За вздох до конца(Накрин) (1/1)

Старый мир корчится в агонии, как сбросившая старую кожу змея, и уже не первый день воздух отдавал смрадом горького пепла. Задыхаться от него можно было с самого начала войны?— слишком много городов пожрало пламя, слишком много воинов ушло прочь на погребальных кострищах, и теперь осталось только сожалеть о той глупости: мертвецов тоже можно поднять на сражение, если каждый боец у тебя на счету. Может, высокую славу дова в будущем и будут хранить только они: иссохшие, исклеванные сытым после каждого боя вороньем, стискивающие в закостенелых пальцах выщербленные клинки. Да и их они могут лишиться: хорошая сталь больше нужна живым, а кузнецы не могут ковать стрелы и щиты из ничего.Славься, великий Культ Драконов. Поднимай втоптанные в болото знамена.Стяги Рагота грязны и изорваны, будто жгли их в пламени Обливиона. Рагот сам выкован там?— его сушит горечь поражений и падений, и лишь глоток крови утолит эту жажду. От крови же он и пьян, будто сидит за высоким столом на последнем празднике: за закрытой дверью звенят кубки и звучат песни, перекрикивая тонкий плач лютни. Пир во время чумы всегда самый роскошный.За стены шатра, в котором они беседуют, пробивается только тонкая полоса света снаружи, будто из иной жизни. Внутри же острыми зубами щерится тьма по углам, разгоняемая лишь холодным огоньком заклятия. Сияют холодом и звезды над флагом намета военачальников, сотканном из алой ткани руками давно мертвых прях. Среди снегов она видна издалека, будто мишень для лучников, но пока живы еще два имени, пока еще есть мощь поднять руки для битвы, никто не посмеет выпустить сюда стрелу, не поплатившись жизнью. ?Приходите. Приходите, и сломаете зубы, сразитесь?— и падете?.Даже без бойцов выиграть сражение с людьми возможно. Но с зимой?— нет.—?Холода побили все еще не сожженные посевы. Нам нечем пополнять запасы. Скоро начнутся болезни.—?Со следующей битвой голодных ртов станет меньше, а к весне воды Йоргрима будут красными от крови еретиков, и тогда мы попируем на их прахе. Готовь пики в своем храме, Накрин. Пока жив, несколько из них я еще украшу, но одну оставь свободной для Харальда.В имени Рагота?— клокочущая ярость, и с лихвой он обращает ее на головы тех, кто встает на пути. Куда бы ни шел, он оставляет за собой след из трупов, и только сильнее алеют шелка жреческой мантии. Где бы ни сверкал бы меч, крепнет, закаляется сталь в сердцах и в Голосе; вспыхивает огонь в горниле войны. Но тяжелеет и темный свинец на душе.Ведь даже тот, кому битва что мать, сестра и невеста, даже тот, кто хмелеет от жарких ее поцелуев, глубоко внутри понимает: недолго осталось им жечь костры для пляски. Будет только погребальный.—?Король-предатель не выйдет на прямой бой,?— голос Накрина спокойный, как стоячая вода. —?Мы оба знаем это. Ему осталось лишь подождать, пока смерть не возьмет свое.—?За подобные слова я вызвал бы тебя на поединок, будь другое место и время. Не останься мы последними. Скажи, друг мой,?— Рагот склоняется над картами, наспех брошенными на резной стол. Мало что удалось вывезти из бесценных библиотек Бромьунара после того, как вспыхнули они. Накрину страшно думать о том, сколько знаний утрачено навсегда.—?Скажи, почему ты ведешь себя так, словно уже мертв, хоть должен нести смерть другим??Друг?. Накрин пробует это слово на вкус, пусть горчит оно болью и злобной насмешкой. Непозволительная роскошь для жреца дова назвать кого-либо так, пусть и драконов больше нет. И все же, другу он открылся бы. Хотя даже не надеялся обрести его перед тем, как закроет глаза навечно.Сколько времени прошло с момента, когда вся жизнь его осела на промерзлую землю серой пылью? Огонь, ярость, ужас и скорбь?