5. Спирали (1/1)

Он привычно наблюдает, как Флуп скачет по сцене. Уже не одергивает себя, подмечая, что особенно жадно следит за жестами рук. Времени прошло немало. Весна, новые выпуски, новые идеи. Всё стало новым. Кроме…Да. С первой ночи после той рождественской он опять видит сны. Привет с Пятого Уровня. Из разрушающейся и разрушающей его реальности.Как ни странно, трое теперь появляются довольно редко, их голоса он обычно слышит лишь отдаленным гулом. Чаще в снах Деметра. Стоящая в конце коридора и тянущая руку, падающая с башни, склоняющаяся над книгами, со страниц которых вместо букв ползут черви… Всегда бледная, всегда хмурая, часто ― с заплаканным лицом. У нее шевелятся губы. Она говорит что-то. Но он никогда не может ее услышать.― Эй!В ответ на зов Флупа он вяло машет рукой, а вскоре они оба уже покидают студию. Их путь лежит на просторный застекленный балкон, где Флуп изнеможенно разваливается на длинной софе. Кибергений садится рядом ― это уже привычно ― и делает вид, что всё в порядке.― Сегодня у меня особое настроение.― Хм… это опасно?Улыбка получается вполне естественной, такой же естественный ― ответный жест, которым Флуп закидывает ноги ему на колени. Кибергений морщится:― Перестань. Вечно ты…― Безумцам многое позволительно.― Не это.― Хм… может, мне напомнить тебе, какие непозволительные вещи ты…― Ладно, убедил.Он раскидывает руки на спинке софы. Флуп, в свою очередь заложив руки за голову, внимательно наблюдает снизу вверх.― Как малышка?― Ты ничего не рассказал Джуни?Свой вопрос Кибергений задает, скорее парируя или даже огрызаясь, предостерегающе хмурится, но Флуп не отводит глаз и не сдается. В них мелькает выражение досады.― Ты мне не доверяешь? Я сказал, что не расскажу, и не рассказал. ― Знаешь ли, безумцы крайне непредсказуемы.Флуп выразительно закатывает глаза, потом снова устремляет их на Кибергения.― Что такое секреты, они знают, поверь. Джуни все ещё считает, что влюбился в голограмму, которая теперь уничтожена вовеки веков. Вот такой я замечательный друг, Себастьян.Последнее произнесено с размытой, какой-то горчащей интонацией. Невозможно даже понять, сарказм ли это: ?замечательный? для Джуни или… замечательный для Кибергения? А в их случае вообще стоит ли употреблять слово ?дружба?? При том, как они разговаривают и не только разговаривают? И после того, как…― Не надо драматизировать.Это все, что он может ответить. Он уже очень жалеет, что недавно ― когда очередной кошмар доконал его и желание поговорить хоть с кем-то стало невыносимым, ― всё же показал Флупу ту самую лабораторию. Тот самый бокс, опутанный проводами, и её. ― Меня всегда губили излишние эксперименты, Флуп. Моя страсть, моё любопытство, моя жажда сказать миру новое. Чтобы у него отвисла челюсть. И почему-то мне показалось, что именно ты можешь меня в этом понять. Так он тогда объяснил всё ему и самому себе. Почему этот псих, почему? На самом деле… ответ был шире, сложнее и безнадежнее. Открываться было больше некому. От остальных его отделяла стена: от одних ― недоверия, от других ― вины. И только безумие не знало никаких стен.― Ты называешь это так? Знаешь, Джуни всё ещё очень подавлен. И ты всё ещё не объяснил мне, как…― Как загремел туда? Зачем вообще это изобрел? Ты и это хочешь знать?Флуп продолжает смотреть. Наконец поджимает губы и коротко бросает:― Как думаешь? Мне бы, знаешь ли, хотелось понять, как ты ухитрился там так свихнуться. ― ?Так??Флуп резко скидывает ноги на пол. Садится. И, облокотившись на спинку рядом, слегка щурит глаза:― Там, в лифте, ты назвал меня ?Ангелочек?. Ни с кем не перепутал?