111-120 (1/1)

#112.1 Необходимость Славяне свернули за угол, он видел ? неясно из-за поднявшейся пыли, слышал ? в полчувства, оглушенный перестрелкой в замкнутом помещении подвала. Они движутся быстро, знакомые с этими коридорами ? как крысы, сравнил бы он, излазившие вдоль и поперек канализационные сети. Но он не сравнивает. Он рад, что они живы. Иррациональной, адреналиновой радостью. У него саднят перетянутые запястья, ноют почки, гудят виски, в катакомбах душно, плесневело, пахнет сырым кирпичным крошевом, но голова его на плечах, а ноги пока идут и у повстанцев есть фора, чтобы сбежать от солдат. Он замирает, подавив импульс прислониться к стене, и слушает. Ему не надо выглядывать, чтобы видеть. Он наблюдал это столько раз, что может представить всё, вплоть до самых сокровенных мыслей в головах у славян. Они должны убить друга и наставника, задавив надежду на чудесное исцеление. Он не выглядывает не потому, что боится выдать свое присутствие. Нет, он просто не хочет видеть это снова. Он знает, что убить надежду ? труднее всего. Тот, которого называли Бадди, ?приятель?, мнется. Нерешительность ? непозволительная роскошь. Но болезненная острота ума приходит только с горьким опытом. Он не желает подобного опыта этим людям, но у них нет иного выбора. Больше нет. Из пересохшего горла невольно вырывается: ?Давай же?. Выстрел забирает слова и чужую жизнь, от второго в голове снова начинает звенеть, третий Бадди совершает по инерции. Поначалу кажется, что с каждым из них отступает твоя собственная боль. Обиды, утраты, бессилия. Однако ощущение ложно. Болеть не перестанет. #113 Один Отпуск безобразно испорчен. Он чувствует себя если не преданным, то по крайней мере подло обманутым, вспоминая, как неделю назад ему клятвенно обещали полмесяца тишины и спокойствия. И дело даже не в том, что он едва успел по достоинству оценить размеры мини-бара и прикинуть, как бы подтащить его поближе к бассейну; и не в том, что он сдал своих крошек на обслуживание и чистку ? новое оружие ему выписали буквально за час, невиданная доселе расторопность; а в том, что с отдыхом, уменьшающимся непропорционально работе, все миссии, и цели, и люди постепенно превращаются в одно собирательное задание с одними и теми же переменными. Этого зовут Сашей. Он запомнил, потому что Саша был один, очень больно его ударил, пытался убить, спас ему жизнь, а потом пытался убить снова, когда Леон пристрелил его плагу. И теперь он испытывал в некотором роде ответственность, потому что технически как бы виноват. Для него самого выбор между сломанным позвоночником и мучительной агонией от искусственного паразита, прорастающего в нервную систему, очевиден ? что-нибудь третье, пожалуйста. Но, возможно, стоило поинтересоваться мнением Саши. Официально отпуск оплачивается и всё еще продолжается, потому что не было времени переделать документы. Кого-то в отделе будут за это драть. К счастью, он не в отделе, а в местной гостинице; бар здесь только на первом этаже и скудный, телефоны старомодные, с дисками вместо кнопок ? минут пять он забавляется, а потом выдергивает провод из разъема и спит больше двенадцати часов. С утра плотно завтракает, переодевается в новое и чистое, покупает горячий пирог с утиной печенью, потому что в больницах кормят ни к черту, и любезно здоровается с медсестрой на ресепшене ровно за тридцать секунд до разрешенного времени посещения. #115 Обстоятельства Они никогда об этом не говорили, а сам он как-то не решался спрашивать, отчасти потому, что понятия не имел, как сформулировать вопрос, а отчасти из-за подспудной боязни услышать какие-нибудь легкомысленные глупости, призванные замаскировать правду и свести тему на нет. Однажды он всё же собрался с духом. ? В другой ситуации… Не прекращая печатать, Леон глянул на него поверх монитора; отчеты были не самой сильной его стороной, он бросал их на потом и мучительно наверстывал в последние часы перед сдачей: вечером пятницы или воскресной ночью. Саша прочистил сжавшееся горло. ? В других обстоятельствах, без войны и прочего… если бы мы встретились, ты бы даже не заметил меня? Я был бы просто лицом в толпе. Секунды три Леон молчал, как будто удивленный или застигнутый врасплох. Затем вдруг выгнул ножку настольной лампы и направил свет в темноту комнаты. ? Кто здесь?! ? Честное слово, Кеннеди… Разговор исчерпал себя, так и не начавшись. Почему-то Леон в таких случаях оказывался недостаточно догадлив, а Саша не находил в себе сил вытолкнуть наружу злосчастное: ?Ты делаешь это из жалости, верно?? Идея засела в нем, как ржавый гвоздь. ? Прошу прощения, не подскажете, какое получше? По выходным в супермаркете было людно. Он оглянулся; Леон стоял перед ним, всецело поглощенный выбором, и протягивал две бутылки молока.

