий смешок, будто что-то вспомнив. —?Я вот одного не понимаю, Свердлов,?— не остался в долгу Пермь,?— почему именно у меня? Что, в самом Екатеринбурге развлечений не нашлось, что аж на другой склон приходилось ездить? Или мои кабаки были лучше твоих тем, что,?— он засмеялся,?— губернаторские? Свердловск фыркнул. —?Ну ты и дурак, раз думаешь, что я приезжал из-за них. —?А из-за чего же ещё? Нет, я, конечно, понимаю: надо было передо мной покрасоваться своими богатством и распущенностью… Но я и так знал почти всё о твоей жизни, звезда ты губернских ведомостей. —?Скажем, меня в своё время очень привлекала одна балерина. —?Почему-то слишком задумчиво протянул Данила, улыбаясь. —?Помнится, она была пермячкой и танцевала так, что я не мог оторвать от неё взгляда. —?Его зелёные глаза то и дело пытались поймать взгляд Перми, чтобы увидеть ответную реакцию, но тот постоянно отводил его. -…Жаль, что она перестала выступать после того, как один из её поклонников стал регулярно скупать все билеты на представления. Видимо, он ну очень сильно ей надоел, что пришлось идти на такую жертву. —?Попытался дать отпор Пермь. —?А ещё, говорят, она хорошо играла на рояле. Мне повезло несколько раз услышать её игру, и с тех пор одна из мелодий так и засела у меня в голове. Ты, случаем, не знаешь, что именно она могла исполнять? —?Скорее всего, что-то из ?Щелкунчика?. Один её знакомый тогда как раз закончил над ним работу, и музыка из этого балета, насколько я знаю, пришлась ей очень по душе. —?Юра уже давно понял смысл игры, вот только поднять взгляд на сидевшего напротив него Свердловска он так и не решался. —?Как печально, что тот назойливый поклонник добрался и сюда. Эх, и где теперь тот рояль?.. Свердловск на мгновение помрачнел, но почти сразу же взял себя в руки. Говорить, что он, скорее всего, всё ещё стоит в квартире Ижевска, ведь относили инструмент туда под его личным руководством, он так и не решился?— портить такой вечер грустными мыслями было незачем. Но то, с какой любовью Пермь обнимал своё сокровище в последний раз, всё-таки пронеслось у него перед глазами[3]. —?Ты ведь любишь музыку из того балета, да? —?Резко поднявшись с места, будто поймав какую-то безумную идею, Свердлов подошёл к одной из книжных полок, на которой стояло несколько пластинок. Через несколько минут игла патефона, скрывавшегося чуть поодаль, скрипнув несколько раз, пришла в движение. Музыка, разлившаяся по гостиной, возвращала в прошлое. Туда, где ещё не было никакого СССР. Туда, где Пермь и Екатеринбург… дружили, несмотря ни на что. Туда, где Пермь и был этим танцором балета, дававшим частные спектакли для богатого золотопромышленника с восточного склона Урала[4]. Тогда ему это льстило, но и, как губернатора, оскорбляло одновременно. Порывшись на полках, Данила достал ещё что-то. Это была толстая книга в обложке из плотной, но даже на вид мягкой ткани?— видимо, бархата. Сев на стоявший рядом с праздничным столом диван, он рукой поманил к себе Пермь. При других обстоятельствах всё ещё слегка смущённый недавним разговором Юра перебираться так близко к Свердловску явно не стал бы. Но до нового года оставался час, по комнате струилась, смешиваясь с запахом хвои и полумраком, его любимая музыка, а в руках у Свердлова было ничто иное, как альбом с фотографиями. Их губернскими фотографиями из прошлого века, ведь Пермь не мог не узнать переплёт, над которым когда-то бился около часа, да ещё и свой же почерк на его обложке. И с того момента, как Юра опустился на диван рядом с бывшим другом, время для них обоих будто остановилось. Сейчас они уже не выглядели ни соперниками, ни врагами. Все их ссоры и размолвки, казалось, остались где-то далеко позади, выглядели уже чем-то непонятным, столь далёким, что и не верилось в их реальность. В тот последний час уходящего года они оба вернулись туда, где всё ещё было хорошо: где можно было вином и водкой поливать улицы, поить прохожих и даже животных, а, главное, где они были веселы и даже как-то по-своему счастливы. С фотографий на них смотрели два улыбавшихся юнца. Но всё хорошее рано или поздно подходит к концу и, когда толстая и даже массивная обложка вновь скрыла их юность внутри себя, на часах уже была полночь. Без пяти. Музыка уже давно кончилась, но теперь она уже и не была нужна. —?