Эта часть пусть без названия будет.... (1/1)

*Кхм, вот и прода, а даже года не прошло. =.= Собственно, тут нет ничего нового, просто глава-переходник, так сказать пытаюсь склонить мысли Франа к пейрингу, на который пал выбор считалочек. О.о*Сердце бьется быстро, и пульс так явно ощущается на шее; тихий хрип, срываемый с моих холодных губ, кажется таким громким, но приглушенным; жуткое чувство, что вот-вот кости в моей шее хрустнут и сломаются из-за сдавливающих ее изящных, но, как оказалось, очень сильных рук; ноги болтаются где-то над полом, немного стуча по твердой стене, которая сейчас является единственной опорой.— Это ведь ты ее убил. — Никогда раньше не слышал, чтобы в голосе семпая было столько ненависти и злости, и как же неприятно думать о том, что я причина этой ненависти, но я не чувствую вины.— Но… — Не успеваю ничего сказать из-за резкого удара затылком о стену; большая шапка, которая так похожа на голову лягушки, падает с головы куда-то в сторону, и я чувствую, как волосы начинают мокнуть и слипаться на месте удара.— Заткнись, — тихо шипит он, заставляя морщиться от боли и хрипеть от недостатка воздуха; чувствую его дыхание на щеке.Из-за резкого удара коленом под ребра все темнеет перед глазами; беспомощно открываю рот в надежде заполучить хоть каплю кислорода. Голова неумолимо начинает кружиться, на глазах застыли прозрачные слезы, руки и ноги немеют, а сознание словно торопится уйти куда-то, где мне его не достать. Холодные пальцы ослабевают хватку на шее и, схватив за воротник, резко тянут в сторону и отпускают. Глухой удар об пол, перед глазами закружилась вся комната, теряя свои черты и четкость, и все будто покрыто темными пятнами; не чувствуя тяжелой боли во всем теле, судорожно хватаю ртом воздух, чуть прикасаясь подушечками пальцев к шее, на которой останутся темные синяки. Хриплый кашель сопровождают маленькие алые капельки, которые так неприятно заполняют горло; каждая рана на моем теле саднит от попавших в них пота и грязи.

Когда за нами приехала спасательная команда, среди них был и семпай; он видел, как я все так же продолжал сидеть рядом с ней, как на моих руках засыхала ее кровь, а я не мог оторвать взгляда от ее безжизненных глаз. Ее холодное тело, которое остыло так быстро, — семпай на него даже не взглянул; он лишь смеялся своим странным, шипящим смехом, на его щеках не было видно мокрых дорожек от слез, только лишь безумная улыбка, которую сейчас сменяет звериный оскал.Как бы ни было странно, но он сейчас не использовал своих ножей, даже не доставал их, и это лишь наводит мысли о панике, ведь такого раньше не было. Но я не боюсь, совсем не боюсь, чувствую себя опустошенным, будто все мои чувства, вся та ненависть к той девушке, которая считала семпая своим, она осталась там, где Каори сделала последний вдох. И почему-то сейчас мне кажется, что кроме ненависти там осталось и то тепло, которое всегда исходит от принца.

Почему сейчас мне не хочется находиться рядом с ним? Почему мне так хочется сказать ему, что он ошибается? Почему я так хочу убежать, осознавая ошибку, но не признавая вины? Вины нет, ее просто нет, как и Каори. Я убил, всего одним ударом добил итак уже почти мертвое тело, я лишь облегчил ее страдания. Разве это плохо? Я не понимал, о чем она говорила, о чем были ее последние слова, зачем она так упорно пыталась подняться с сырой от крови земли. Я не понимал, но мне показалось, что я сделал правильно, а даже, если это не так, я не буду жалеть, даже если семпай решит меня убить. Я лишь почувствую тусклую, но кажущуюся в темноте такой яркой, радость, увижу ниточку спасения из всего этого ада, что создал сам, что заполнил все пространство вокруг — будто кокон скрыл меня от счастья мира. Я хочу увидеть счастье, счастье… Где мне его найти? Позвольте его мне искать, опробовать не только темные пути, увидеть свет и почувствовать теплоту, пожалуйста…

