Паутина (2/2)
Иван прошел мимо него, мимо чуть покосившегося в его сторону Японии, мимо притихших братьев, и остановился на опасном расстоянии от Альфреда.– Вот скажи, есть хоть одна причина, хоть одна, чтобы быть таким мудаком? Зачем… На кой хрен ты все это делаешь? Америка снял очки и принялся методично протирать стекла рукавом пиджака, загадочно улыбаясь.– Что? Нечего тебе ответить, да?Америка хмыкнул и вдруг дернул его за галстук, грубо притягиваяк себе.Мои внутренности ухнули в мелко-мелко дрожащее желе – поцелуй крышесносящий, болезненный, жаркий, черт, ничуть не изменился с тех пор – потрясенная общественность замерла, кажется, в том же самом желе.Америка отстранился от изумленного России и ловко нацепил очки.– А тебе???????????Какая же здесь все-таки темнота… Я по памяти нащупал включатель и щелкнул – комнату озарил хищно дребезжащий свет. Похоже, контакт отошел. Черт.В эпилептическом мигании, затягивающем нервы в какие-то гребаные зигзаги, то и дело виднелась всякая чертовщина, я крепко зажмурился и снова открыл глаза, едва не столкнувшись с журнальным столиком.
Горсть пилюль, марки с психоделично искривленными существами – я прихватил двумя пальцами одну из них – розовый слон с черными дырами вместо глаз – и с ненавистью отшвырнул ее.Вновь следы ЛСД.Так и знал…Альфред Ф. Джонс, где бы ты ни был, клянусь, лучше тебе уже показаться мне на глаза.И хотя внутренний голос непрозрачно намекал, что нужно уйти отсюда, как можно скорее и не оглядываясь, я понимал, что не могу его бросить.По крайней мере, пока все не узнаю.С тех пор, как он выкинул этот номер с неприкрытой провокацией, стрелки часов принялись наматывать круги, как помешенные истерички – я ищу своего слетевшего с катушек братца уже неделю, рехнуться.За это время я трижды успел потерять себя, почувствовать, как что-то ощутимо повисло между мной и Россией, как стали откровенно избегать меня оба отца…Это все так неправильно, так быстро – казалось, все было так хорошо, так… Я даже близко не нахожусь к пониманию, что я такого сделал, когда успел все испортить?
Но теперь все рушится.
Если еще и ты, сукин сын…Я глубоко вздохнул, усилием воли заталкивая тупой и жестокий вопрос: ?Почему?? обратно, и неожиданно ощутил, как меня бережно опутывают не то веревки, не то руки… Я опустил глаза – все-таки руки.Веки сомкнулись сами – по шее и левому плечу гуляло пропитанное кислотой, невозможно теплое дыхание.– Мэтти… – этот шепот лишал остатков шаткого разума. – Какая же ты тварь…Я нехотя и снова открыл глаза.– Все-таки спишь с ним...Лампа аритмично мерцала, болезненно ударяя по ресницам.– Но не так давно, как ты.Америка дробно и сухо расхохотался, сильнее сжимая в своих неадекватно приятных объятьях.– А знаешь, я понял, что он целовался именно с тобой. Мы в тот день трахались здесь, на этом полу.Моя ревнивая злость умерла, так и не родившись – почему-то я очень спокойно впитал эти слова.
Наверно, где-то в глубине души, я ожидал этого, просто не хотел осознать всю правду до конца. Я был так счастлив… Вернее, мне казалось, что я был счастлив.А ведь я просто стою здесь, в коже Франции, с рассудком Англии, и я болен, болен ничуть не меньше, чем мой брат. Если не больше.– Он – яд, Мэтти, страшный яд… - будто бы считывая мои мысли, продолжил Альфред. – Посмотри на себя, ты же, как Бонфуа. А это Брагинский, знаешь, он это умеет…
Какой-то оглушительный снаряд в голове заставил меня вздрогнуть от внезапно сверкнувшей догадки.– Что ты несешь?– Не переживай так… Просто… Он может, правда. Помнишь, как я сходил с ума? Я и сейчас схожу… Это он меня превратил в такое. Думаешь, все эти таблетки? Ха… Нет… Он вскрывает твою башку глазами, вытягивает из тебя все секреты, а потом будит в тебе те воспоминания, какие захочет сам.
