Прощайте, былые мечтанья... (1/1)

Григорий Иванович не верил людям, а точнее?— не верил он в людей. К общественно-политическим организациям относился он с презрением. Колхозников считал лодырями, так называемую интеллигенцию?— бичевал за то, что она покоится на шее этих лодырей. Рабочий класс, по его нескромному мнению, целиком состоял из прогульщиков и бракоделов, чему было множество доказательств: патрон заклинило?— и Григорий Иванович мрачно изрекал хулу на пролетариат. Женщинам не доверял тем более, и сколько бы ими ни обладал, твердо знал: обманут при первой же возможности, а уж заявленьице напишут куда угодно. Особо ненавидел партийных работников, о чем, правда, мудро помалкивал…* Поначалу Лёньке казалось, что друг его Бобриков разделял с командиром такие вот, прямо скажем, мрачные взгляды на жизнь. От этого временами Филатов грустил, хотя виду старался не подавать. Грустно ему было от того, что совсем немногое роднило его с человеком, к которому он испытал, впервые за свою короткую на тот момент жизнь, серьёзные чувства. Как и когда он понял, что его тянуло неведомой силой к этому парню и что он действительно нравился ему, а если конкретнее?— вызывал физическое желание?— он точно сказать не мог. Бобриков был не особо деликатен в плане тактильного контакта?— мог и приобнять неожиданно и подзатыльник отвесить. Филатов, росший без отца, а в друзьях имевший в основном девчонок, так уж сложилось, не сразу к этому привык. Конечно, он понимал, что среди мужчин такое общение вполне приемлемо и ничего необычного в нем нет, но все равно первое время невольно вздрагивал, когда Алёша неожиданно подбегал к нему сзади, надавливая своей горячей ладонью где-то между его плечом и шеей, и быстро шептал ему на ухо что-нибудь вроде:—?Лёнь, я щас с такими цыпами познакомился! Это отпад, я отвечаю! Давай завтра в город после отбоя по-быстрому метнёмся, а? По части женщин Бобриков казался Филатову неуёмным?— весь в командира. Лёня даже представить не мог, когда тот успевал готовиться к заданиям, есть, спать, да ещё и заводить по всем деревням и сёлам, куда их забрасывало по долгу службы, бесконечные знакомства с девушками и женщинами всех типов и возрастов. Все эти женщины подолгу писали Алёше длинные письма, которые Бобриков, понятное дело, не хранил, но на многие из которых отвечал весьма охотно. Поначалу Лёня не понимал этого, думал, что Алёша так перестраховывался?— искал пути отступления на тот случай, если его настоящая биография тем или иным способом окажется на столе у начальства. Тогда нужно будет бежать и первое время скрываться, и каждая из этих дурочек, ливших ночами слёзы о благополучии старшего сержанта Бобрикова, будет рада на время приютить у себя любимого… Отчасти это так и было, и спроси Филатов об этом, в ответ он получил бы примерно следующее:—?Ты, Лёня, просто плохо знаешь баб. Вырастешь?— поймёшь, что к чему. Позже Лёня понял, что главной причиной нескончаемой вереницы знакомств и переписок Бобрикова с представительницами женского был не что иное, как страх одиночества. Лёне часто приходили письма от матери и от Этери, иногда писал кто-то из друзей, оставшихся после школы работать в колхозе в ожидании, что их призовут на фронт по достижении восемнадцати лет. А Калтыгину никто не писал… Всякий раз, когда приходила почта, Григорий Иванович был мрачен и угрюм и все больше прикладывался к бутылке…Бобриков же всегда получал рекордное число писем. В штабе уже посмеивались над его популярностью, а он и рад?— отшучивался да ухмылялся. Но если бы не его неуёмная жажда жизни и новых знакомств, тогда не видать ему за всю войну ни одного письма. Дома у него не было, как и семьи. И близких друзей, насколько Лёня понимал, тоже не было. Да и где их было заводить: на войне люди умирали быстрее, чем успевали близко узнать друг друга. Это им двоим пока что везло… А в детдоме Бобриков никогда не чувствовал себя своим. Быстро освоился, его все любили?— это да. И всё-таки не место там было воспитанному мальчику из обеспеченной советской семьи, где по вечерам родители просили сына играть им на фортепьяно днём разученные с гувернанткой пьесы… Как-то после провального, по большей части, задания с ?