Часть 10 (2/2)
- А тут и подлавливать не нужно, Альфред. Ты ведь ненавидишь его.
- Я ещё кое-кого ненавижу, - пробурчал Америка, исподлобья глядя на Россию.
Иван усмехнулся:- Уж об этом мы в любой момент побеседовать можем. Только сначала решим первоочередные проблемы. Он ведь приказал тебе убить Эдварда, так? Ты его приказ не выполнил, причём, вполне осознанно. И не сверкай глазами, я же знаю. Ты сам прекрасно понимаешь, что Эдвард, да и вообще такие люди, как он, - твой шанс выжить, может быть, последний.
- Чушь собачья.- Ну-ну, - не поверил Россия.
- Скажи, с чего бы это? – настаивал Америка. – Почему ты считаешь, что такие, как он, моё спасение? Сам я этого нечувствую. И почему ты озаботился этим вопросом? Ты же меня ненавидишь, Россия! Ненави-идишь! Да, обоснованно, это правда! Признаю! Я разрушил твою жизнь, лишил тебя влияния! И что – ты хочешь сказать, что не желаешь мне смерти?- Желал раньше. Лет десять назад.
- А сейчас?- Уже перехотел.- Врёшь! – прошипел вмиг побледневший Джонс, будто потревоженная змея, и смотреть на него было страшно. – Врёшь! Ты должен меня ненавидеть, Раша! Обязан! Перестань вешать мне лапшу на уши – и ему заодно! – он кивнул на Сноудена.
- Я не говорил, что не ненавижу тебя, - уточнил Брагинский. – Только смерти тебе желать должен не я.- А кто тогда? Папа римский?- А ты подумай хорошенько.
- Югославия… точнее, Сербия… Бел… Белград… - подал голос внезапно догадавшийся Эдвард.- Замолчи, скотина! – гаркнул вмиг исказившийся от ярости Джонс, оригинально выражая Сноудену благодарность за уточнение. Тем более что сам и без него отлично догадался.
Сербия, Вук Мишич, - до чёртиков напоминал ему Россию своим явным нежеланием безоговорочно покориться, да и внешнее сходство, несомненно, было, хотя и не бросалось в глаза. Только, в отличие от России, у него и возможностей постоять за себя было существенно меньше, а потому Альфред и сделал то, что сделал. И хорошо, что Брагинский не знает всего, - учитывая его отношения с Сербией, он бы послал к такой-то матери всю дипломатию, будь она трижды неладна, и обломал бы о дурную голову американца свою знаменитую стальную трубу, это уж как пить дать.
То, что стало достоянием общественности из-за невозможности скрыть, - бомбёжки Белграда в 1999м, - лишь верхушка айсберга, и уже этого Брагинскому хватило через край, чтобы чётко обозначить своё отношение к Америке. А если он узнает ещё и про то, что Джонс вытворял с Мишичем – просто потому, что так и не смог добраться до самого Ивана…* Отогнав эти мысли, Альфред перевёл взгляд на Россию и с ужасом понял: знает. Всё знает. Ладони моментально вспотели, а спина заледенела.Неужели Мишич рассказал ему?.. Нет, бред: не сделал бы серб этого, и вовсе не из страха перед Джонсом, - слишком, чёрт подери, его заботит душевный покой России, чтобы ещё и добавлять ему поводов. Тогда откуда русский обо всём узнал? А, впрочем, неважно.
- Вот именно, Сербия! – Альфред подошёл к Ивану почти вплотную и прошипел: - И не смей теперь говорить, что не желаешь мне сдохнуть в какой-нибудь грязной канаве со вспоротым брюхом.
Иван оставался внешне абсолютно спокойным, хотя взгляд стал просто-таки стальным, а голос – холодным, как Арктика:- Этого должен тебе желать Вук, а не я. Его право. Причём, железное.- Вот именно. А ты? Да не смеши меня, Брагинский! Всем известно, как вы друг к другу привязаны… Знаю эти ваши лозунги! ?На небе Бог, на земле Россия!? ?Русские и сербы братья навек!? - Альфред неожиданно разразился страшным ядовитым смехом, который Сноуден почему-то сразу окрестил ?смехом висельника?. Ему подумалось в тот момент, что так смеётся тот, кому нечего терять, кто уже стоит на краю пропасти, а назад отступить не может, потому как отступать просто некуда, - единственная точка опоры – это шаткая колченогая табуретка, которую тоже вот-вот выбьют из-под ног одним решительным ударом, и шею сдавит беспощадная петля. А потому нужно хотя бы за мгновение до смерти отсмеяться всласть, пока не задушили. Смех американца и вправду неожиданно оборвался на полузвуке, словно от резкого и сильного удушья, - Альфред закашлялся, подавившись глотком воздуха. Потом хрипло заявил: - Чтоб вам всем пусто было!.. – лицо Америки на мгновение снова исказилось, словно от боли. – Раша, видишь, я признаю, что у вас обоих есть право меня ненавидеть. Что же ты… издеваешься надо мной хуже инквизитора? Если тебе всё теперь известно, - почему ты так уцепился за этого больного на голову идеалиста, чтобы вытянуть меня? Опять ваша чёртова славянская широта души? ?Прощайте врагов своих? и прочая?Иван покачал головой:- Нет. Не мне прощать тебя за то, что ты сделал другим, и Сербии в частности. Я просто хочу, чтобы ты сначала освободился от своей одури, под которой всё это наворотил, а потом уже на трезвую голову смог осмыслить свои поступки и ответить за них. Может быть, что-то путное из этого и выйдет, как знать.- Гадина! – от души припечатал Джонс.