Матьё…– Так смешно, а я ведь иногда начинаю понимать Керкленда. Когда он говорил ?чудовище?, я злился, думал, хочет просто очернить, а он, оказывается, был прав… Россия, и впрямь, монстр, но не потому, что делает что-то со злым умыслом, а потому что заводит связи, рушит и убивает как раз без него. Все от чистого сердца… твою мать. Он и тебя превратил в филиал Франции, не потому что ему чем-то помешал Мэттью Уильямс, а… вот так, потому что.
Филиал Франции…
А ведь если подумать…Это все началось с тех пор, как он вторгся в мою жизнь.– Наверняка, он при тебе о нем вспоминал, заставлял вспоминать тебя, говорил, что ты на него похож, переходил с тобой на французский… Да-да. Это оно, братец, оно.Я еще раз дернулся в сильных ладонях и затих.– Ты так хочешь меня в этом убедить… Но даже если это он, то… зачем ему?..– Ну, не знаю… Хотя… Ты ведь был как будто бы посредником между нами, да, думаю, дело, как раз в этом. Мы с тобой неразрывно связаны, Мэтт. Помнишь, я говорил, что он хочет воздействовать через тебя на меня? Кто знает, кем я стану, когда… если лишусь твоей поддержки. Может, ничего не изменится, а может…
Оглянись – все уже изменилось, Альфред.
– А как это сделать, когда ты на моей стороне? Вот склонить к другому…мышлению... Ты очень привязан к Франции, а я, знаешь ли, нет. Мы редко находим с ним общий язык. Мы оба слишком любим свободу, но каждый свою, потому и не ладим.
Я сомкнул губы, перед глазами все опустело, я неторопливо моргал, не желая выходить из этого заторможенного состояния.– Одного не понимаю, как тебе удалось стать настолько… не собой. Ты весь опутан какой-то дрянью…– Зачем ты опять начал принимать… это?Альфред разжал руки – я неверно качнулся, едва не теряя точку опоры.Неужели из-за меня?..– Это расширяет сознание, я давно тебе говорил, попробуй сам. Я сейчас вижу все очень ясно.– Нет, это галлюциногенный бред.Ал обошел меня и заглянул прямо в глаза. Я еле сдержался, чтобы не отступить назад – подальше от этих зрачков.– Дрянь, Мэтти, она сгущается вокруг тебя, когда ты так говоришь. Будь с ней осторожен, – он отвернулся и, стянув футболку, принялся с заметным удовольствием потягиваться. – М-м-м… Мне пора.– Куда?
– К Брагинскому. У нас один… душевный разговор назначен на сегодня, так что я пойду.
Он отодвинул дверцу шкафа-купе и, стянув с одиноко висящих плечиков светло-голубую рубашку, надел ее, с какой-то поразительной быстротой застегнув все мелкие пуговицы.– Как будешь уходить, разбей эту лампу к херам, она меня уже достала.
– Хорошо, – тихо отозвался я и, подойдя к нему, со всей силы приложил его виском к удачно подвернувшему дверному косяку. Ал охнул и сполз вниз по стене, теряя свои очки где-то в потемках грязного пола.Нет, в таком состоянии ты больше никуда не пойдешь.Но ты прав, давно пора поговорить начистоту.
Я посмотрел на обездвиженного Америку и уставился в надежно прикрепленное к шкафу зеркало. На нем были какие-то мелкие брызги и разводы, но я сосредоточил свой взгляд дальше, вглубь себя.Или, вернее сказать, Альфреда?На губах выступила самодовольная, широкая улыбка.В конце концов, если есть сила, почему бы ее не использовать?