Часть 6 (1/2)

Честно признаться, я с трудом входил в колею привычной службы. За месяцы наших ползаний по польским лесам, я отвык от многого. От обильной еды, от спокойного сна на кровати, от чистой формы и регулярной бани. Был какой-то чудовищный контраст между тем особнячком, в котором мы жили по легенде в Польше и канавами, в которых мы спали по очереди. Между свиными сосисками и буквально руками разодранного горла зайца, который как-то попался в нехитрые силки Калтыгина.

А еще я отвык от подчинения приказам. Григорий Иванович разумеется руководил нами, он выбирал направления и принимал решения, но всегда с нами советовался. Как только мы попали на кордон, все изменилось. Над нами снова было высокое начальство, которое решало за нас все. Как жить, что жрать, когда спать и чем заниматься в ?свободное время?.Я отвык от того, что надо спать с Леней раздельно. Что у каждого есть своя кровать, и он больше не будет спать, прижавшись ко мне, пусть даже и в банальной попытке согреться. Я отвык от людей. Не каких-то абстрактных, а вполне реальных людей, которые знали меня и которых знал я. Мы так вплелись друг в друга, все трое, что отвыкать от одной жизни, одной души, одного мозга на троих было сложно.

Я еще несколько недель одергивал себя от попыток подхватить Леню за талию. А повода больше не было, ведь ногу ему подлатали и на нормальном питании с лекарствами и уходом он восстановился в невероятно быстрые сроки. Меньше чем за месяц. Я заново привыкал есть ложкой. Напоминал себе, что этот страшный, холодный и безнадежный эпизод уже закончился. А потом однажды увидел, что Леня спит с ножом в руке, которую прячет под подушкой. Почему-то мне стало легче.Нас отправляли в Крым. Все подробности сообщил лично Чех, пресекший одним взглядом все наши попытки его отблагодарить. Лететь мы должны были под прикрытием. Обезвредить на месте троих вражеских диверсантов, пробраться к партизанам, под видом которых немцы ведут агитацию. И выкрасть профессора, который должен был уничтожить некий важный объект. Звучало, как полная задница. Как иголка в яйце, в которой Кощеева смерть.

Но, как обычно, моего ценного мнения не спросили. Слава несуществующим Богам, нас собирались самым нежным способом высадить из самолета. Даже парашютов не выдали. Самолет был крохотный, летели мы ночью. Ленька подпрыгивал от нетерпения, ему очень хотелось увидеть море. Он, в отличие от меня, быстро отошел и снова стал восторженным щенком. Хотя нож под подушкой говорил мне о том, что возможно ему просто было удобно таким быть.

Мы пролетали как раз над кромкой моря, и Калтыгин милостиво обратил Ленькино внимание на это самое море. Филатов чуть не вывалился из самолета, пытаясь в темноте разглядеть хоть что-то. Меня веселил его детский восторг, и я даже поддразнил его, на что он совершенно несвойственным себе образом отхлестал меня по плечам. Не буду врать, мне даже понравилось.

Григорий Иванович пребывал в крайне благостном настроении. Его радовало все, и новая операция, и тот факт, что везла нас очень хорошенькая женщина-пилот. Калтыгин на удивление ненавязчиво распускал хвост и бил клинья. Дама от работы не отвлекалась, но посматривала довольно благосклонно. Мы же с Ленькой пихались в тесноте на задворках крохотного самолетика, и я изо всех сил старался его не лапать.

Пока Калтыгин выпрашивал у барышни адреса, пароли и явки, она мило спросила где мы хотим прыгать. Либидо нашего капитана заметно поутихло. Я же сглотнул громадный ком внезапно поднявшейся к горлу тошноты. Парашютов нам не дали, прыгать мы не планировали и должны были сесть на побережье. Оказалось, низкая облачность. И единственное, что могла нам предложить пилот – прыгать в воду, в надежде, что с двадцати метров мы не разобьемся.Калтыгин оглянулся на нас почти извиняющимся образом. Мы лишь вздохнули и стали упаковываться потеснее, вещмешки, мешки с оружием, гражданские шмотки. Я с горестным тихим стоном застегивал под шеей мягкий летный шлем. В темноте задней кабины я почувствовал, как Леня сжал длинными пальцами мое колено, и положил свою руку поверх его пальцев. Калтыгин торговался с лейтенанточкой за высоту. Максимум, на что она могла спуститься – двенадцать метров.

