Паутина (1/2)

Кончики волос коснулись носа, щекоча, я приоткрыл запотевшие веки и тихо рассмеялся.Когда так тепло – даже когда очень жарко – внутри сжимается что-то невыносимо, какой-то плохо осознаваемый, но крепко спрессованный комок эмоций. Он ворочается, заставляя давить в себе глупые, счастливые всхлипы и притягивать мерно опускающуюся фигуру к себе еще ближе.Пусть это длится, Господи, просто длится, неважно мало или долго… Я так…Россия периодически замирает, путаясь пальцами в моих волосах – о чем он думает, когда смотрит на них, на меня? – а потом опять прихватывает губами кожу на животе, обжигая нетерпение, протягивая из солнечного сплетения нити от моего восторга до своего, я откидываю голову назад, проваливаясь вглубь, дальше мятой подушки, выше постели, ощущая дыхание уже у основания шеи, и, едва неосторожно не вытолкнув душу за пределы хаотично колотящегося сердца, распахиваю невидящие глаза – мои ладони обхватывают лопатки, продавливая пальцами влажную кожу, с усилием проскальзывая вниз, по болезненно знакомому рельефу, по почти осязаемому загару… Я помню этот запах…Расфокусированное зрение резко собирается вбликах голубых глаз.– Ал?.. Как ты…Голос вибрирует и хрипит, стопы моментально немеют от страха и непонимания, но бессовестная дрожь внутри только нарастает от тугих, неожиданных движений. Острый стыд полностью накрывает меня, когда я начинаю понимать, что эхом разносящиеся в ушах стоны – мои.– Я же говорил… не связывайся с ним…

– Ал… – он останавливается, тяжело дыша, отводит руку – ударить или утешить? – и вдруг льнет ко мне, совсем как раньше, и целует мягко,заставляя ощущать настолько глубокое отвращение к самому себе, что хочется просто удушающе бессильно плакать.– Ты должен быть со мной. Ты же знаешь.??????????Я с каким-то неясным, тянущим ощущением следил за медленно занимающимся рассветом – казалось, совсем по-летнему яркое солнце так и норовило лизнуть лучом мое заспанное лицо.Иван неспешно, с удовольствием потянулся,хитро приоткрыл один глаз и, обхватив мою голову ладонью,звучно поцеловал в висок. Я, устало улыбнувшись и сомкнув веки, уткнулся лбом в его шею.Утром всегда снится невыразимая чушь, но надо попытаться подремать еще немного.??????????Совместным референдумом мы условились, что вставать будем не раньше двух, а потому продолжили валяться на мятой, не слишком-то чистой простыне, вспоминая все, о чем когда-то хотели поговорить начистоту, но не могли.Возможно, кое-кто бы и сказал, что в кровати время можно посвятить исключительно отдыху и любви, но я еще с детства использовал ее не по назначению – расслабленно болтать ногами и языком, не вылезая с нагретого местечка…Мы устроились максимально удобно – похоже, у нас совсем не было сил, чтобы повторить весь тот каскад эмоций, испытанный ночью – тогда я был полон утонченно-извращенной инициативы, горяч… Да что там…

Я был великолепен.Или точнее сказать, часть меня?Очевидно, та часть, которая теперь сыто и удовлетворенно дремала, давая возможность немного побыть хотя бы подобием себя.– Каким у тебя был самый первый раз со страной?

– Хороший вопрос, блин…

– Неудачный опыт?– Скорее неприятный.Что-то смутно заворочалось прямо под легкими – принуждение, выходит?..Россия тоскливо посмотрел в потолок.– Ничего, все уже давно оплачено.Я быстро облизал пересохшие, заметно припухшие губы.– Да и вообще это не считается. Это был… нулевой. А отсчет я начинаю с того времени, когда я был убежденным натуралом. И остаюсь им, между прочим.Моя бровь иронично изогнулась.– Вот как?