— вот, что нес он с собой от самих врат Бромьунара в ночь, когда сбегал из родного, хоть и разрушенного уже города, а вместе с тем желание отомстить… и болезнь в крови. Кто знать мог, что крошечная царапина, полученная в самом пекле, где умирали, стонали, где бились в агонии люди, будет страшнее объятий стали? Кто знал, что Накрин будет носить доспех и днем, и ночью не для того, чтобы защитить свою плоть, а чтобы скрыть почерневшую до кончиков пальцев руку, лишь бы не увидели ни друзья, ни враги его слабость? И что улетит он в Совнгард не от острого свиста клинка, а от медленно жгущего огня в крови. Кто? Рагот тоже не знает.Лишь на один миг музыка перекрывает скрежет железа в мыслях и наяву, когда Накрин долго и с трудом снимает латную перчатку. Рагот молчит, наблюдая, но и слов тут не нужно: в неярком свете легко можно различить, как широко распахиваются его глаза от увиденного. Стоило бы приободрить его, показать, что есть еще мощь: Накрин сжимает пальцы. И тут же прокусывает губу от боли, что обнимает привычно, словно любящая жена. В конце концов, это лишь испытание, посланное Тсуном, и нужно собрать последние силы, чтобы…Чтобы не вздрогнуть перед яростью, которая точно последует после его слов:—?Со всем колдовством и опиумом мне осталось не больше недели.***У подножия горы они должны разойтись, и Фрода не знает, куда именно свернуть боится больше: во тьму тоннеля, ведущего в Скулдафн, или на юг, где тень сгущается еще сильнее с каждым новым воином под королевскими знаменами. Дожить бы до своей двадцатой весны, забыть бы все, как страшный сон, но если требует того вера…—?Ты не поняла. Завтра уезжаешь с Раготом.Острый нож чуть вздрагивает, и Накрин кривится измученно-презрительно: какая разница, чуть меньше или чуть больше боли, если и так скоро закончится вся? Фрода боится сказать это вслух, а потому каждую ночь, когда никто не видит, по приказу перевязывает руку своего повелителя, смачивает бинты отварами, режет вены, чтобы выгнать дурную кровь, досыпает наркотик в трубку, которую курит он в последнее время все чаще и чаще.. До вчерашнего дня. ?Хочу иметь чистый разум?,?— в шатер для совещаний никто ее не приглашал, но брошенную на входе фразу Фрода услышала, и уже тогда почувствовала, что ничем хорошим это не обернется. За десять лет она изучила своего наставника целительства достаточно, чтобы знать: в ясном уме он может принять жестокие решения, а возражений не терпит. И все же попробовала спорить, оскорбившись.—?Но почему? —?вопрос, что вертелся на языке уже давно, выскользнул раньше, чем Фрода успела ухватиться за одну мысль из бушующей в голове бури. Клинок ее лишь чуть медленнее, чем руки за врачеванием, и, пусть Крики не гнездятся в душе, слушать и исполнять она умеет. Получше, чем некоторые из личной стражи Верховного: в боях те пострадали, и теперь пользы от них было мало, а кто-то и вовсе только вышел из горячки. Лучше, чем воины других владений, выжившие после резни и сбитые в одну кучу. Для них священный храм даже не был домом, она же прожила там так долго, что будто вросла в стены, сплелась с корнями гор сильнее, чем любой из них, сильнее даже, чем родной сын верховного жреца…Хватит, оборвала Фрода себя. Не стоит думать о нем, потому что ходят разные слухи, один хуже другого, а бесцветные глаза Накрина сейчас прочитают все эти мысли, и он даже словом не обмолвится, почему брать собрался ИХ, а не ее. Новая волна бунта поднимается внутри, и всплывают в сознании слова, которые нужно сказать на категорическое ?не спорь?.Но вместо хлесткого раздражения в голосе Накрина она слышит лишь усталость.—?Только не говори так Раготу. Ни за что и ни при каких обстоятельствах не спорь с ним, и учись наконец держать лицо. Взрослей, Фрода. Не тебе одной тяжело, потому что это война, и ему ты будешь нужна во сто крат сильнее.—?Но раненных больше тут.—?И на то, чтобы вылечить любого из них, тебе не хватит таланта. Я отсылаю тебя туда, где от этого будет хоть какая-то польза,?— обидные слова звучат из его уст удивительно безразлично. —?Тут ты не поможешь ничем, и должна это понимать. За тобой долг, и ученицы, пришло его отдавать.—?А ваша рука?.. —?смешок обрывает ее на полуслове.