Я мрачно перебирал в сознании трехэтажные матерные конструкции, которые месяц назад услышал от нашего подполковника. Жалеть в этот раз капитан меня не стал, велел прыгать первым. Я позорно сглотнул еще раз. Ленька же попытался меня приободрить, пожелал мягкого приземления, и под шумок, пока Калтыгин разглядывал линию побережья шлепнул меня по заднице.

Я так охренел, что прыгнул почти легко, хотя все равно орал от страха. Не любил я высоту. Не любил. Летел я погано. Маленькая высота не давала возможности занять устойчивое положение, меня мотало во всех плоскостях, преимущественно вниз головой. А приземлялся я плашмя, и еще какое-то время меня тащило силой инерции по поверхности воды.

Я хлебнул соленой воды, закашлялся и тут же под весом мешка ушел на дно, глубина была приличная, но и плавал я неплохо. Кое как, прикрыв глаза и уняв головокружение, я выгреб на поверхность и поплыл к берегу. Море было достаточно спокойное, но у берега меня все равно шваркнуло о скалы.

Я выполз, отдышался, и пополз на разведку по окрестным камням. Вроде было тихо. Ну как тихо. Я четко слышал, как переговаривались мои боевые товарищи, как Леня звал меня по имени, а Калтыгин его одергивал. Они оба приземлились метрах в ста от меня. Кто же знал, что вода так хорошо передает звук. В голосе Лени нарастала паника, и он позвал меня второй раз, несмотря на шиканье Калтыгина.

Я же держал себя в руках, и просто как можно быстрее старался до них доползти. Обойдя высокую скалу, всю покрытую водорослями и прилипшими ракушками, я увидел Леню и Григория Ивановича. Они устроились на камнях у самой воды. Калтыгин, полулежал. Я подобрался к ним, услышав облегченный выдох капитана, и мягко похлопал Леньку по коленке. Он на секунду коснулся моей руки кончиками пальцев.

Этот обмен теплом занял мгновение, но я сразу почувствовал, как он расслабился. Мы стали подводить итоги. Калтыгин вывихнул ногу, которую Леня ему тут же и вправил, но хромать он все равно должен был знатно. У нас утонул мешок с оружием. У Калтыгина остался пистолет. У нас с Ленькой были ножи. Ленька красиво играл лезвием, а я слегка истерически заржал. Улыбнись страна, вот они твои герои.

На вооруженный отряд с голой жопой. Ну, нам конечно не в первой, но как-то уж слишком быстро мы начали просирать задание. Однако хочешь не хочешь, а к утру нам надо было быть в условной точке. Мы с двух сторон подхватили Калтыгина и пошли. Камни, скалы, все это совсем не облегчало задачу. Плюс было довольно холодно, ну и мокро.

Когда солнце уже слегка согрело этот каменистый край и даже немного просушило наши мокрые шмотки, мы добрались до нужной местности. Плюхнулись в сухую траву и стали ждать. Ждали недолго, самолет прилетел, хотя и с небольшой задержкой. Мы в бинокль отследили троих парашютистов. А потом показался еще и четвертый, о котором нам известно не было.

Наше задание становилось все более томным. Теперь их было четверо на нас троих, плюс Калтыгин еле шел. Он раздал нам наши цели, себе оставив центрального противника. А с четвертым мы решили разбираться по ходу дела. А когда до этого самого дела дошло, я понял, что мы непозволительно расслабились.

Все мы. Я отследил одного из вражеских диверсантов, при этом вообще не заметил второго, а он ведь стоял метрах в тридцати в чистом поле. Но хрен с ними с двумя, я не справился и с одним. Здоровый детина был выше меня больше чем на две головы, и шире в плечах. Он довольно быстро уложил меня на лопатки и тут подоспел второй.

Выбил у меня из руки нож, и даже не захотел тратить на меня патроны. Тупо взял камень и замахнулся. Во рту распускался яркий вкус крови, а перед глазами встало Ленькино лицо. Я вздохнул и приготовился умирать. Как вдруг здоровый детина застрелил своего напарника. Я опешил, и как раз подоспел Калтыгин, злой, как черт из преисподней.

