Цена власти (Накрин) (1/1)

Стык времен всегда пахнет кровью, железом и болью.Накрин не дракон, чтобы ощущать это сполна, но, прожив лет больше, чем полагается человеку, а тем более человеку счастливому, он научился улавливать невидимое дыхание перемен. И относиться к нему подозрительно, ведь чтобы воздвигать новое, Ака уничтожает свои творения, как ребенок замки из песка. Стены Скудафна гранитные, но, стоя на самой верхушке башни с конвертом в руках, Накрин боится и за них. Ведь, если случится что-то с этими сводами, потеряет он все нажитое за век: мир в душе, богатство, древние знания, силу, власть…Да, именно власть всегда становится началом конца.Чувство неправильности уже давно скользило в сознании тонкой иглой, но прошли месяцы и годы, прежде чем одним утром оно вонзилось в разум сполна. Накрин так и не понял, почему на полупути к порталу он вдруг остановился и взглянул в безоблачное небо, а сердце вдруг пропустило удар. Рядом не было наемных убийц, двор казался тихим и безмолвным. Даже горы разомлели под палящими лучами солнца, и все, кто мог спрятаться от жары, уже потерялись в спасительной прохладе храма. Лишь дова, радуясь лету, танцевали с ветрами вдалеке. Лишь один из них сидел, сложив крылья. Партурнакс.Золото стекает по чешуе, золото плещется в недремлющих глазах. Белый цвет легко вбирает в себя все остальные, окрашивается, и это настораживает Накрина больше, чем бесконечный темный огонь во взгляде Алдуина. Даже Пожирателя Миров можно понять, но Партурнакс другой. И каждая часть его имени вопит об опасности такой, что даже высшие служители дова думают над каждым Словом в Разговоре с ним. Ведь любое может стать приговором.Накрин задерживает дыхание, приближаясь, но сегодня судьба благоволит ему: Партурнакс не обращает внимания ни на что, и даже движения его лениво-насмешливые. И от этого второй раз в душе скребется беспокойство. Второй по силе из дова часто вел себя так, но сегодня казался он лишь на толику, но увереннее, и смотрел будто сквозь. Накрин перевел свой взгляд следом, и едва успокоил смятение в душе. Первый его повелитель нырял в небеса.Уже позже, умывая руки от жертвенной крови, он вновь размышляет над этим. Почему Партурнакс смотрел на Алдуина так пристально? Среди дова были родственные узы, ведь все они вышли из плоти Ака, но, как в каждой семье, не всегда царил мир между ее членами. И два брата, что иногда напоминали Накрину его собственных детей, всегда справлялись с разногласиями внутри их стаи, с гневом, делением угодий, жаждой крови… А если не справились бы сами? Даже думать о таком страшно, и, останавливая очередную ссору сынов, он с радостью убаюкивает свои тревоги.Чужие игрушки и забавы всегда более желанны.—?Я уезжаю в Рифт, отец. Хочу увидеть короля Харальда. Буду нескоро,?— кратко прощается с ним младший сын, а затем быстрым шагом удаляется к тоннелю в Скайрим. Только перед тем, как войти в тень, он оглядывается на своего старшего брата, и Накрину это удивительно точно что-то напоминает.Тем же вечером улетает Партурнакс, удивительно спокойный и довольный собой, и не возвращается даже спустя пару дней. Такое тоже бывало раньше, ведь дова, потомки времени, не замечают его ход, но почему-то беспокойство царапается изнутри, и когтистой лапой сжимает сердце, когда в закатных лучах видит Накрин изможденного бегом гонца. Ему не хочется читать письмо, да это и не нужно. Пламя Алдуина, обратившегося в бурю, красноречивее тысяч слов.Накрин умоляет своего повелителя остановиться, когда Скулдафн отдается во власть огня. О, власть! Желанная, как ничто другое на свете. Партурнакс владел ею почти нераздельно… после Алдуина. А разве может тот, кто вкусил ее раз, насытиться? Сколько не получал бы он, сколько не склонялось бы перед ним, желать будет лишь больше, и ничем не утолить этот голод, равный тому, что есть у самого Пожирателя Миров. Невыносимо познавшему высоту быть в тени кого-либо, ведь место на вершине лишь одно.О, власть. Как долго Партурнакс вынашивал свой план, сколько поколений умерло, прежде чем нашел он этого безумного мальчишку Харальда? Отцы и деды его были слабыми, ведь давно разбавилась кровь славного Исграмора, и Скайрим под их рукой не выдержал бы натиска салиачи, вздрогнул бы перед бледнолицыми эльфами севера. Харальд, тринадцатый из его колена, что пришел в мир, когда власть покоилась в руках достойных. Харальд, тринадцатый не-правитель, что все детство наблюдал, как отец его давно позабыл о власти, которую должен был держать в своих старых скрюченных пальцах, но не смог. Словно воронье, кружили над короной царьки, подтачивали престол, как черви. Разве не мудро было забрать бразды правления у них, просочиться, как вода, пустить корни, подобно исполинам в священных рощах? Дова не допускали в свои ряды недостойных: под солнце восходили лишь умные, готовые к риску, решительные… такие, как мальчишка, что со странной улыбкой принял венец когда-то. И заключил союз с самим собой в драконьем облике: выросший в тени храмов, разделил он и имя, и жажду, и стремление Партурнакса.Сколько еще бед принесут они, ненасытные? Что сделают в Амбициях и Жестокости эти Тираны, если (нет-нет-нет, того не случится, такого точно не будет) победят? Сколько поляжет под ударами Барабанов Рока когда сойдутся в битве мастера Голоса и те, кого?— подумать только! —?зовут теперь Языками? Накрин не знает, но в шипении огня на красных знаменах, что обращаются в пепел, отчетливо слышит смех и скрежет Колеса в обороте.