Оставишь его себе? —?Прозвучавшая в голосе Перми надежда выдала его целиком и полностью. —?К сожалению, да. Я не могу разбрасываться таким компроматом на себя, извини. —?Ты всё же невообразимый гад, Свердловск. Нет, не так: Сверхжлобск. —?Пермь горько усмехнулся. —?Вечно от тебя в мою сторону одни желчь да жадность льются… Несмотря на то, что ему было жаль отдавать свою юность в руки Данилы, Юра не злился. Даже обида, заколыхавшаяся где-то глубоко внутри, и то не смогла сформироваться в нормальное чувство, и потому Пермь просто затолкал её на задворки сознания. Это будет потом?— когда-нибудь завтра или даже ещё позже. А сейчас уже даже парень с вновь отросшими, но всё ещё не такими длинными как раньше рыжими волосами, сидевший рядом с ним, уже не казался ему тем жестоким Свердловском, которого он еще пару месяцев назад шантажировал доносом. В его мутно-зеленых от полумрака глазах он видел все того же Екатеринбурга, с которым когда-то в губернии веселился на весь город. —?Ну, я могу сделать для тебя и что-то хорошее… —?Прошептал он, улыбнувшись, и Пермь почему-то понял, что отказаться он уже не в силах. Он сам не знал почему, но именно сейчас, именно в новогоднюю ночь, хотелось позволить себе то, на что долго не мог решиться. И алкоголь, выпитый им ранее, пришёлся здесь как нельзя кстати. Не совсем точно понимая свои действия, он вдруг сам приблизил своё лицо к лицу Свердлова, а после и вовсе коснулся его губ своими. Из-за закрытых от смущения глаз Пермь не мог видеть удивления последнего, он лишь почувствовал, как тот по началу пытался отстраниться, но вскоре и сам ответил на его поцелуй. Когда часы, наконец, пробили полночь, Юра понял, что именно так и должны были закончиться те сто пятьдесят три года совместной жизни. Что ж, пусть хоть что-то за последнее время между ними получится мирно. В пятнадцать минут первого он уже спал. После того, что произошло, Пермь был слишком смущён даже для того, чтобы просто находиться в одной комнате с Даней, и потому он практически сразу ретировался к себе. Заснул он почему-то очень быстро: может быть, сказалось выпитое ранее, а, может, всё та же атмосфера теплоты и уюта, которая продолжала держать Пермь в своих объятиях даже в его комнате. А утром, наскоро собравшись и захватив лёгкую сумку с оставшимися вещами и документами, он покинул квартиру Данилы, снова ставшего для него обычным холодным и хитрым Свердловском. Будто и не было вчера ?Щелкунчика? и альбома со старыми фото. Будто бы и не было поцелуя, подарившего его душе столь желанное в последние годы спокойствие. Так он и сказал Дане перед самым уходом, и тот понимающе похлопал его по плечу, при этом слегка виновато улыбнувшись. Кажется, он тоже не ожидал, что накануне всё зайдёт столь далеко. Выйдя из дома и шагая по направлению к вокзалу, с которого поезд унесёт его домой, на родной западный Урал, Юра думал о том, что теперь уже точно ничего не будет как раньше. Не как в Пермской губернии, но и не как в Уральской области. Новый год открывал для него двери в новую жизнь.[5]Сноски: [1]?— В 1937–1938 годах паранойя Москвы достигла небывалого размаха, и он даже Свердловска стал считать ?врагом народа??— в действительности несколько глав Свердловской области были расстреляны, а в Гардарике сам персонаж регулярно вызывался к столице на ковёр. Впрочем, в случае с ним, действительно было, за что. [2]?— Старый центр Перми, так называемый ?Первогород?. Мы просто не могли не обратить внимание на слишком интересное и подходящее к контексту название. [3]?— По цитате из книги В.И. Немировича-Данченко ?Кама и Урал?, в которой говорится о том, что золотопромышленники с восточного склона Урала любили наведываться в Пермь за тем, чтобы приобщиться к высокой культуре?— в том числе и посредством скупки билетов всего зала для одного зрителя. [4]?— Под роялем подразумевается г. Воткинск, в котором родился знаменитый композитор П.И. Чайковский. Ныне он находится в Удмуртии, куда в 1934 году, без согласия на то Перми, отдал его Свердлов. [5]?— Первый секретарь Пермского обкома Н.И. Гусаров, несмотря на то, что разделение областей произошло 3 октября 1938 года, покинул Свердловск только 1 января 1939 года.