Взял здоровяка на мушку, а тот вдруг заговорил на чистейшем русском. Перебежчиков наш капитан не любил, так что вдарил ему своим импровизированным костылем, наорал на меня, велел подтереть сопли и идти за следующим. Делать было нечего, я тихонько поблагодарил здоровяка и пошел искать оставшегося диверсанта.Но день был явно не мой. Последний враг зацепился парашютом за скалу, и казалось, что убрать его будет легко. Но он очень успешно выбил нож из моей руки. Ну не мое оружие, не мое. Ленька с ним работал гораздо лучше. Мало того, этот ублюдок, даже будучи подвешенным на парашюте, умудрился очень грамотно вмазать мне ногой сначала по морде, затем по ребрам, а затем и по затылку, от чего я все-таки уполз в небытие.

Несмотря на совершенно точно не мой день, мне чертовски везло. Меня спасали в самый неожиданный момент. Вот и в этот раз, пока я отдыхал в отключке, Калтыгин порешил этого акробата. Как оказалось, попытку отбить мое хладное тело совершил и Ленька, причем вооруженный трофейным автоматом, но тоже получил по темечку и прилег рядом со мной.

Калтыгин сидел на траве и отчитывал нас, как сопливых щенков. И прав был в каждом своем слове. Мы стояли рядком и обтекали. Диверсанты хреновы. Гордость Советской Армии. Нас уделали одной левой, и это было обидно. Закончив разбор полетов, капитан стал держать совет, как нам быть дальше. На руках был захваченный язык, и совершеннейшее непонимание нами ситуации.

Мы устроились у небольшого ручейка в низине. Я угрюмо перевязывал себя сам, на плече была царапина. Глубокая, но не опасная. Ленька поначалу дернулся меня перематывать, но Калтыгин зачем-то на него рыкнул и кивнул сесть рядом с собой. Мы переглянулись и промолчали.Наш язык – здоровый детина, смуглый и уже седеющий, хотя явно нестарый, был вполне спокоен. Калтыгин вертел его и так, и эдак. Они с Ленькой разглядывали карту, которая была у вражеских диверсантов. Ленька верно подметил, что они высаживались в зоне видимости. А значит были видны все четыре парашюта. Выходило, что убивать его нельзя, хотя смерти он очевидно не боялся. Я не мог понять почему, но я был даже рад, что убивать его не придется. Не думаю, что дело было только в том, что он спас мою жизнь. Мое нутро просто кричало о том, что он порядочный. Насколько вообще может быть порядочным человек, предавший свою Родину.

С другой стороны, кому-кому, а уж не мне говорить о чести и Родине. Да и не Калтыгину, наверное. Как и Ленька имел ряд своих претензий, так что пропагандистские фразочки, бросаемые нашим капитаном не впечатляли никого из нашей скорбной компании.Выходило так, что их группе нужно было захватить какого-то важного человека. Грачев, а так он назвал себя, сообщил нам пароли и отзывы, а заодно по дороге рассказал все что знал о своих мертвых коллегах. Мол, один был физкультурником, второй сидел пять раз. Григорий Иванович продемонстрировал знание фени, а в физкультурники определил Леню, что в общем-то было более чем логично.Наш пленный презрительно фыркнул, и я уже навострился впрячься в защиту чести друга, но меня опередил капитан. Он рявкнул, что Грачеву повезло, что он не встретил Леню раньше. На самом деле это было правдой. По сути из нас троих именно Леня с одним ножом чисто убрал своего первого противника. Это я уже потом начал лажать.Мы медленно ползли по гористой местности, Калтыгину явно было тяжело, но он не подавал виду. Воздух в этих краях был густой и какой-то застоявшийся, хотя я всегда думал, что в горах он свежий и легкий. Из-за жары, казалось, что пейзаж плывет и дрожит. Наконец на нас вышли дозорные.

Я сообщил пароль и получил на него ответ. Теперь оставалось надеяться, что это не был знак засады. Окольными неприметными тропами нас привели к горному партизанскому поселку. Откровенно говоря, выглядело все это странно. Как обычная деревня, правда населенная одними только вооруженными мужиками.