– Не переживай, ты не нарушил никаких моих моральных принципов – я представлял тебя девушкой.Я покачал головой, невольно расплываясь в улыбке.– Что-то не припомню, чтобы они могли отвечать на подобное взаимностью.– Да мало ли сколько сейчас для этого приспособлений существует…– Засранец, – констатировал я, невозмутимо глядя на хохочущего Россию. Тот, чуть подуспокоившись, примирительно улыбнулся и уютно прижался щекой к моей груди.– Сердечко успокой – злится, – я вздохнул, решив, что все это просто часть какого-то не совсем вменяемого русского юмора, и принялся увлеченно и немного мстительно путать его волосы. – Я к тому, что это сейчас я понимаю, что для нас закон не писан, мораль – исключительно на свой страх и риск, хотя повыделываться хочется иногда, конечно… А вот раньше… Раньше рамок было куда больше. А тут мне говорят: ?А плыви-ка ты к Голландии, налаживай с ним торговлю?. Кто ж знал-то?..Я с большим трудом удержался от удивленного возгласа: ?И ты тоже?!?, ограничившись округленными глазами. К счастью, Россия этого видеть не мог – мне бы очень не хотелось вдруг перебить его в тот момент, когда он, наконец, начал делиться своим прошлым. Сказать, что вспоминал при мне он что-то очень редко, значит, не сказать ничего. С той же завидной регулярностью – интерваломв ?никогда? – можно было услышать от Франции о сути его видений.– А я еще такой… ха-ха…дурака кусок: ?Я тоже мужчина?, – пробормотал тот, и его смех вибрацией разошелся по моим ребрам. – Мы сначала вроде подружились, и это было отличное время. А к восемнадцатому веку произошел самый настоящий всплеск. Думаю, из-за Петьки, хотя я и сам тот еще наивняк был. Провоцировал Холла как умел, больше неосознанно, конечно, но моментами так было интересно, что же дальше… Сначала отбрыкивался от этого всего, а потом вдруг как ударила в голову моча – надо позвать его к себе. Зачем, почему?.. Я думал, что так я буду… ближе к ним.– К кому? – тихо спросил я, боясь спугнуть неровно разворачивающуюся мысль – Ваня часто отвлекается и может банально забыть, о чем говорил.– Говорю же: наивняк, – повторил Россия так, словно это все объясняло. – В общем, в первый раз все произошло на полу. А не… Там было холодно, точно. Ну, короче, у меня дома.Иван еще немного обрывисто посмеялся, выталкивая носом горячий воздух –похоже, он смущен.А у нас гораздо больше общего. Парадокс, но мы все трое бессознательно выбрали Холла в свое время.

Да, трое. Ведь и Фред тоже…Мне вдруг стало тяжело дышать.Все в порядке, все в порядке…– Ну, а ты, партизан, так и будешь отмалчиваться?– Просто не хотел перебивать.– Давай-давай.Я прикусил нижнюю губу, подняв глаза, прокручивая в голове кое-какие детали.– Знаешь, я… всегда не любил войны, совершенно не видел в них никакого смысла…

Я буквально почувствовал, как улыбка сходит с лица Ивана. Он поднял голову и очень серьезно посмотрел на меня.– И вот я стою в форме… Я чувствую руку Англии на своем плече… Я, правда, тогда не понимал, зачем все это?... Я живу далеко, я в полной безопасности, но Артур сказал, что все может очень быстро закончиться, а еще я могу больше никогда не увидеть ни его, ни Францию, и их дома тоже не будет.Мои мысли все глубже раскрывались – звуки, краски, запахи, даже вкусы – Россия смотрел мне в глаза, а я понимал, что совсем не вижу его.– Когда я оказался там, мне впервые в жизни стало так страшно: красивая, по моей памяти, Европа в руинах, горы неупокоенных тел… Я никогда не видел такой разрухи. Люди тянулись ко мне, как к спасителю, все было насквозь пропитано их кровью и страданиями. И мне стало так ужасно стыдно за собственную черствость, что я твердо решил помочь, и не только своей семье, но и вообще… Когда моих солдат начали убивать, было больнее всего, но в то же время будто бы легче… Это трудно объяснить.