Накрин смотрит на нее, как на глупую, словно речь о чем-то очевидном, а на губах его впервые за долгое время улыбка. Только вот до боли ироничная.—?Мне казалось, тебе хватает знаний, чтобы понять все, и смелости, чтобы не тешить себя ложными иллюзиями. Ошибся??Никто и ничто?,?— думает Фрода, словно зачарованная разглядывая почерневшие пальцы, а затем медленно качает головой. Она всегда была хорошей ученицей. Никто и ничто не поможет ни горстке, что собралась защищать Скулдафн, ни ее учителю. Никто и ничто не выживет в этом последнем бою. И лишь хранить в памяти всех их она сможет, ночами напролет варя зелья лечения в какой-то богами забытой чужой крепости.—?Я могу сделать что-то еще? —?спрашивает Фрода перед самим выходом из шатра, уже зная, что не ослушается приказа. Это последняя дерзость, которую она может себе позволить прежде, чем займется разделяющая их заря. Она снова ожидает молчания или короткого ?нет? в ответ, ведь именно так всегда вел себя Накрин, ведь хотя бы это следует запомнить для своей двадцатой весны.—?Можешь,?— полутьма делает слово будто эфемерным, но почему-то оно врезается в разум лучше, чем все сказанное прежде. —?Если вдруг один на тысячу шанс оправдается, в своей долгой жизни ты встретишь Диэна, и у вас завяжется разговор о жестоком драконьем культе, скажи ему, что жрец Накрин понимал изменщиков и еретиков.Фрода едва находит в себе силы кивнуть, когда мир перед глазами на миг тускнеет, а сердце бешено колотится. Ведь слухи оказались правдой.***Солнце застает его врасплох в час, когда Накрин надевает доспех в своих покоях, предаваясь воспоминаниям. Нежные лучи скользят по лицу, успокаивающе гладят кожу, прогоняют ночную тьму, и он, обновленный, выходит из нее в багрянце и стали. Только не в силах даже вечному сиянию изгнать жидкий огонь из вен и сомнения из души. Они глубже, чем предвечный мрак, они родились и взросли тут, в Скулдафне, въелись в сердце. Только не умрут никогда, даже с ним. Как и призраки прошлого.—?Диэн,?— тихо зовет Накрин, не оборачиваясь. В рассветной тишине кажется, что не изменилось ничего, что не прошло десятилетия, что храм просто спит, и вот сейчас услышит он голос кого-то из сыновей. —?Сверр? —?добавляет, чуть помедлив, но в ответ доносится лишь тихий шелест горного ветра на опавших листьях. А ведь за спиной точно кто-то стоял. Или то горячка, что не покидает тело уже который день, постаралась?Неважно. Все уже неважно.Он неповоротливо прячет клинок в ножны перед тем, как глубоко вдохнуть и выйти за порог комнаты. Никто не должен помогать ему даже с одеждой, чтобы не увидеть, насколько жрец их слаб, но Накрин не чувствует себя одиноко: тени дней былых не оставляют его ни на минуту, улыбаются едва заметно. Ждут, наверное, когда прибавятся к ним новые безмолвные друзья: в Скулдафн на последний бой пришли только смертники, ведь не будет уже пути короче в царство Шора. Все, кто держал оружие в руках, ушли с Раготом, ему же достались старики, раненные и калеки, что хотели лишь страдания оборвать. И то было правильно, ведь боль и кровь не будут иметь значения, когда дыхание их обратится колдовским льдом, когда посчитает Харальд, что стал храм могилой для всех.Не так страшно умирать, зная, что сохранишь жизнь любимому ребенку или жене, что делаешь все правильно.И потому в глубине души Накрин боится.Сколько ошибок он допустил, не идет ли на еще одну? Вместе с мелкими каплями?— или то слезы? —?дождя омывают его и воспоминания, одно ярче другого с каждым шагом. Сирень, серебрянная змейка обручального кольца, шелк женских волос, аромат свадебных благовоний, мерцание звезд в пьянящей майской ночи. Всполох летнего солнца, вкус ягод на губах, звонкий лязг деревянных клинков, детский смех и радуги на ресницах сыновей.Золото и пурпур, и паутинки бабьего лета, а потом сказки под колыбельные вьюги, искристый снег, и то тепло, что сковать не мог даже мороз… Все рассыпается кружевом позднего листопада в остром холодном предзимье. Пришла осень его жизни. Еще немного, и ляжет в белый саван не только земля.