Вокруг редкой растительности гулял скот, сушилось белье, кто-то колол дрова. Обычный быт, обычного поселения. Нам сбросили подвесные лестницы, чтобы мы смогли забраться на небольшую, но отвесную скалу. Я под шумок отдал Грачеву автомат. Почему-то мне нравился этот молчаливый, собранный и спокойный мужчина.

Нас встречал подтянутый мужик, от которого веяло опасностью. Сначала он заговорил на русском, потом на немецком, оба языка звучали гладко, я не смог определить, какой из них родной. Русский был сложнее, так что я предположил, что все-таки он русский. Он спросил, что нас задержало, я ответил про ветер, который отнес нас к скалам.Леня помог забраться Калтыгину, который предварительно забросил на пригорок свою трость. Так вышло, что роль командира отряда досталась мне. Роли были распределены из-за соответствия образам, к тому же у меня был лучший немецкий в нашей группе. Все же акцент у Леньки был сильный, а Калтыгин так и не удосужился выучить язык.

На этот раз я был капитаном Хельмутом Ригелем. Мы говорили с местным командиром на смеси русского и немецкого, как будто соревнуясь в легкости перехода от одного языка к другому. Я не ошибся, решив, что он русский. Он велел своим подчиненным нас кормить, а сам зазвал меня выпить. Забавно было наблюдать за смесью двух культур.Мы пили местный самогон, который майор упорно называл шнапсом. Я сосредоточился на том, чтобы пить, как немец, нас этому учили. Майор был явно не дурак выпить. За бутылкой он рассказал мне новые вводные. Нам действительно нужно было захватить некоего человека. Не были известны ни его внешние данные, ни его имя.

Его называли ?Гость?, и было ощущение, что весь отряд создан только рад его охраны. К следующему дню нам должны были предоставить проводника. В том отряде у Мюллера или Николаева было трое своих людей. Если честно, я не очень понимал, зачем тут понадобилась настолько подготовленная группа.

Николаев многозначительно сказал, что каждый занимается своим делом. А еще упомянул, что партизанские тропы заминированы. Складывалось впечатление, что эта операция изначально не была нацелена на успех. Как будто обкатывали методы обучения диверсантов на пушечном мясе. Хотя, безусловно, этот таинственный Гость был важен.

Судя по всему, нам не доверяли несмотря ни на какие пароли и отзывы. А может и правда спать было негде. Нас устроили буквально посередине двора на раздолбанных кроватях. На виду у всех. Зато хоть одеял дали с избытком. Ночи в горах были холодные. Неподалеку горел костер, около которого один из мужиков заунывно читал что-то похожее на мусульманскую молитву.Я если честно смотрел на это с удивлением. Давно не встречался с таким явным проявлением культа. Калтыгин был суеверным и своего рода по-бытовому верующим. Но никогда не читал молитв и не носил креста. А тут мало того, что непривычная вера, к крестящимся бабам я как-то притерпелся. Так еще и у всех перед глазами. Было странно и как-то неловко. Как будто подглядывали за чем-то очень личным.

Укладываясь, мы быстро распределили дежурства. Нам было привычно спать по очереди. Поделили ночь на троих. Калтыгин велел дежурить с закрытыми глазами, притворяясь спящими. При смене караула, будить того, кто справа максимально незаметно. Он вызвался дежурить первым. Потом был я, потом Леня. Грачева положили самым левым, рядом с Калтыгиным. Который и на свой демонстративный сон лег в обнимку с трофейным автоматом.

Я лежал с закрытыми глазами, но сон не шел. Сказывался адреналин сегодняшнего дня. Ныла челюсть, в которую прилетело тяжелым армейским ботинком. Дергало руку, я пообещал себе завтра показать ее Лене, который традиционно был нашим полевым врачом. Закрытые глаза обостряли все остальные чувства и в первую очередь слух. Раздражающе ныл мусульманин, переговаривались по окраинам лагеря. Шаркали сапоги часового, трещали дрова в костре.

Я пытался заставить себя уснуть, понимая, что скоро придет моя очередь лежать в дозоре, а потом останется всего несколько часов на сон. Но ничего не получалось. В итоге я просто лежал на боку, пялясь в темноту внутренней стороны век, и банально считал прыгающих через забор овец. В какой-то момент слева за спиной послышалась возня.