- Согласен. Не меньшая гадина, чем ты.
- Так вот, Раша, - в отличие от тебя и его, - Джонс кивнул на Сноудена, - мне это не нужно. Меня устраивает всё, как есть.- Учитывая, какими добрыми словами ты только что костерил своего команданте, верится с трудом.Американец неожиданно устало посмотрел на Брагинского, провёл ладонью по лбу, который почему-то оказался взмокшим, и тяжело сел на стул:- Россия, что ты хочешь от меня? Чтобы я убил не Сноудена, а своего президента, чтоб ему пусто было?- Как говорится в одном старом анекдоте, ?твой план тоже неплох?. Но нет. И это бы проблем не решило – на его месте будут двести, уж ваша демократическая партия об этом позаботится. Я хочу, чтобы ты хотя бы на минуту задумался, насколько твои цели отличаются – и всегда отличались, - от целей твоего правительства.
- Знаешь, я бы тебе то же самое посоветовал, - закапал ядом Альфред. – Хотя о чём это я? Что ты, что твои правители – за редким исключением, - сплошь поклонники диктата. Ваши-то желания как раз полностью совпадают.- А твои, выходит, нет? – подловил Россия.- Вы мне оба надоели. Оба! – решительно заявил Америка. – Раша, вот что я тебе скажу. Можешь опекать Сноудена сколько угодно, хоть верёвкой к нему привяжись, только на мои цели это не повлияет. Я его мыслей не разделяю. И не смотрите так на меня, чтоб вас черти взяли! Я вас предупредил! – Альфред вскочил со стула, как-то слишком поспешно отвернулся, сделал резкий шаг в сторону двери и исчез – словно едва уловимая серая дымка промелькнула перед глазами. А Эдварда вдруг резко скрутила острая боль в желудке – на этот раз такая сильная, что он невольно согнулся пополам.
Иван ушёл от Сноудена лишь под утро, когда тот, отойдя от приступа, наконец, заснул. Длился приступ недолго – всего полчаса, но за это время Эдвард измучился так, что сил не оказалось даже встать и принять душ – хотя всё тело покрывал липкий ледяной пот, даже рубашка промокла насквозь.- Давно это с тобой? – поинтересовался Иван, когда утихли болезненные спазмы и подопечного перестал колотить озноб.
- Два года.
- При тебе не было аптечки – ты ничего не принимаешь, - задумался Россия. И тут же спросил напрямую: - Сам себя наказываешь таким образом? Понимаешь ведь, что это не выход?Сноуден понимал. Да, он загнал себя чуть ли не в гроб чувством вины за то, к чему был причастен несколько лет. Однако не только чувство вины заставляло его терпеть такое и не глушить приступы лекарствами. Этой болью он словно напоминал себе, что он всё-таки живой, чувствующий, а не просто винтик в механизме. Это каждый раз позволяло Эдварду помнить, почему он вообще начал бороться, а не сидел, как фикус в кадке, пустив всё на самотёк, утешая себя тем, что ничего не зависит от него, постепенно черствея и внутренне умирая. Эта боль, возникшая когда-то как сопротивление жестокости и цинизму системы, которой он служил, - грубо говоря, вправляла ему мозги и очищала от всякой шелухи, мешающей разглядеть истинные мотивы поступков. Возможно, ему и следовало перевести свои порывы в другое русло, но такие радикальные меры – самые действенные, а в большой борьбе, в которую он ввязался, Эдвард не желал и не мог себе позволить работать вполсилы.
И была ещё причина.- Как вы думаете, Иван… Америка и вправду меня ненавидит?________________________* Тут следует сослаться на наработки Gast28 о Сербии, которые произвели на автора неизгладимое впечатление, - что называется, пробрало до костей.