Его бросает в холодный пот. Черт возьми. Этого он не помнит, хоть убей, и эта деталь делает всё произошедшее в квадрате, нет, в кубе отвратительным. Флуп продолжает пристально на него смотреть. И он, сделав над собой усилие, облизнув пересохшие губы, отвечает:― Да… это явно не про тебя. Но не мог же я называть тебя…От нелепого вихляния его почти тошнит, Флупа, видимо, тоже. Послушав немного, он скучающе склоняет голову к плечу.― Я леплю из пластилина самые разные лица. Могу слепить любые эмоции. И я прекрасно вижу, когда ты врёшь. Впрочем, ― на губах снова появляется улыбка, и это дезориентирует окончательно, ― в общем-то, конечно, не моё дело. Просто знаешь… ― улыбка остается на лице, но глаза становятся совсем холодными, ― мне уже приходилось столкнуться с ощущением, когда вся накопившаяся ложь обваливается и хоронит под собой. Поверь, оно тебе не понравится.Они смотрят друг на друга молча. Долго. Да, даже десять секунд вот так ― это долго. Флуп не собирается уступать, только вежливо изгибает дугой левую бровь, и это заставляет нервно усмехнуться:― Поверь, если подобное произойдёт, я справлюсь. Но…Что-то заставляет слегка вытянуть руку. Скользнуть ею по подлокотнику, поймать запястье Флупа, легко потянуть к себе. Тот наблюдает, не шевелясь, на лице все ещё ничего не отражается. Даже когда Кибергений сжимает кисть крепче.― Но мне льстит, что ты беспокоишься. Даже не так. Мне… приятно.Он не сразу осознает, что прибавил это и прибавил вполне искренне. Прикусывать язык поздно, а еще хуже ― слова, кажется, тоже не произвели никакого впечатления. Флуп разглядывает маникюр на своей второй руке с таким брезгливым видом, будто сказанная фраза забилась под ухоженные отполированные ногти.― У шоу отличные рейтинги. Как я и надеялся, аналитики это подтвердили. От твоих штучек есть польза, и я не хочу, чтобы ты…― Ты невыносим.Пробормотав это, он всё же не выпускает руку. Придвигается ближе. Плавно склоняется к уху Флупа, заставляет себя не сосредотачиваться на странном, но почему-то по-прежнему не вызывающем отвращения неестественном запахе. То ли пластилиновом, то ли сладком. ― Ммм?Он облизывает губы, борясь с новым желанием ― прикоснуться к коже, провести языком, оставить след на линии пульса и вообще перейти в горизонтальную плоскость. Сейчас. Немедленно. Но он справляется ― ограничивается шепотом:― Я не отказался бы выпить чая после записи. Знаешь, не хватает безумия, и…― Каждая вторая чайная в китайском квартале ― к твоим услугам. Флуп отвечает, не поворачивая головы. Высвобождается, отстраняется и прибавляет:― А я буду писать сценарий. Думаю… мне пора поговорить с моими юными зрителями об одной довольно важной проблеме. Он поднимается на ноги. Кибергений поднимается следом, но сдерживается от того, чтобы снова приблизиться. Глухое, плохо объяснимое, готовое в любой момент нешуточно взорваться раздражение клокочет внутри.― О какой же? ― вкрадчиво спрашивает он.― О том, как важно не бояться старых ошибок.― А детям это актуально? Самая страшная их ошибка ― плохая оценка или разбитая ваза.― Похоже, ты мало что знаешь о детях, Себастьян. Идём. Мы закончили.― Да послушай…Флуп резким, каким-то дирижерским жестом вскидывает руки на уровень груди. Выставляет, будто низенькую стенку, и тут же лезет в карман за куском привычной пластилиновой массы.― Мы поговорим в другой раз. В четверг можешь не приезжать, будет эфир без…― Ты злишься на меня?