– Я понимаю, – горько прошептал Россия.Я чуть перевел дух, стараясь выбраться из спутанных черных комков в нужное русло.– Однажды среди людей я нашел Холла – я бы и не узнал его, если бы не фирменный тяжелый взгляд. Он очень исхудал, так что одежда висела мешком, он как будто куда-то спешил и, кажется, совсем не удивился, что я здесь. На следующий день я узнал, что его королева ждет ребенка, и предложил отправить ее в безопасное место, к себе, но тот отказался. Наследовать можно только на моей земле, сказал Холл, а я вдруг предложил ему временно объявить мою больницу его территорией. Он долго-долго смотрел на меня, и было тихо, кажется, все замерло, представляешь, ни бомбежек, ни стонов. Я думал, что мне просто жаль его, но я так легко отдал ему себя, пусть даже эту крошечную часть, что еще даже не успел до конца осознать, насколько все серьезно.Россия слабо улыбнулся, и я, глубоко вдохнув, очнулся от какого-то пространного оцепенения. – Наш… наш первый раз случился в ванной. Было не слишком удобно, но он почему-то очень хотел сделать это в воде. – Я даже не удивлен.??????????Так или иначе, все меняется.Вот только признавать это не хочется до самого последнего момента.Вернее так: ты ждешь перемен, ждешь, а когда они приходят, почему-то начинаешь судорожно пятиться, отказываясь принять один-единственный факт – теперь все иначе.Я словил себя на мысли, что наливаю в миску свежей воды – но ведь никто не придет ее пить. Кум ушел из дома осознанно, и вряд ли вернется так скоро.Если вообще…Сердце сдавило с такой яростной, колючей болью, что я, задохнувшись, схватился за грудь свободной рукой – вода расплескалась по полу, ярко отсвечивая расплывающимся, дрожащим вольфрамовым огоньком. Я нервно и отчаянно всхлипнул, всеми силами удерживая образ папы в голове – после этого в душе растеклось странное новокаиновое спокойствие, и я одухотворенно выдохнул.??????????Саммиты Большой Восьмерки всегда казались мне на порядок выше и ответственней, чем многие другие, хотя и являлись по сути своей полуформальными встречами – чаще всего мы собирались в чьей-то приемной и неспешно обсуждали наболевшее, а после отправлялись вкакой-нибудь уютный ресторанчик. Как ни странно, иногда в таких встречах конструктивности было на порядок выше, чем, скажем, на тех же собраниях ООН.Каждый год одна из стран Восьмерки принимала гостей у себя дома – в этот раз правами председателя обладал Америка, планировавший провести саммит в Чикаго, но, в конечном итоге, перенесший его в Кэмп-Дэвид. Ну, оно и к лучшему – там явно было тише, спокойней и куда как меньше посторонних ушей.Признаться, я боюсь. Нет, не как обычно, опоздать или ляпнуть что-то невпопад, нет.Я боюсь встретить Фреда – мы не виделись так давно, и я почти знаю, что с ним что-то случилось, и даже не имеет никакого значения, что он так и не извинился…Я просто чувствую – что-то уже произошло.Не говоря о том, что и я стал совершенно другим.Я перестал исчезать. Абсолютно.Это странно… И непривычно, но я утратил свою незримость.Утратил…Ха, скорее, наконец, получил долгожданное избавление от этой заразы.И теперь, когда я – вовремя – открыл дверь в кабинет, все, как по команде, повернули головы в мою сторону.