? Я что, похож на того, кто в этом разбирается? ? Нет, но я подумал, что ?часто здесь бываете?? прозвучит слишком банально. Саша сжал и потер переносицу. Временами сладить с Кеннеди было исключительно невозможно. #117 Ключ ? Если тебе что-нибудь понадобится… что угодно…! ? доверительно говорит ему американец. Изображение на экране шумит и дергается каждую минуту; связь после восстановления всё еще нестабильна. ? Спасибо, ? формально отмахивается Саша; он думает, они тут просто обмениваются любезностями и слова ? не более чем инструменты вежливости. Потом он пытается отшутиться, натянуто, слишком неумело: ? Вообще, мне нужно починить проводку в школе, свет только в двух классах. Американец понимает всё буквально, как оно и есть на самом деле, и заваливает его ссылками на статьи ?сделай сам? или ?электричество ? как два пальца? и обучающими роликами. После них Саша подводит ток в столовую, кабинет биологии и химии. ? В любое время, приятель, ? настаивает Кеннеди. У него три часа ночи, и Саша не представляет, о каком еще времени тут можно говорить, поэтому фыркает только: ? Господи, прекращай. Тебе что, заняться нечем? Иди спать. Он не говорит: ?Сегодня на уроке я забыл, как дышать?. Не говорит: ?Я думал, что умираю. Снова?. Потому что это его и только его проблемы и ничьи больше. Но пауза затягивается, и Кеннеди смотрит на него выжидающе, как пес, и потому он спрашивает: ? У тебя случались… панические атаки? До пяти они разучивают дыхательные упражнения, будто перед погружением на глубину, и когда Саша действительно оказывается там, под самой толщей, где мел вываливается у него из пальцев, а два десятка глаз испуганно моргают, не понимая, он делает длинный вдох и медленный, до полного опустошения выдох. Урок продолжается. Почтовый ящик пришлось перевесить пониже. На колени ему вываливается тяжелый конверт с незнакомыми марками; почерк в письме беглый и мальчишеский. Леон пишет: ?…семнадцать часов лететь, конечно, мало радости, но вдруг тебе понравится. Минус полсуток от отпуска, а? Каково? Хе. Позвонишь – встречу. Не позвонишь, внизу – адрес и расписание автобусов. Красный ключ от входной, обычный от гаража, уродливый от подвала, положил все, не был уверен, где тебе больше придется по душе?. #119 Откровения ? Какой смысл, ? говорит он, даже не спрашивая; для себя он всё уже решил. ? Никого не осталось. Пристрелил собственного друга… Он прав, конечно. Это дерьмово, тут не поспоришь. Леон готов высказаться об этом вслух, но помалкивает. Леон тоже всаживал по целому магазину в друзей и тех, кто потенциально мог бы ими стать. Чувство препаршивое. Потому он плотненько сидит на седативных и не пропускает сеансы у доктора Стивенса. Старается, по крайней мере. Это не значит, однако, что решение есть, да к тому же такое блестяще простое: таблетки с мозгоправами. Нет. Это значит, что он, Леон Кеннеди, как-то умудрился не растерять смысл существования, зажатый между порывом раз и навсегда спиться и освободительной идеей зарядить себе свинца. На самом деле, говоря откровенно, он не то чтобы уверен в том, что смог бы вышибить себе мозги. Сашу он знает от силы сутки. Он кажется неплохим человеком ? если, конечно, Леон в этом разбирается, а он, безусловно, разбирается, ? а еще тем, у кого рука не дрогнет со всем покончить. В Heckler’е, который Саша выхватывает через мгновение, патронов нет, но эту мысль Леон тоже не спешит озвучивать: яростный импульс как следует приложить Сашу рукояткой по морде захлестывает так мощно, что минуты на две Леон попросту теряет дар речи. ? Сначала придется убить меня. Вот этим ножом. Который я тебе