На него снова смотрят прямо. Спокойно. Но, кажется, не так отстраненно, как самому Флупу бы хотелось. Все-таки его глаза слишком выразительнее, слишком живые, слишком… Он давит короткий смешок, пожимает плечами и бросает:― Ты явно злишься на себя сильнее. И у тебя явно есть причины. Кстати… ― пальцы начинают уже быстро и нервно что-то вылепливать, ― не знаю, насколько тебе это поможет, но то небольшое развлечение в Сочельник… не добавляй его к списку угрызений. Это было весело. И несерьёзно. Эй!Последнее звучит намного громче и сопровождается щелчком пальцев. На балконе вырастают несколько палпалычей в привычных красных трико. Выжидательно переступают с ноги на ногу, и Флуп вяло кивает на Кибергения:― Проводите гостя. Только… не пользуйтесь лифтом. Он странно себя там ведёт.Палпалычи переглядываются ― или что они там умеют делать? Кибергений тихо скрипит зубами и сжимает кулаки. Но Феган Флуп, недосягаемый для проклятий, уже стремительно идёт с балкона прочь. В пластилине проступает лицо… Кибергению не удается его рассмотреть.*Всю дорогу он думает, мысли одна мрачнее другой. Худшее же ― то, что обычно даже в желчных тоскливых мыслях у него царит порядок, эти мысли аккуратны, как линии схем. Сейчас же полный разброд. Полная сумятица. Всё не так. Причем… да кого он обманывает, уже давно.С Рождества прошла вроде бы чертова прорва времени. И ведь он был тогда уверен: угрызения совести в смеси с отвращением к себе будут терзать весь вечер, весь остаток праздников, всю зиму и далее вполне успешно всю жизнь. Это была дикость ― то, что они устроили. Дикость, недостойная даже пары озабоченных подростков. Но……Но когда они действительно сидели перед разожженным огнем и пили вполне безобидный грог из вполне безобидных чашек, он не думал об этом. Он чувствовал спокойствие и расслабленность, которые почти забыл. Более того: трое в его голове заткнулись. Всерьёз и надолго заткнулись, не мешая говорить ему одному. Конечно, о какой-то ерунде, о чем ещё можно говорить с Флупом? Тем не менее… часы летели удивительно быстро. И удивительно легко. Проснувшись утром в кресле, он увидел, что соседнее пустое, а угли в камине едва тлеют. На его плечи был наброшен плед, которого явно не было, когда он отключился. Конечно, он уже знал, что некоторые вещи в этом замке перемещаются с места на место сами… но успокоить себя этим не получилось. А потом Флуп сам готовил для них завтрак. И это была нормальная еда ― пусть яичница и напоминала физиономию какого-то фугля, но, вероятно, она просто не совсем получилась.― Не снились кошмары?Флуп спросил это, когда они уже прощались несколькими часами позже. Кибергений покачал головой и ответил:― Спасибо. С Рождеством.Тогда ему не хотелось говорить, что кошмары были наяву, и Флуп вполне конкретно ощутил один из них на себе. Кибергений просто пообещал себе, что подобное больше не повторится.Позже он ― да они оба, в принципе, ― вели себя так, будто ничего и не произошло. За исключением, конечно, каких-то мелочей, вроде двусмысленных ухмылок и шуточек, этого закидывания ног на колени и, пожалуй, чуть более откровенных, чем раньше, разговоров. Он уже дал слабину ― рассказал о Деметре. Ещё немного и…?Давай. Расскажи больше, у тебя богатое прошлое. Может, он уверится в том, что вполне нормален с тобой в сравнении??В висках шумит. Кто это? Бернард? Слишком сложная фраза. Дженкинс? Фраза слишком злая… если отмести третьего, то остается только один вариант: он спятил совсем, говорит сам с собой, даже не прибегая к своим расщепленным личностям, и против этого… только одно средство.Проверив датчики в боксе Деметры, он покидает лабораторию, возвращается в жилую часть своего вновь обитаемого, но все ещё запущенного дома и находит то, что нужно. Даже не бутылку с тошнотворной этикеткой. Всего лишь несколько таблеток снотворного. И это, черт возьми, сейчас нужнее любых волшебных капсул из Игры.