Ворон, сидящий на ветви покрученной хлесткими метелями сосны, каркает, завидев его. Но глупо радоваться поживе раньше времени: до заката и Накрин, и его воинство доживет, что бы ни случилось, а дальше вместо клювов стервятников вонзится в тела их колдовство. И разорвет не хуже, лишь быстрее, чем голод и слабость. И хоть ужасает мысль о не-смерти на грани покоя вечного, Накрин радуется тому, что хотя бы не всех постигнет такая участь.—?Здравствуй,?— просто говорит он, опускаясь на колени перед могилой.В горле и глазах жжет, и уже сложно убедить себя, что все дело в лихорадке. Всю жизнь храня ключ к царству Шора, Накрин научился проводить в мир иной молитвами и разговорами, прогонять страхи, шептать молитвы, чтобы свет пришел на последний путь усопших. Но все они обрываются на выдохе, стоит взглянуть на земляной холмик в переплетении корней. И выдать он может только то болезненно-честное, что и правда думает:—?Возможно, сегодня к нам придет твой брат, Сверр.Его похоронили прошлым летом, когда в воздухе смешался нежный аромат цветов из сада и вонь трупа. На пике молодости оборвалось от свиста стрелы его дыхание, и рану на шее почти удалось скрыть высоким воротником. Только вот терялись отпевания в птичьих трелях и радостном журчании ручьев, в стоголосом хоре триумфа жизни, которому не было никакого дела до того, что ушел один юнец из нее. Как сотни других. До сотен, впрочем, в тот день Накрину тоже не было дела. ?Прощай?,?— выдавил он из себя под цепкими взглядами военачальников, бросив горсть земли в яму, и умудрившись даже сдержать приказ вытянуть тело назад. Или тела? Провожал тогда не одного, ведь не было давно вестей из поля брани, и жаль лишь было, что над костями второго сына колыхаться будет трава, а не могучее дерево.А что будет над его?Вечность уже тянет к нему всецветные нити, когда Накрин, отряхнув одеяния от земли и тлена, проходит мимо портала. Дверь в царство мертвых наглухо запечатана, но проскользнуть туда можно и иначе: понемногу просыпается храм, выходят под свинцовое небо еще живые, но заведомо мертвые бойцы.—?Как думаешь, там что-то есть? —?слышит он едва различимый шепот. Нельзя винить человека за сомнения на краю гибели. И даже уточнять, к чему вопрос, не нужно.—?Есть,?— спокойно отвечает Накрин, поравнявшись с воином, но едва находя в себе силы для того, чтобы взглянуть в один оставшийся глаз на испещренном шрамами лице. Его товарищ выглядит еще хуже, и остается только надеяться, что и еретики испугаются кровавой улыбки и безумия во взгляде. —?Я видел и чувствовал Совнгард множество раз. Сегодня ты попируешь с Шором.И, лишенный божьей милости, он поднимает пораженную болезнью руку, чтобы благословить другого.Сколько их осталось, сколько придет, чтобы разрушить последнюю святыню и прикоснуться к чертогам вечного сияния? Любой ценой нужно отстоять их, чтобы не случилось непоправимого, и жизнь?— лишь миг, а повелители, что умерли, еще вернутся, еще позовут его в мир, где не будет уже крови, грязи, позора и ереси, где снова поднимется знамя истинной веры… так почему все равно больно в сотый раз прокручивать в голове уже решенное?Скулдафн, обитель Пожирателя Мира, бога, что покинул их. Скулдафн, неприступная крепость, бастион, где потухнет сегодня и вспыхнет когда-то пламя. Никто, пусть ушли дова, не в силах будет покорить его, ведь нельзя обуздать ветра и подчинить себе горы, ведь в сердце метелей и камня возрос он, как дивный цветок, предназначенный лишь для богов. Но жили тут и люди, крыльев не имеющие. Для них построили единственную тропу землей и под ней, тайную, чтобы лишь паломники с повязками на глазах и обитатели храма могли пройти по ней. Они, а не целый отряд Харальда, марширующий уже между безжизненных скал.