черта с два отдам. ? Он для наглядности похлопывает себя по ножнам. ? Непременно нужно жить ради кого-то? Заведи собаку. Нет? Ладно. Весь облик у Саши меняется на хищный птичий. Теперь он смотрит со злостью, от жалости к самому себе ? ни следа, кулаки сжаты, оскал. Леон стремительно наклоняется. Он почти наверняка не успеет отпрянуть от удара, но он очень любит идти на неоправданные риски. Ну вот очень. ? Меня зовут Леон Кеннеди, ? он протягивает руку. ? Я тоже был носителем плаги, а однажды украл соседского щенка, потому что решил, что ему скучно. В смысле до того, как заразился. В детстве. Саша медлит. Он, должно быть, считает его… Впрочем, это совершенно неважно. Потому что он пожимает ладонь и с необыкновенной для такого человека несмелостью говорит: ? Я… я выпустил школьных гуппи в пруд. Мне было девять.*Heckler ? модель пистолета, в Европе распространена среди полицейских. #120 Галлюцинации Джей Ди приходит чаще прочих. В конце концов, он был последним. Иногда Александру кажется, что он различает его голос, эту беззаботную болтовню ради болтовни. Но когда Джей Ди появляется и его рот движется, Саша не слышит ничего кроме задушенного, пузырящегося кровью хрипа. Из углов на него мутно таращатся искаженные, обезображенные до неузнаваемости лица детей, с глазами, как у мертвых рыб. Он бы узнал их по походке, по жестам, но они ковыляют сломанными куклами, их руки провернуты и выгнуты. Когда приходит Ирина, он зажимает уши, зажмуривается и что есть сил трясет головой, надеясь, что скоро всё прекратится. Она погибла от взрыва, в огне, под обломками, как и дети, но он видит ее с посиневшей кожей и черными венами, и на ее щеках кровавые слезы, а голос из горла вырывается, как вода из засорившейся трубы, ? рычащими толчками. Леон приходит тоже, каждую среду и субботу. Леон живой и настоящий, потому что у него теплая ладонь, когда он здоровается, и стул, обычно задвинутый под стол, оказывается у самой кровати, когда он уходит. Еще он говорит. У него хороший голос, он любит шутить и подтрунивать, когда объясняет слова, которых Саша не знает. Сегодня Леон приятельски хлопает его по плечу, и Саша стискивает его запястье и не отводит взгляда, потому что если отведет, Ирина будет там, в трех футах от американца, молчаливая и чужая. ? Они сказали… как будто последние анализы лучше. Организм восстанавливается, рисков всё меньше. Но… ? он мечется глазами по напряженному лицу перед собой, не зная, как описать хоть что-то, не произнося ?я схожу с ума?. ? …мне не лучше. Я знаю, это побочные действия заражения, все так говорят, ПТСР, что угодно, но я вижу их, они вот, прямо тут, все они. Леон. Ч-черт… ? Леон сжимает его плечо, а Саша ? его запястье. ? Стоят и как будто…как ждут, что я… понимаешь, когда я… ? Эй… нет, нет. ? Он так близко, что в синеве радужек можно разыскать вкрапления зелени; у остальных только бельма и лопнувшие сосуды. ? Они не ждут. Их нет. И они никогда бы не захотели, что бы ты последовал за ними. Их нет, они не могут этого сказать, но я могу. Ты должен выкарабкаться. Слышишь? Он слышит шаги босых заплетающихся ног, когда остается один. Их присутствие осязаемо до крика, так, что на руках встают дыбом волосы: он боится ощутить прикосновение. Скорчившись у самой стены, он просит, умоляет: ?Уходите!? ? и лежит в полной тишине, пока не засыпает. Он ждет субботу, но Леон возвращается в четверг, и первым порог переступает не он, а большой рыжий пес, с длинными щеками и складками между бровей. Он похож на гончую, Саша не знает названия породы. ? Это Гвидо. О его храпе ходят легенды, и, если ты не против, он поживет здесь.