языком? Лёнька поделился с Алёшей своими тревогами.—?Лёх, ты же знаешь, я не трус!—?Знаю.—?Мне бы понимать наверняка, за что мы воюем и для кого. Я уже ничего не разберу, где наши, а где?— чужие.—?Наших, Лёнечка, у разведчиков нет до конца и быть не может,?— помедлив, отвечал Бобриков,?— Ты это запомни, как следует, слышишь? Ты всегда будешь для всех чужой. И доверять нельзя никому. Доверять можешь только мне. Я да ты, да мы с тобою. Мы есть друг у друга, понял? И точка. На войне надо вместе держаться.—?А потом что, после войны?.. —?насупился Лёнька.—?Потом?— суп с котом! Доживём?— увидим. Лёня со школы догадывался, что любовь, в которую они играли с Этери, была фальшивкой. Он делал то, чего от него ожидали, и когда все ребята из его класса начали водить девчонок в кино, в его жизни как-то сама собой появилась она.Этери была на два года старше него, разумная, не прилипала. Ему спокойно было с ней, потому что, в отличие от других девчонок, которых он близко знал, она не приставала с поцелуями и тому подобным… В общем, до Алёши с Лёней этого не случалось. Классическое советское воспитание не позволяло ему подолгу рефлексировать на тему своих… предпочтений. Он знал, что такие люди, как он, были всегда. Но об этом не принято было говорить в обществе, немыслимо было представить разговор о подобных вещах в семье или с товарищами. К шестнадцати годам Лёнька испытывал по-настоящему сильное желание близости всего пару раз. Но мимолётно и не особо осознанно. Однако, к женщинам эти его проявления чувств, свидетельствовавшие о его взрослении, не имели никакого отношения. Уходя на войну, он обещал писать Этери и твёрдо решил, что если она его дождётся, они непременно поженятся, родят детишек, и все у них будет по-людски. Живут же люди в браке много лет, когда чувств уж давно и след простыл… Так наивно полагал Леонид Филатов, уходя со школьной скамьи прямиком в разведподразделение. Он свято верил в свой жизненный путь, верил, что он не оборвётся на середине сражения, и живо представлял себя в зрелости и старости, детей своих и внуков, и в голове его уже протягивались в необозримое будущее сотни связующих нитей сквозь пространство и время от него к его потомкам, каждый из которых будет знать прошедшего Великую войну Леонида Филатова, вернувшегося с победой… Иногда в холодном поту он просыпался от того, что где-то в далеком двадцать первом или, может, двадцать втором веке эти самые потомки, разбирая ветхие архивы, находили в нем сведения о том, кто в действительности был Леонид Филатов. Лёня слышал много названий для таких, как он, и ни одно ему не нравилось. Разве это он? Он ведь нормальный парень, отличный разведчик, стреляет и бегает получше многих… Нет, определённо не позволит он каким-то низменным порывам души запятнать свою репутацию на долгие годы вперёд, думал Лёнька. Так думал он в начале войны. А потом с ним случился Алёша… Как-то он в порыве откровенности Лёня признался за ужином, что больше не пишет Этери.—?Понимаете, я ведь обещал писать ей каждый день… Всякий раз, как смогу, обещал. А теперь вот выходит, что я и не могу вовсе. Не пишется, да и о чем писать? О службе?— не положено…—?Ну не пишется, так не пиши. Не въезжаю я в твои загоны, хоть убей, – уплетая кашу за обе щеки прокомментировал его заявление вечно голодный Алёша,?— чай, не сошёлся на ней клином белый свет. Найдём мы тебе другую бабу…—?Да не хочу я другую,?— раздраженно отмахнулся Лёня и, запнувшись, добавил,?— бабу. Не до этого сейчас. Я просто обещал и…—?Ах, молодость зелёная! —?всплеснул руками Калтыгин,?— я тоже когда на бабе лежу, чего только не наобещаю. А слез?— и забыл. И что ж с того?Первое время Лёня в ступор впадал от такой далёкой от его представлений о морали откровенности. Потом привык… Повзрослел, пообтесался. Взглядов своих, однако, не переменил и не собирался. И всё-таки он ещё не признавался себе до конца, что весь его план на послевоенную жизнь горел синим пламенем. Не было в его мыслях и сердце места Этери, их детям и внукам. И этого уже никак не изменить. Прощайте, былые мечтанья!*Этот отрывок во многом совпадает с абзацем из книги А. Азольского. Кое-что исправлено, но в целом следует считать его цитатой.