Ночь четвёртая (1/1)

Ненавижу эту поганую Землю. Ненавижу каждым нервом, каждой клеткой своего тела, каждым вдохом-выдохом. А, знаешь, почему, мой невидимый друг? Потому что я вырубился и увидел во сне Его. Он был слишком живым для меня, слишком сильно блестели его глаза, слишком остро я хотел перегрызть его горло, подобно волку, и чтобы кровь по шее, груди, рукам. Чтобы алела как шёлковое полотно, а я бы танцевал вокруг него чечётку, пасадобль, степ — не важно, главное — двигаться и смотреть в потухающие глаза. Смеяться заволакивающей их дымке и бить высокими децибелами по мозгам. Как же я Его ненавижу. Наверное, еще хуже, чем Камиль де Грие ненавидел своего возлюбленного Рене Телени в тот момент, когда застал его, трахающимся с собственной матерью. О, да, я знаю, каково это, во много раз хуже видеть псевдолюбимого человека с кем-то другим, дорогим тебе, и смотреть, как завороженный, сквозь щель в замочной скважине, не имея возможности сделать ничего, кроме как глотать ядовитую боль и разрываться на миллиарды атомов. Это было тогда, ровно шесть дней назад, на вечеринке моего бывшего лучшего друга. Все были пьяны настолько, что, казалось, небо поменялось местами с грязью. Том постоянно лез ко мне целоваться, а я, собственно, и не был против — его рот всегда выглядел соблазнительно, не важно, был ли он в сперме, слюне, молоке или просто сухим, как у больного. Я с нескрываемым удовольствием сосался с ним, а друг тихо мне завидовал. Не знаю, в какой момент нас с Томом отлепило друг от друга, но картина того псевдоприветливого ублюдка, с похотью насаживающегося на Его член в крохотной комнатушке второго этажа, заставила меня проблеваться прямо там, в коридоре, где я, стоя в оцепенении, не мог войти внутрь и разбить к чертям собачьим их перекошенные в экстазе лица.

Я, наверное, всё-таки попаду в ад за подобные мысли, хотя всякая ненависть остаётся добродетелью, пока не материализуется в убийство, ложь, лесть и другие смертные грехи. Моя праведная ненависть должна незаметно уничтожить Его, хотя, скорее всего, она уничтожит нас обоих. А я и не против, хоть какое-то развлечение в однотипной рутине моей жизни.Знаешь, мой друг, а ведь я всегда мечтал стать писателем. Показывать людям свои мысли, заставлять их чувствовать что-то иное, закрывать глаза и видеть лишь стаи бабочек, которые бы летали вокруг них и отвечали на вопросы. Я всегда хотел привнести в этот мир новые черты, таскался по издательствам в надежде, что мои труды опубликуют, и мечта сбудется, но ничего не произошло. Меня назвали излишне романтичным и нежным в беллетристике, а такое никто не будет читать. Что я в итоге сделал? Спалил к чёрту все свои рукописи и нассал на них сверху. Я даже и не помню, сколько виски я выпил тогда, но отходил я от этого неделю, если не больше. Мой любовник сказал мне, что трахаюсь я лучше, чем пишу, и усмехнулся. Том сделал то же самое, когда я процитировал ему один из своих убитых рассказов. Он никогда меня не поддерживал, что бы я ни делал, и как при таком раскладе можно было вообще в него влюбиться? Я не знаю. Вообще, я слишком многого не понимаю в своей сраной натуре. Недодевочка-недомальчик, с ударом мужчины и губами девки, не жеманный, но люблю краситься. Я — природное недоразумение, небесный абсурд напополам с осколками ада.Наверное, ржать как ненормальный посреди ночи — это странно. Знаешь, что я сделал только что? Набрал Его номер и сбросил звонок. Он как порядочная скотина тут же перезвонил мне. Как думаешь, что я ему ответил? ?Я ошибся номером, другу звонил?. Он лишь понимающе промолчал и стал расспрашивать меня о моей жизни. Совсем как старый знакомый или лучший друг. Честно говоря, меня это очень удивляет. Может, он пьян, раз извиняется за свои поступки? Мне сейчас срочно нужно что-нибудь укусить, иначе я разревусь как самая настоящая малолетка. Мне до умопомрачения не хватает его голоса, я готов просто молчать, лишь бы он говорил не переставая. Из глаз течёт прозрачное, а я судорожно прижимаю трубку к уху — Его голос должен рикошетить с моим мозгом. Он не перестаёт извиняться, а я лишь дышу и не могу произнести слова. Ты можешь ухмыляться, мой дорогой вуайерист, но я люблю Его, суку. Люблю до тошноты, до охрипшего горла, до самого долгого взгляда в окно — задумчивого и ненужного, до протянутых ладоней в ливень, пока не замёрзну. Он сказал, что занят и, попрощавшись, оборвал мой биоритм. Можешь меня жалеть сейчас, только знай, что мне это ни к чему. Пойду дальше карябать потолки и разбивать кулаки в кровь. Я даже как-то неожиданно-быстро протрезвел и слишком ясно соображаю. Нужно срочно заливать желудок алкоголем, иначе я попросту усну, что совсем не обязательно. Я уже настолько привык не спать по ночам, что другой жизни и не мыслю. Двуличие? О, да, им так легко управлять, особенно, если у тебя есть парочка безумных фанатов, которые, то и дело беспокоятся о тебе. От одного их вида мне хочется блевать, не говоря уже о том, чтобы говорить с ними, ходить по клубам и раздавать свою душу на сувениры. Ну уж нет, не дождётесь.

Трещины на стекле. Трещины на полу. Трещины на потолке. Трещины внутри. Как думаешь, их можно чем-нибудь замазать? Ой, нет, не отвечай, я знаю, что ты скажешь — ?да?. А вот лично я с этим поспорю. Видишь ладонь? Она дрожит. Если я ударю ею себя по лицу, будет дрожать душа, если будет дрожать душа, с ней и тело, а замазывать дыры нужно на ясную голову и сильными руками. Вот так всё просто. Будешь смеяться, я ударю и тебя, чтобы и у тебя внутри посыпался песок и кирпичи, на губах постоянная сухость, а перед глазами погибающий мир твоих надежд. Мне тут передали, что я тебе нравлюсь? Хах, никогда не думал, что дистрофичный, не выспавшийся, влюблённый шизофреник может кому-то приглянуться. Приятно ли мне? Отнюдь. Я не могу на себя в зеркало смотреть, не то что в отражение чьих-либо глаз. Так что заканчивай со своей симпатией и ищи себе кого-нибудь другого. Ты мне не нужен.