Я ее убил, лишь желая лучшего. Нет? Не знаю, чего на самом деле хотел, но вся соль в том, что время назад никак невозможно повернуть. Да, его можно не замечать в определенные моменты, о нем можно забывать хоть каждый день, на него можно не обращать внимания, забывшись в радости, но никак нельзя повернуть вспять. И сейчас, видя, как мерцающие в свете заходящего солнца маленькие алые капельки разбиваются о доски старого пола, я понимаю, что эти самые капельки уже не вернутся обратно в сложные хитросплетения моих вен, они не будут составляющей частью буйного потока, что так быстро струится под тонкой бледной кожей. Но, может, это и к лучшему?..Вся эта дрожь в моем теле, все шрамы и ссадины, сбитое дыхание и застывшие слезы от сокрушающей боли, которым я ни за что не дам пролиться, — все это стоило лишь одной смерти? Сейчас чувствую себя слишком жалким: лежу на полу, откашливаясь от крови, у ног семпая, который в данный момент слишком спокоен, просто стоит и смотрит на меня. От этого по телу проходит мелкая дрожь, и странный холодок пробегает вдоль позвоночника. Такое спокойствие несвойственно принцу, он что-то задумал? Но, даже если задумал, разве мне есть до этого какое-то дело? Думаю, нет. Почему-то, видя его в таком состоянии, я ни капельки не боюсь, я лишь хочу сказать, что сделал все это только для него, прикоснуться кончиками холодных пальцев к его изящной ладони и просто стоять рядом, зная, что он хотя бы не злится. Посмотреть в его глаза, которых раньше мне не доводилось видеть; дотронуться до тонкой линии его губ и почувствовать, как он отвечает на поцелуй; зарыться тонкими пальцами в волосы цвета карамели, которые окажутся на удивление мягкими и такими запутанными.

Но реальность — она другая, она не боится бить по слабым местам, бить с такой силой, что хочется сдаться, что хочется закрыть глаза, чтобы погрузиться в спасительную темноту, изогнуть губы в подобие улыбки и отступить в пустоту, откуда нет дороги назад. А еще — какой же реальность может быть обманчивой? Но это просто игра, и я это знаю, а потому — какими бы теплыми не были тонкие пальцы семпая, как бы приятно мне не было столь простое прикосновение, когда он заставляет меня смотреть ему в лицо, держа за подбородок, — в данный момент я лишь пытаюсь думать о том, как сильно сжимают подбородок его пальцы — так, что приходится стиснуть зубы, чтобы не зашипеть от боли.

— Ты ведь понимаешь, что сделал? – На его лице нет улыбки, а голос звучит спокойно, слишком спокойно.Я лишь молчу, я не хочу отвечать. Если он сам не понимает, что все это было сделано лишь для него, то я не хочу ему все это объяснять. Если он не понимает, то я хочу просто уйти, уйти из этой комнаты, в воздухе которой можно уловить запах семпая, уйти из этой комнаты, где я могу чувствовать его тепло, хочу уйти. Как бы сильно мне не хотелось его обнять, как бы сильно мне не хотелось его не отпускать, как бы сильно мне не хотелось его, еще больше я хочу уйти. Видеть его таким спокойным, когда этим он лишь пытается скрыть весь свой гнев, знать, что ненавидит всем своим существом, чувствовать его прикосновения, которые приносят лишь боль, — все это нестерпимо, все это ломает меня изнутри, сжигает все хорошее, что было, оставляя лишь боль данного момента.

— Но, Бел-семпа-ай… она хотела кого-то уби-ить. — Очень трудно тянуть гласные в таком положении, но, кажется, мне удалось.

Лицо семпая на мгновение стало удивленным, но уже через секунду он стал смеяться и отпустил меня, отойдя немного в сторону. Я не понимаю, что такого смешного, и лишь удивленно смотрю на принца, зная, что на моем лице как обычно нет ни намека на эмоции.— Семпа-ай?..Он ничего не объяснил, просто ушел, продолжая смеяться. А я не могу и сдвинуться с места, мой взгляд не сходит с двери, которая только что с небольшим скрипом закрылась за ним. Сил совсем не осталось, потому вытянул руку и положил на нее голову, удобнее устраиваясь на полу, который кажется мне слишком жестким. Скучные обои кисломолочного цвета с какими-то рисунками и старая мебель лишь указывали на то, что эта комната никому не нужна, и тут никто даже не бывает, не говоря о том, что сюда вряд ли придут врачи. А принц ведь сказал всем, что отведет меня в лазарет, а самому мне не дойти.

