О цене знаний (1/1)

Некоторые тайны лучше не вытаскивать из могильной пыли. Морокеи всегда считал иначе: нет знаний запретных, нет знаний абсолютных, нет знаний… уже нет. Пара маленьких вечностей над головой давно превратили в прах и железо мечей, и гранит усыпальниц, и книги, что были намного дороже. Желтые страницы крошатся и рассыпаются в ничто, стоит только взять их в не менее истлевшие руки, и, пролетая между бесконечных полок, Морокеи думает, что вместе с ним погребено целое состояние. Когда-то за томик в его руках отдали год дани трех поселений юга, и чьи-то (помнить бы вообще, как выглядят люди) жизни. Когда-то и за посох, что жизнесмерть ему хранит который век, не могли составить цены. Только чего стоят заблудившие отголоски древности в тишине? Морокеи помнит, как ищут знания. Неистово, жадно, словно глоток воды в пустыне. Как ступают во тьму ошибкой единого шага глупцы, как мудрейшие даже готовы платить без раздумий, одурманенные силой, и кровь тогда ничтожно малой ценой считается. Как манят секреты заглянуть за грань — туда, где остается лишь синий свет Магнуса и шепот Джунала, что с первого дня мира ждет на зыбких тропах познания. Мир пуст и темен, как буравящие спину глазницы черепов в глубинах крипты. Никто больше не ступает на пути поиска. Никто не рискует протянуть даже руку за сладкими плодами, пусть рисковали ради них всем раньше. То, что горело раньше пламенем истины, что пережило огонь осады, едва тлеет ныне. И он, жрец дова, умирает снова с каждой книгой. День за днем. Столетие за столетием. Страница за страницей. Потому, когда ледяной ветер приносит в мертвый город отголосок чужого дыхания, Морокеи просыпается. Их первый разговор состоится слишком забавно: древний язык забыт или, может, не знаком такому невежде. Вор, что пришел сюда, величая себя искуснейшим магом, вообще проглотил свой. Морокеи думает, что если этот юнец действительно величайший (или стремится им стать, за что осуждать боги в милости своей не велят), то потомки деградировали удивительно быстро. — Прошла целая Эра, лич. Если ты, конечно, не лжешь мне. Неужели он мертв так давно? Это застает врасплох настолько, что даже на немыслимое оскорбление Морокеи не отвечает, и то становится первой его ошибкой: юнец, пришедший в руины, чувствует, что его согласны терпеть. — Зачем ты оскверняешь мой город? — спрашивает он через неделю, зная ответ заведомо. Множество раз приходили сюда искать золото среди пепла, но вечные стражи гробниц платили лишь железом. Бромьунар, величайший из городов, пал, а все его богатства растащили волки в человеческом обличии, даже не догадываясь, что вещи поистине бесценные сожгли вместе с библиотекой. Но нет ничего более постоянного, чем человеческая глупость. — Пришел за красивой урной для праха, — даже заблудившись давно среди коридоров и мертвецов, вор не растерял былой наглости, и Морокеи вспоминает самого себя, когда еще был он лишь самодовольным идиотом. Это уже интересно, и он заставляет юнца ответить, пошатнув сами стены Голосом. — Я ищу знания в руинах. В легендах говорят, что вы, драконьи жрецы, были мастерами магии и прочих запретных искусств, но уже в котором храме вижу только пауков и кости. Этот ответ нравится ему, и Морокеи совершает вторую ошибку: стражи руины, гробницы людей и бесценных трудов, больше не трогают странника, безразлично провожая его синим сиянием глаз. Кроме стали, умереть среди хитросплетений тоннелей можно от холода, голода, от ловушек и от узора первобытной магии, что сожжет, как только такой глупец неосторожно прикоснется к ней. Впервые за сотню лет ему не хочется такого конца для мародера. — И кому из богов ты служил? — на вторую неделю его внезапный собеседник позволяет себе беседовать так, словно оба они сидят, попивая эль. Такая фамильярность раздражает настолько, что с минуту Морокеи раздумывает, не сделали ли века его иссохшее сердце слишком мягким. — Брось, ты же сам хочешь поговорить. А я, возможно, совсем скоро умру, лишив тебя такой возможности. Это правда: из запасов еды у юнца осталась только пара сухарей, и прошел он уже столько, что и не выберется самостоятельно. Даже магия в венах его, к которой прикасался Морокеи осторожно, ослабела — бурлит лишь, хоть раньше захлестывала, как шторм в море. — Джуналу, — он не признает вслух, как тяготят века молчания того, кто Говорил раньше, но мысленно соглашается, что редко с кем беседы были столь приятны. Мальчишка глуп еще, самонадеян и амбициозен… как и все, кто надеется достичь вершины. — Он покровитель магов и мудрецов. Возможно, и твоим однажды станет. Как нашел ты смелость вторгнутся в обитель моего ордена? Книги, что нашел ты уже, не принадлежат тебе.— Они никчемные, — фыркает мальчишка. — Все самое ценное ты припрятал возле себя, верно? Тогда я найду тебя, лич. — Если ты вернешься назад, останешься живым. — Если я вернусь назад, не смогу стать сильнейшим. А ради этого я готов на все. ?На все?, — мысленно повторяет Морокеи, и позволяет себе ошибиться в третий раз. Синее сияние будоражит древние катакомбы, дышит неизведанной силой, пронзает насквозь мгновениями величия, отдает первобытной магией на языке. Юнец боится. Но сильнее страха только священное любопытство, когда последние врата подземного города раскрываются от незримой воли. — Никто не отдает знания просто так, — шепчет ему Морокеи шелестом страниц. — Ступай, возьми то, что нужно тебе, стань величайшим. Вот цена, которой требую я. И он идет, окутанный синим светом: чтобы взять из могильной пыли бесценные слова, чтобы сами они не стали тленом, чтобы никакие века не стерли легенду, написать которую только предстоит. Смотря за тем, как исчезает длинная тень за бесконечными полками манускриптов, Морокеи думает, услышит ли имя Шалидора, когда проснется вновь.