4. Облака и бездна (1/1)

По комнате-трансформеру оба движутся так, будто уже успели хорошо хлебнуть лишнего: спотыкаясь, налетая на спонтанно возникающие предметы и ни на секунду не выпуская друг друга. Флуп отступает назад мягко и почти бесшумно, позволяя вести ― хищными стремительными шагами, хотя комната совершенно не знакома. В трансформере ничего и никогда не повторяется, ты всегда оказываешься здесь как впервые. И, кажется… на того, кто создал эту комнату, правило тоже распространимо.У Кибергения откуда-то взялась убежденность: у Флупа с его полузатворнической жизнью в этом безумном замке, в окружении роботов и пары-тройки мутантов вряд ли может быть особый опыт. Максимум случалась пара увлечений в гарвардские времена, а потом…Впрочем, убежденность трещит по швам. Для затворника он слишком красноречиво опускает унизанную кольцами руку к поясу Кибергения и сжимает пальцы, слишком собственнически забирается другой ему под рубашку. Короткие ухоженные ногти царапают кожу ― пока легко, скорее изучающе, а горячее дыхание с губ сплетается с его собственным, сбившимся. Он целуется так, что перед закрытыми глазами возникает необъяснимый ― такой же горячий ― шум. Шум, которого не было там, в тёмном коридоре Пятого Уровня.Флуп лишь усмехается в поцелуй, когда обе ладони опускаются вдоль его спины, сжимают ягодицы. Едва заметно кивает чему-то невидимому, и… комната снова меняется. Они падают в бездну, чтобы оказаться среди бешено ярких закатных облаков. Мягких. Осязаемых. Будто пластилиновых, как и всё здесь. Подняться уже не получается. Над головой тоже облака ― более темные, синие, они бегут так стремительно, что Кибергений зажмуривается.― Безумие?Шепот сопровождается мимолетным поцелуем в висок и несколькими в шею, пока лишь дразнящими. Флуп прижимается так тесно, что держать себя в руках дальше перестает получаться окончательно. Безумие? Пожалуй… Он сжимает тонкие узловатые пальцы и подается вперед, вдавливая Флупа… в облака, как бы нелепо это ни звучало. Нависает над ним, пытливо всматривается в глаза, слегка затуманенные, но… наблюдающие с выжидательным любопытством. Вне всякого сомнения, Флуп ещё соображает. В отличие от самого Кибергения, который, наклонившись, вновь впивается губами в узкие, четко очерченные губы, в то время как ладони скользят вниз. Проходятся по корпусу, натыкаются на пуговицы жилета, раздражающе мелкие и даже будто бы колючие. Пальцы слушаются плохо, путаются в петлях. Возникает нетерпеливая мысль просто разорвать чертову ткань, но ее точно угадывают:― Ненавижу неаккуратное обращение с одеждой. Ммм… когда ты пишешь программу очередного монстра, руки так же трясутся? У тебя определенно давно не было практики.Он снова ловит усмешку. Флуп сам расстегивает раздражающие пуговицы на жилете и рубашке, управившись секунд за пятнадцать. Так же быстро он справляется и с чужой рубашкой ― темной и застегнутой наглухо. Движения небывало легких пальцев даже почти не ощущаются… и все равно каким-то образом усиливают сухость во рту, тяжелый жар внизу живота и туман в голове. Он собирается сдернуть рубашку к черту, но его останавливают.― На всякий случай предупрежу… ― указательный палец лениво проводит по его голой груди, ― ее придется искать потом на дне каньона. Или на луне. Мало ли, что может здесь появиться…― Почему вообще именно эта чокнутая комната?..― Она уютная. Уединенная. И… навевает воспоминания.Их губы снова соприкасаются. Пальцы Кибергения медленно скользят по абсолютно гладкому торсу. Очерчивают не слишком выраженные, но удивительно твердые мышцы, проходятся по выступающим у солнечного сплетения рёбрам, движутся к напряженной спине. Снова ниже. Забираются за пояс. Кожа тонкая и приятная на ощупь, запах от шеи под волосами снова смутно напоминает о том, чем Флуп окружает себя, ― о пластилине. Сладковатый. Немного искусственный. Странный. Такой же безумный, как все вокруг, но Кибергений начинает привыкать к безумию.