Отполированные до зеркального блеска ботинки твердо стучали по паркету,уверенно разгоняя густую тишину, замершую в ожидании какого-то очередного фокуса, но я только громко поприветствовал всех и сел между Россией и Германией, мимолетно коснувшись убранных на правую сторону волос. Без пустых, сдавливающих переносицу стекляшек мир казался куда ярче и… уязвимей?Или дело не в очках?Папа, вопреки моим ожиданиям, смотрел на меня едва ли не растерянно, хотя сам всегда говорил, что в таком облике я выглядел бы идеально. Наверно, это просто от неожиданности.Гораздо удивительней было то, что он, как будто бы, старательно отводил глаза от просверливающего насквозь взгляда Артура, который безэмоционально мазнул и по мне, выдав, тем самым, бывшего воспитателя с головой – он явно был разочарован, особенно в свете того, что прекрасно понимал, отчего это происходит.

И что я явно не собираюсь этому препятствовать.А зачем?Это самые прекрасные изменения, которые только могли со мной приключиться, и я не стану отказываться от них так просто. По чьей-то прихоти.Я повернулся, чтобы оценить и изменившиеся лица других, но тут буквально с гулким треском налетел взглядом на Альфреда, сидящего напротив меня.

Мы никогда не сидели по разные стороны стола, это всегда казалось синонимом оппозиции, но сейчас даже это потеряло остатки смысла, утонув в бездонно-стеклянных глазах Америки. Через линзы настолько отчетливо виднелись синяки и неосмысленная чернота расширенных зрачков, что я аж сглотнул.Матерь Божья…– Что ж, господа, объявляю тридцать восьмой саммит открытым!??????????После этого кратковременного ступора все потекло размеренно, намечено, практически плавно – круглый стол, яркий свет, никаких сторонних мыслей, никакого флирта с Россией, никаких упреков со стороны Англии, никаких ассоциаций с Осью относительно сидящих ручка к ручке ее – некогда – участников.И уж, конечно, не стоит смотреть в глаза Альфреду.Не сейчас, не здесь.Я спрятал руки под столом, чтобы ничто не выдавало мою дрожь.Черт возьми, я слишком хорошо знаю, к чему все это ведет.Экология, ЕС, отголоски мирового кризиса – все эти темы проходили сквозь меня, ничуть не задевая внимания, откладываясь лишь за периферией тесно сплетенным хором баритонов, шелестом бумаг, ароматным кофе – сплошной автопилот.Я все думал, думал, судорожно и так глубоко, что даже и сам не очень хорошо понимал, о чем именно я размышляю, только слышал, как нарастает гул, но по-прежнему варился внутри себя самого, пока резкое движение вверх не проехалось сухим наждаком по боковому зрению – я, очнувшись, живо повернул голову направо, в сторону подскочившего на ноги Ивана. Он смотрел на Фреда грозно…О, опять?…и зачарованно?..

Да нет…Просто… очень внимательно.Ладони Америки напряженно прошлись по столу, и он, опираясь на него, тоже не сводя глаз с России, медленно-медленно поднялся следом.В этом есть что-то ненормальное… Я не могу понять что, но…Так уже было. Раньше.– Джонс!– Что-то опять не устраивает, мой сладкий?– Да оставь уже в покое Восток, ты, ублюдский сын!До слуха донесся тихий скрип кожи – так словно рука в перчатке предупреждающе сжала какой-то твердый предмет, и судя по тому, как разом почернел и без того полыхающий настороженно-зеленым взгляд, это было оружие.

– Артюр, – с непроизвольной примесью французских привычек одновременно выдохнули мы. Угрожать России пистолетом? Какой смысл?

Это отнюдь не английский стиль.Нет, здесь явно что-то не так… Да все не так, твою мать!Англия презрительно скривился и опустил руку. Франция обессилено, несколько натянуто улыбнулся мне.Такое чувство, что за моей спиной успели провернуть какую-то комбинацию, пока я спал в счастливом анабиозе. Что здесь вообще происходит?Рядовой саммит, рядовая ругань.– Все? – холодно осведомился Германия.– Подожди-ка… – поднял ладонь Россия. – Он сейчас опять отвертится.

– Брагинский, – свел вместе брови Людвиг, но тот дал отмашку, типа, все под контролем, хотя куда уж там…