Ему снятся старые фотографии. Десятки старых фотографий, тех самых, которые Гордон и Джуна присылали ему через портал Игры. Цветные снимки, на которых маленький недовольный сверток постепенно становится красивой девочкой. Девочка приобретает ?свою? неповторимую улыбку и все более проницательный хитрый взгляд. Девочка кормит голубей на какой-то площади. Катается на своём первом велосипеде.?Я помню, ты читал мне мифы. Но я хотел назвать ее Афиной. “Деметра” ― идея Джуны. Она сказала, слишком много в нашей жизни войны?.Голос Гордона, сильный и спокойный, звучит с диктофонной пленки. Он говорит фразу за фразой, называя даты и события, но именно на этих словах ― ?слишком много в нашей жизни…? ― голос начинает вдруг искажаться, дребезжать, будто плёнку кто-то старательно пережевывает, уничтожая дюйм за дюймом.?Слишком много в нашей жизни войны…??Слишком много войны…??Слишком много…?― Войны не бывает слишком много, забыл, слабак?С пленки звучит другой голос. Его собственный, точнее чуть измененный, знакомый до тошноты. Кибергений озирается в поисках чертова аппарата, чтобы схватить его, растоптать, размолотить… но диктофона нет. Он невидим так же, как невидимо все, кроме снимков, которые целыми кипами валяются вокруг. В Башне он хранил их в книгах. В книгах они и остались. Что если Деметра…Мысль окатывает ужасом. Он наклоняется и начинает лихорадочно сгребать снимки ближе, поднимать их, сразу целыми охапками, даже не думая, что будет с ними делать. Просто спрятать… спрятать… где угодно.Снимки падают из рук с отчетливым шуршанием, а падая, становятся хрупкими как стекло. Крошатся и рассыпаются, превращаясь в тут же тающие комбинации кодов. Кибергений пытается удержать хотя бы несколько. Свадебный снимок Гордона и Джуны. Снимок Деметры, стоящей по колено в море. Снимок более старый, привезенный им самим, тот, где Валентин играет в футбол за корпоративную команду и как раз забивает очень красивый мяч…Эти снимки сгорают прямо в руках. И он остаётся в черноте один. Устало опускается на колени, потом падает ― на спину. Над головой что-то плывёт. Облака?.. Нет, не облака. Красные спирали, наползающие, приближающиеся в конце концов ― несущиеся с бешеной скоростью, ближе и ближе. Они ослепляют своим цветом. Они неуправляемы. Они похожи на тело чудовища. Но они……успокаивают.Потому что они безумны. *Выпуск, отснятый без его, Кибергения, помощи, он застает совершенно случайно. Попадает только на несколько последних минут, в которые Флуп ― как ему кажется, бледный, как ему кажется, обеспокоенный, ― уже прощается со зрителями.― И помните последнее… ― он поднимает палец, на котором блестит знакомое кольцо с крупным квадратным рубином, ― то, о чем я уже говорил, мои храбрые друзья. Как бы сильно вы ни ошиблись…Кого бы ни обидели…Кому бы ни причинили боль…Вы уже сделали это, и, может быть, вам уже стыдно перед мамой, другом, учительницей. Но вы еще не попробовали это исправить. Иначе вы бы здесь не сидели. Правда? ― улыбка немного оживляет серьезные глаза. ― Бегом. И помните, что я верю. В тебя, ― палец указывает куда-то влево. ― И в тебя… ― вправо. ― И в тебя тоже.Роботы за спиной телеведущего резко взмывают. Снова ползут спирали, наконец начинает бежать заставка… но еще несколько мгновений Флуп остается на месте. Показывает пальцем прямо на него, Кибергения, замершего перед ящиком с чашкой кофе. Черт возьми… с такими убедительными речами ему бы в политику. Кибергений слабо усмехается и выключает телевизор.…В лаборатории, когда он склоняется над боксом, ему кажется, что Деметра только что на секунду открыла глаза.