Он сжимает мягкие волосы на затылке Флупа. Заставляет сильнее запрокинуть голову и уже более настойчиво прижимается к шее губами. Целует, оставляя отчётливый след, проводит по нему языком, кусает мочку уха. Спускает рубашку вместе с жилетом до локтей, оголяя плечи ― бледные и острые, почти как у подростка. Он все ещё не слышит стонов, а вот сам, кажется, издает что-то вроде сиплого рычания. Какое мог бы издавать тот человек в черной форме. ― Да ты просто лютый зверь… Себа-астьян…Вкрадчивый шепот сопровождается смехом. Пальцы зарываются в его волосы, когда он прикасается к левому плечу губами. Спускается к груди. И вновь возвращается к губам, кусая нижнюю, прежде чем приникнуть вплотную. Провести языком по мелким острым зубам, скользнуть глубже. Пальцы отщелкивают пряжку ремня из мягкой коричневой кожи. Сквозь поцелуй вырывается резкий вздох. Флуп едва уловимо вздрагивает под ним, а вслед за этим оплетает ногами поясницу. Тянет ближе. Даже это соприкосновение сквозь одежду заставляет еще раз укусить за нижнюю губу, целовать еще грубее и нетерпеливее, ощущая усиливающийся солоноватый привкус. Непроизвольно подаваться навстречу, тереться бедрами о его бедра. И в конце концов ― не выдержав ― быстро развернуть к себе спиной.Из всех положений это всегда казалось ему, пожалуй, скучнейшим. Но оно чертовски подошло сейчас, когда была возможность лишь приспустить одежду, когда им обоим не хотелось ждать и когда, кажется, теперь уже оба они окончательно тронулись. Ненадолго Кибергений снова сжимает обе чужие руки, хищно целует шею, шепчет на ухо:― Я кое-что знаю о безумии. Больше, чем ты думаешь.…Он поднимает светлую рубашку до лопаток и проводит ладонями по спине вниз ― запоминая ощущение тонкой кожи, покрывающейся едва заметными мурашками. То, на что они потратили от силы пару минут, едва ли можно назвать хорошей растяжкой, но быть осторожнее не получается. Движения глубокие, сильные, по-животному грубые. И его пальцы крепко стискивают в ответ. ― Это еще не дотягивает до безумия.Флуп усмехается через плечо. Кибергений тянется к нему и снова целует, успев заметить, как дико расширены зрачки. Он прижимается вплотную, почти ложится сверху, вновь сильно задирая рубашку одной рукой, чтобы соприкоснуться с обнаженной кожей. Сжимает плечо. И жар только усиливается, когда движения становятся еще более быстрыми и рваными. Наконец он слышит слабые, тихие, до сумасшествия мелодичные стоны. В рассудке снова сгущается темнота. Она… совсем другая.Это никакая не диалектика. Они слишком похожи. Каким бы невероятным это ни казалось.Ему кажется, что так может продолжаться очень долго. Что нужна пара часов, не меньше, чтобы успокоить этот огонь. Но на самом деле…― А ты всегда так быстро? Флуп уточняет это, когда оба, совершенно обессиленные, взмокшие и тяжело дышащие, лежат рядом. Ночные облака над головой стали насмешливо утренними, пожалуй, даже издевательски утренними, как и плавающий вместо солнца серебряный циферблат, с которого взгляд почему-то соскальзывает.― Ну…Флуп подпирает подбородок кулаком, явно ожидая ответа. Единственное, на что находятся силы, ― приподнять бровь.― Ты что, засекал? ― Я не собирался, но ты раздавил мои часы. И, даже питая отвращение к детективам, я могу сделать вывод, что все началось… ― Флуп действительно подносит вынутые из кармана часы чуть ближе к глазам, ― шесть с половиной минут назад.С этими словами он вытягивает руку, пару секунд держит часы в кончиках пальцев, покачивая на цепочке. Разжимает пальцы ― с удивительной быстротой часы пропарывают облако и обрушиваются в неизвестность. Уголки припухших губ подрагивают в полуулыбке. Она вроде бы даже не насмешливая, но Кибергений ощущает нестерпимую потребность дать по голове. Не успевает: Флуп приподнимается на локте и особенно внимательно смотрит на него.― Сколько лет у тебя никого не было?Можно было бы сказать, вопрос опять слишком личный. Но в подобных обстоятельствах это прозвучит как откровенная ханжеская чушь. Вообще, кажется, отношение к личным вопросам придется пересмотреть. Он потирает лоб. Облизывает губы. И называет вполне ожидаемую цифру.― Тридцать.― Это многое объясняет. И всё же… ― в глазах снова появляется лукавый блеск, ― ты же гений, Себастьян. Ты создал столько всяких существ в виртуальной реальности. Почему не сделал какую-нибудь идеальную женщину, или еще что-то в таком духе, или…― Некоторые вещи не стоит заменять виртуальными. Любовь должна быть любовью. Не симулятором.