Накрин молится. Дова не услышат его, не придут на помощь, Тсун не напоит силами, ведь это лишь его испытание, не явится светоносный Шор в войне людей против людей, а весь запас чудес исчерпан еще в Бромьунаре, когда синее сияние обращало смерть в жизнь и обратно. Но о последнем он просит. Не божественных защитников, не свирепую Кин, а Мару, уповая на ее милосердие. И, сбиваясь на немой привычной уже молитве, повторяет: ?Пусть не увижу я его?. Ведь там, впереди вытканной из стали и льда армии, идет его родная кровь. И пролить ее, хоть в чужой давно утопает, Накрин не сможет.День проходит в смене караулов возле тоннелей, в исповедях шепотом и едва различимом скрежете клинков. Накрин успевает начать и закончить последний пир из тех скудных запасов, что у них остались,?— ведь иначе их хватило бы лишь для голодной смерти через две недели,?— когда наконец за пульсирующее болью плечо его хватает один из стражников.—?Голоса.Он молчит, вслушиваясь в отдаленное эхо во тьме. Людей много, так много, что глупо и думать, будто различить можно чью-то отдельную походку, но Накрин все равно ловит себя на том, что ищет шаги, которые за двадцать лет въелись в память. Что медлит, хотя мог бы уже сделать запланированное, когда смотрят на него последние верные, ожидая приказа.—?Пусть подойдут ближе,?— сухо бросает он, отыскивая в себе вложенную в имя злость. Свирепое пламя поднимается наконец к горлу, желает сплестись во Крик. А мгновения снова текут так, словно Ака отвернул свой взгляд от этого места.Что сделал он не так? Вопрос неверный, и Накрин знает это, ужасно медленно вдыхая просоленный слезами воздух. Мир кружится перед глазами, убегает куда-то и воинство за его спиной, и враги, ждущие во тьме, а клубы пара обращаются внезапно весенним цветом. Прошлое делает его немым, и Накрин уже знает, на что действительно должен ответить.Что сделал ты правильно?Никто из тех, кто рядом с ним сейчас, не будет знать о том, что был он плохим отцом. И жрецом, по всей видимости, тоже. Никто не узнает, что ищет сейчас в полумраке родное, ведь только грязные слухи распускают для очернения Верховных, лицо. Никто никогда не догадается, что глубоко в душе, под слоем ярости и жажды крови, он понимает, почему же сын его ушел.?И не вернулся?,?— думает Накрин облегченно, наконец разглядев всех еретиков, что, словно саранча, наконец вынырнули на свет в тоннеле. Среди них нет знакомых, только какие-то мертвецы. Он вкладывает в Слова всю боль, все потери, ярость, злость и триумф, все пламя, что видел во время войны, и Голос наконец обращается стрелой истинной мести, и Накрин сливается с ней, кроша гранит, горы, наконец запечатывая навеки камнем и кровью последний проход в священный храм. Вместе со всеми, кто пришел его взять.Закатное солнце догорает на острие клинка, так и не вытянутого из ножен, когда Накрин под безмолвными взглядами возвращается в спутанные коридоры. Те, кто не погиб во время боя, готовятся до прощания. Скоро они возьмут друг друга на мечи, чтобы во славе умереть и стать вечными стражами. Его же неистово манит Совнгард: мечта, что не воплотится, покой, которого не познает. Ведь заберет его горячка, а не стрела. С каждой минутой все тяжелее становится идти, все больше гаснет выплеснутая под конец магия, что раньше держала болезнь в узде, и все сильнее сохнут губы. Когда он поднимается на невысокую башенку, сердце будто выпрыгивает из груди.Драугры найдут его, где бы он не принял смерть, и потому не обязательно делать это на холодном троне или в приготовленном заранее саркофаге. Лучше тут, в комнате с двумя кроватями и видом на окрашенные в золото вершины, одинаковые что весной, что поздней осенью. Словно детской, хотя дети давно уже выросли. В воздухе снова кружит аромат сирени. Накрин откладывает посох в сторону и снимает маску перед тем, как лечь на перину. Тут, среди вещей, напоминающих о прошлом, становится удивительно уютно и внезапно тепло, будто не морозит его от жара, и клонит в сон, как от колыбельной. Никто никогда не узнает, почему именно сюда он пришел. Накрин закрывает глаза, рисуя в воображение лица и силуэты. Пора спать.Только утром он не проснется.