Такое чувство, что все тело сломалось, будто у марионетки оборвали все нити, и она упала и ничего больше не может сделать, не может подняться и идти сама, ей нужен кукловод, жизненно необходим. Игрушкой быть легче, чем самому ступать по земле, которая может в любой момент обвалится, но быть игрушкой больно, особенно тогда, когда тебя выбрасывают, и ты больше не нужен. А семпай выбросил меня еще тогда, когда появилась Каори, именно тогда я совсем перестал быть нужным ему… Наверное, заставив ее покинуть эту жизнь, я надеялся, что снова стану нужным семпаю, что он снова сможет быть моим кукловодом, а я буду управляться нитями, которые прикреплены не к рукам и ногам, а к сердцу… Просто быть рядом с ним, делать что-то для него — это может приносить боль, но это – уже смысл, смысл делать каждый вдох, убивать, чтобы выжить самому, просто видеть каждый новый день. И пусть я понимаю, что от этого будет больно не только мне, но и Скуало, который тоже стал дорог мне, я все равно хочу быть лишь рядом с семпаем. Но это ведь невозможно, верно?.. В горле будто застрял комок, а пульс так четко бьется на шее там, где были его пальцы. Просто закрыв глаза, могу снова почувствовать это прикосновение, пусть это было так больно, пусть от этого я не мог дышать, пусть я даже мог умереть, но я все равно не могу отрицать того, как сильно в тот момент трепетало мое сердце. Но я не хочу снова и снова чувствовать то сковывающее чувство при виде принца, не хочу быть настолько зависимым лишь от одного человека, ведь от этого становишься до омерзения беспомощным и таким жалким, что становится просто невыносимо. Это так трудно, когда не можешь унять собственное, отбивающее быстрый ритм, словно молоток, сердце, когда не можешь восстановить сбившееся дыхание, когда не можешь управлять собственными мыслями. От этого перестаешь верить, что на что-то способен, и начинает казаться, что всего лишь без одного человека ты – никто… А без этого человека внутри образовывается заволакивающая все своим холодом и безысходностью пустота. Оба эти варианта не радуют своей перспективой, но третьего не дано. Или?..— И где же эта комната?! – За дверью слышатся шаги и звуки постоянно открывающихся и закрывающихся дверей.Резкий удар ногой — и дверь, чуть треснув, слетает с петель; от яркого света в коридоре, что оказался за широкой спиной мечника, длинные пряди волос кажутся белыми; взгляд окидывает комнату, явно что-то ища.— Врой! Вот ты где! Чего разлегся-то?! Лазарет не здесь! – От громкости этого голоса хочется как можно сильнее зажать уши и убежать, но я не в силах даже пошевелиться.— Капита-ан, спаси-ите.Что-то сказав о чокнутом принце, он закинул меня себе на плечо и понес, надеюсь, в лазарет.— Ура-а, вы – мой спасите-ель. — Говорю из последних сил, стараясь, чтобы голос не дрогнул, — Только мы забыли мою шапку-у…— Черт с ней, с этой шапкой.Отчего-то стало очень грустно; видя засохшую кровь на своих руках, мне становится плохо; пальцы сами сжимаются в кулаки так, что белеют костяшки, а ногти сильно впиваются в ладони, оставляя следы. А может, третий вариант все же есть?.. Вот сейчас я не слышу быстро бьющегося сердца, не волнуюсь, но мне все равно тепло, тепло и так хорошо. Я не чувствую боли, холод не сжигает меня изнутри, и мне так спокойно, но пусть даже все это действительно так, почему же я все равно не вижу смысла дышать? Почему мне хочется закрыть глаза? Почему я так ясно чувствую, что чего-то не хватает? Потому что мне нужен другой?.. Но ведь я знаю, что не смогу быть с ним, что не достоин его, что это будет лишь мечтой, так почему я все еще хочу быть только рядом с ним и чувствовать лишь его тепло, пусть оно и не такое теплое, как у Скуало? Пусть я знаю, что будет больно, я продолжаю хотеть только его… Смешно, смешно до сдавливающей боли в груди, смешно до горячих слез в уголках глаз, просто смешно, но я не смеюсь. Может быть, мне уже все равно? Может быть, меня уже нельзя починить? Я сломался, когда упал после того, как семпай оборвал мне нити, я упал, меня нельзя починить. А сломанная кукла не нужна никому, не нужна, даже если ее когда-то любили, она уже просто не может быть нужной. И пусть Скуало тогда говорил мне, что любит, пусть тогда его объятия действительно грели и были полны лишь теплых чувств, я просто не верю, что хотя бы ему буду нужен. А может, я не хочу верить? Может, я хочу убить в себе все эти чувства, чтобы хоть как-то суметь продолжить жить? Похоже на правду, но ради этой правды приходится лгать самому себе. Ведь, когда Скуало говорил, что я ему нужен, я очень хотел этому верить, но лишь злился, чтобы скрыть правду. Как глупо, не правда ли? Но нам иногда приходится делать что-то глупое ради себя же.