Флуп слушает молча, серьезно, с непроницаемым выражением. Помедлив, кивает и тихо повторяет:― Да… определенно, это многое объясняет.?…Интересно, объясняет ли это твой поступок?? ― вкрадчиво уточняет Дженкинс. И его очень трудно заткнуть.Облака продолжают плыть над головой, становясь все светлее. Странное двоякое ощущение: ведь за пределами замка наоборот сгущается ночь и близится Рождество. Зажигаются огни на елях, гаснут ― в запираемых магазинах. А дети скоро будут смотреть по телевизору видеопоздравление Фегана Флупа, который сейчас, подобравшись поближе, как ни в чем не бывало аккуратно застегивает пуговицы сначала своей, а потом чужой рубашки. ― Что, например, это объясняет?Флуп подается еще чуть ближе. Кончики пальцев проводят по взмокшим волосам Кибергения, но отдергиваются до того, как он перехватит кисть.― Думаю… мы оба будем считать, что просто хлебнули немного особого безумия? Вряд ли тебе нужно что-то ещё. Кстати, не думал, что ты вообще по этой части, это последнее, что я мог о тебе заподозрить.Слова оставляют осадок, как и острый, но невыразительный взгляд. Последняя фраза добавлена чуть громче и сопровождается натянутой усмешкой. Кибергений, пытаясь понять, что же Флуп думает на самом деле, осторожно уточняет:― А… ты?В ответ ― совсем легкое пожатие узких плеч и улыбка:― А у меня с этим проще. Женщина, мужчина, мутант, робот… главное ― душа. Что это с тобой?Вряд ли Кибергению удалось скрыть немного ошарашенное выражение лица. По крайней мере, безмятежно-добродушная улыбка Флупа перерастает в самую настоящую каверзную, полную самодовольства ухмылку.― Себастьян… как же ты старомоден. Совсем отстал от жизни.― Мне начинать тебя бояться?― Это стоило того, чтобы застрять с тобой в лифте.Флуп громко фыркает, а спустя мгновение уже смеется, слегка откинув голову. Смех звучит вполне искренне, Кибергений сам не замечает, как тоже начинает смеяться. Какое-то время они так и лежат на облаках, продолжая исступленно хохотать и смотреть в голографическое небо. Потом Флуп медленно поворачивается снова. И тени улыбки уже нет.― Думаю, что у тебя полно дел и не кормлена собака?Приходится тоже повернуть голову. ― У меня нет собаки.― Ты меня понял.― Я…Первая мысль ― почему-то сказать о том, что шесть минут вовсе не предел. Что все дело в чертовом накопленном напряжении, в кошмарах и… Да чёрт. Дело не в шести минутах. В самом факте, в том, что он поступил так, как поступил бы…?Чёртов больной псих, тебя нет, и ты ― точно не я!? ― рычит он про себя. Человек в военной форме молчит так, будто и вправду не существует, но Кибергений уверен: его отлично слышат.Нет. Дело не в шести минутах. В другом. В том, насколько острым в темноте лифта вдруг стало ощущение ― тела, вжатого в стену, едва уловимо и так близко дрожащего. Это действительно напоминало безумие. Безумие срыва, на грани сна и яви, когда в какую-то секунду Кибергений забыл, где он, кто он, кто с ним рядом и что вообще-то у него действительно не было таких наклонностей. Или… не забыл вовсе, потому что пластилиновый запах волос, касания холодных пальцев, сдавленный шепот ― нет, он определенно не забыл, кому это принадлежит, и это определенно его не отрезвило. Наоборот. Заставило поддаться, да, именно поддаться и потерять контроль. Хлебнуть безумия, так это назвали? Нет. Чёрта с два он признается в этом психопату. Глупостей сделано предостаточно. Впрочем… и того, чего от него ждут, он тоже не сделает. От своих поступков он не бежит. Почти никогда.?― А как же Деметра?― Просто заткнись, Дженкинс?. Он берет руку, унизанную кольцами, в свою и, проводя по ней большим пальцем, проникновенно уточняет:― Так у тебя действительно есть что-нибудь, что можно выпить у камина? Мы могли бы обсудить какие-нибудь идеи для следующего сезона шоу.Пальцы Флупа длинные. Тонкие. Действительно, как у того, второго, но Кибергений отгоняет эту мысль. Почти все его тайны все ещё остаются с ним. Остаётся ли с ним рассудок… это еще вопрос.