Сквозь свет (1/1)

На шестой неделе осады усталость подбирается даже к ним вместе с кольцом огня за священными стенами города. — Возможен ли излом? — голос Морокеи, выщербленный в боях, словно клинок, звучит спокойно впервые за несколько бессонных ночей. Достаточно Кричал уже, срываясь, на еретиков, достаточно раздавал приказы; достаточно пел о мертвых, что их исполняли. Но ничего из этого не хватило, чтобы отстоять очередные врата. — Вольсунг не может пробиться к нам с запада: отряды Харальда все еще в горах, а армия его тут слишком многочисленна. Эту новость сегодня принесла птица — единственная, которую не зажарили маги на лету. Запасов еды и воды не хватит надолго. Мы способны прорваться. Шансы еще есть, но… — Рагот не заканчивает, и Морокеи понимает: дела плохи. Дела плохи, как никогда, потому что только чудо, божественное провидение спасет их сейчас, но чуда не будет, ведь и богов их убивают день за днем, и сам Морокеи вытягивал сегодня стрелу из крыла великого дова. Ровно перед тем, как он умер от десятка таких же в груди. Потому что молчит Рагот, величайший воитель, которого знал он за столетия жизни, пусть и подходит она к концу. — Мы не смогли удержать улицу на стыке торгового и храмового квартала, — сухо бросает Накрин. Доспех на нем в пыли, грязи и следах от клинков, а плащ разорван, но ни это, ни запах гари, что неизменно идет следом, не отвлекает его от войны. Почти проиграна она, и потому, когда ничего другого не остается, беснуется месть в человеческом обличии. — Завтра или через день еретики могут прийти сюда. Морокеи закрывает глаза, отдаваясь на миг пустоте, и темное бессилие заполняет разум. Бромьунар горит, и недолго ему осталось, пусть каждый из них разжигает пламя в сердцах бойцов, что живы еще, пусть немыслимым год назад казалось, что священная столица попадет в руки короля-предателя, пусть звенели от Криков Ярости своды залов, что ныне в грязи, пусть и шага не отдали они, не оросив кровью. Навсегда утонул в вереске Хевнорак, Отара забили, как безумного пса, а имя Кросис осталось лишь на могильном камне в горном переходе. Все знают, что и Вольсунг скоро погибнет, и вот они, три последних защитника оплота своей веры, собираются в который раз за час до рассвета, пока спит изможденный войной город, чтобы обсудить снова, как будут сражаться за него. Ровно до того момента, когда пьяные от чужих побед рабы захлестнут само сердце храма. ?Нам не выстоять?, — висит в тишине четче, чем если бы сказали вслух. Тайны войны никогда не были открыты Морокеи до конца, но даже он осознает это, и горечь растекается на языке вместе с гарью. Сколько священных обителей не покорились еще, если даже отец городов падает? Сколько служителей останется завтра, а через год? Кто поведет их в бой? ?Мы умрем?, — Накрин, страж Совнгарда, безмолвно считает, сколько врагов будет ждать его там, когда и сам он уйдет. ?Мы убьем?, — горит в глазницах ритуальной маски на лице Рагота. Имя Морокеи не Ярость и не Месть, да и Слава его уходит в небо с дымом. ?Надо отступать?, — понимает он, испытывая отвращение к своим мыслям. Бежать, чтобы ударить снова, прятаться, чтобы дать бой, оставить царя городов, чтобы остальные, не обреченные еще, смогли устоять. А потому нужны будут воители и полководцы. Двоих он видит. Но, чтобы прорвать кольцо смогли они, нужно чудо. И Морокеи знает, как его сотворить. *** ?У всего есть своя цена?, — думает он, проводя пальцем по острию ритуального кинжала. Это не оружие, нет — с тех пор, как в семнадцать стал калекой, Морокеи не использовал ничего, кроме Посоха — но необходимо сегодня. Впереди, в ослепительно-белой снежной мгле, Рагот дает наставления уцелевшим, что выйдут, может быть, сегодня из окружения, а Накрин держит уже ладонь на рукояти меча. Впереди — кровь и боль. Но позади Морокеи дракон. Великий Джунодоник на земле сегодня не потому, что поднять крыльев не может, хоть раньше в полете касался звезд. То последнее благословение смертным и самому Морокеи, хоть были они вместе с тех времен, как дали ему имя. Его бог, один из последних оставшихся, его наставник и повелитель. Его друг, самый близкий из всех. Только ему можно было сверить свои планы, и только он бы и выслушал, принял спокойно. Потому что и сам будто знал давно и просто ждал. Морокеи кажется, что тонет он в грязи, когда надрывный звук боевого рога прорезает чужие голоса, словно ножом. А за миг город погружается в Крики боевые и стоны боли, в лязг стали и смерти. Его сражение ныне иное. Он видит краем глаза, как умирают бойцы. Нет разницы, свои или чужие, все они едины в водовороте тел, и городская площадь бурлит от Слов и от боли, будто в последний агонии извивается дикий зверь. Чужая стрела сгорает до оперения, столкнувшись с защитным щитом чистой магии, за ней вторая: взойдя на крепостную стену храмового квартала, Морокеи и сам становится мишенью. Когда у него кончатся силы, одна из них таки попадет в грудь. Но он не должен умереть раньше, чем закончит ритуал. ?Бромьунар не должен быть покоренным?, — читает он во взгляде Джунодоника, сжимая крепче кинжал. Бромьунар не должен пасть раньше, чем выйдут из него его защитники, кануть в небытие, стать пылью и пеплом, и нет цены, которую нельзя уплатить за это его повелителям, а в золотых глазах дова тают последние их надежды. Один короткий вздох разделяет жизнь и смерть, и руки его внезапно становятся липкими от крови. Священной драконьей крови, а вместе с тем захлестывает и ужас, и всплывает в памяти Мирак. ?Чем лучше я??, — хочется спросить Морокеи, но нельзя остановиться ни на миг, пока вьется еще пар от горячей раны в воздухе. ?Чем лучше ты?? — спрашивает одним взглядом его бог, наставник и друг, что сам себя возложил на алтарь, чтобы спасти обреченное. От него требуется меньше, и не ему отказываться, даже если проклятым станет. Морокеи подносит Посох вверх. Он не Довакин, чтобы пожирать драконьи души, но каждый маг способен преображать энергию, а лучшие из лучших просто более умелые в этом. Прежде чем сияние, что вытекает из раны вместе с кровью, успеет ускользнуть в вечность, он ловит его за кончик тонкой нити, и она закручивается, словно на веретено, пульсирует поймано, плавит морозный воздух тихим могуществом, пока артефакт одного божества поглощает второе. Путеводная звезда Магнуса загорается так ярко, что на миг, кажется, замирает все, на что падают ее лучи: на еретиков, что лезут на стены, на верных, что пали под ними, на Рагота, что огнем и сталью прорубил себе путь уже до самих врат, на стражу его, мертвую или живую, что решила остаться до конца, на обнаженные вдруг кости Джунодоника и на священный город Бромьунар, колыбель и погребальный костер веры. Сквозь пелену на глазах Морокеи видит все это необычайно четко, видит, как танцует магия, задевая каждого, как забирает жизни и вдыхает их заново, как изменяет оружие и поднимает снова, на бесконечный бой, потому что у всего есть своя цена. А потом свет нестерпимо пронизывает его насквозь.