***Кажется, это было во сне; лишь помню теплые руки, легким движением прикасающиеся ко лбу, мягкие, чуть приоткрытые губы и чье-то дыхание на моей щеке. Тихий шепот, что напоминал красивую песню, но я не помню слов. Одно знаю точно: это было, как глоток холодной воды среды жаркой пустыни, это каким-то образом успокоило меня. Странный сон, но я так рад, что он был.

Чуть приоткрываю глаза, яркий свет за ресницами кажется слишком неприятным, снова закрываю их. Бодрый щебет ранних птиц где-то за открытым окном, теплый ветер колышет шторы цвета лазури, на белом потолке играют солнечные зайчики, запах росы и свежей травы наполняет всю комнату. Вчера после обработки ран и лечения мне сказали, что лучше переночевать в одной из комнат лазарета. Тут все выглядит таким белым, что хочется уйти поскорее, пока не сошел с ума от этого однообразия, но с другой стороны здесь так спокойно. Взгляд останавливается на прикроватной тумбочке, где лежит моя лягушачья шапка. Странно, вчера она осталась в той комнате, значит, ее кто-то принес сюда, пока я спал.

Лениво потянувшись, я все же решил покинуть комнату поскорее; быстро натянув одежду и с недовольством шапку, ухожу. Только вот совсем не представляю, чем же сейчас заняться, может, посмотрю, что делают другие. Интересно, чем занят принц, но сейчас мне не хочется его видеть, не хочется слышать полный ненависти голос, ведь от этого может быть так больно.

Одна комната сменяется другой, длинные коридоры так похожи друг на друга, двери и окна, их слишком много; почему-то никого не могу найти. Решив, что все куда-то ушли, иду в свою комнату, делая маленькие-маленькие шаги и смотря под ноги, будто там есть что-то очень интересное. Послышался какой-то шум за одной из ближних дверей, там, кажется, хранятся разные бумаги или что-то подобное. Осторожно приоткрываю дверь, стараясь избежать скрипа; множество белых листов с какими-то надписями на них разбросано по всему полу, несколько рядом стоящих столов посередине комнаты и большое количество шкафов около стены. Злобно ругаясь, мечник роется в шкафчике стола, выкидывая оттуда бумаги.— Капита-ан? – Аккуратно вхожу, стараясь не наступать на листы.— А, это ты. Что не на лечении? – Он лишь бросил на меня недолгий взгляд и продолжил что-то искать.— Там ску-учно. — Подхожу ближе, окидывая взглядом информацию о каких-то людях, что выведена черным по белым листам, которые лежат на столе. – Что делаете-е?— Чертов босс просил найти кое-какую информацию. Или ты думаешь, что смерть той девушки так просто забудут? – Он посмотрел на меня, окидывая взглядом с ног до головы, будто видел в первый раз. – Хорошо, что ты жив…— Капита-ан, вы не Луссурия-сан, чтобы говорить подобные вещи. — Но мне приятно было услышать…

Он что-то хмыкнул и подошел ближе — и вот я уже в его крепких объятиях. Но я не собираюсь обнимать его в ответ, но и не собираюсь вырываться, мне и так тепло, а все же хотелось бы, чтобы это тепло подарил мне семпай…