Я услышал спокойный, как могила, голос Калтыгина, который уточнил, куда собрался наш странный военнопленный. Я распахнул глаза, натыкаясь на недоуменное лицо Лени, когда Грачев сказал, что пойдет прогуляется, мол зуб у него болит. Успев в глубине души порадоваться, что Леньке тоже не спится и он нашел возможность мне подмигнуть, я все же полностью разделял его удивление.

Партизан хренов. Зуб у него болит. У меня может тоже много чего болит, я же лежу и не дергаюсь. Нашел дурачков. Григорий Иванович дал ему спирта, и уложил обратно. Тихо рявкнул на нас, велел спать. Я опять отвернулся к Леньке, который в свою очередь повернулся ко мне. Мы лежали уже не притворяясь, что спим.

В его глазах отражались искры костра. И выглядело это достаточно инфернально. Но я мог думать только о том, какой он красивый, и как я скучаю по нему. И как бы мне хотелось сейчас лечь рядом, устроить его голову на своем плече, согреться не от чужого одеяла, а от его знакомого тепла.

В какой-то момент он зашевелился, подтягивая руки ближе к подушке. Устроил одну на другой и дернул пальцами, привлекая мое внимание. Я вопросительно поднял бровь, а он положил указательный палец на тыльную сторону ладони начал ритмично им постукивать. Мне потребовалось минуты полторы, чтобы понять, что это Морзе.

Я кивнул ему и сосредоточился на расшифровке. Первое же послание заставило мои глаза вылезти из орбит. Он отбил: ?Соскучился. Хочу тебя.? Я смотрел на него во все глаза. А он, засранец, лишь улыбнулся краешком губ и закусил нижнюю. Я медленно подтянул руки в ту же позу, что и он.

Проанализировал ситуацию. За нами вроде никто не следил. Ноющий мусульманин сидел так, что не мог видеть наши руки. Калтыгин лежал с закрытыми глазами, а постукивал Леня неслышно, едва касаясь руки, чтобы нельзя было понять нас по звуку. И я отбил в ответ: ?И я тебя. Безумно.? С этого момента ночь окончательно пошла по пизде. Потому что Ленька разошелся и вылил на меня ушат своих крайне откровенных фантазий.Большая часть из них касалась вполне невинных вещей, которые мы с ним уже делали. Он хотел со мной в баню, ласкаться в мыле и теплой воде. Он хотел, чтобы я хлестал его веником. Он хотел доставить мне удовольствие ртом, как тогда в Польше. Он много чего хотел. А я хотел еще больше всего, но почему-то рассказывал в основном о том, какой он восхитительный. Отвешивал откровенные комплименты его телу. Мне кажется я минут двадцать пять настукивал дифирамбы его члену. А он очаровательно краснел, или мне так только казалось в отблесках костра.

Я пребывал в отчаянии, потому что мне нестерпимо хотелось прикоснуться к нему. Он был так близко и в тоже время недосягаем. А Ленька, как будто это понял, убрал руки, прекращая мучить меня и прошептал одними губами: ?Спи?. И удивительно, но я вырубился как по команде. А проснулся уже через полтора часа, когда меня будил Калтыгин громким кашлем. Была моя очередь заступать на дежурство.

Ночь пролетела почти незамеченной. Я легко отлежался свои четыре часа, разбудил Леньку, сделав вид, что у меня упала подушка, и получив очередной обжигающий взгляд снова уснул. Мне даже ничего не снилось. А проснулся я бодрым и отдохнувшим. Нас уже ждал проводник. Мы выступали на рассвете.Шли долго, часов семь. Калтыгину приходилось тяжело. Мы пытались ему помогать, но он устало отмахивался. Местность была такой разнообразной, что дух захватывало. Мы шли лесными тропами, ущельями, горными возвышенностями, когда казалось весь мир на ладони, и каким-то переходами, вырубленными прямо в скалах. Я невольно задумывался, сколько же нужно было времени, чтобы выдолбить в камне ступеньки…Наш Сусанин привел нас к какой-то пещере, выглядевшей совершенно нетронутой человеком. В ее дальнем углу был узкий проход, сквозь который мы с трудом протиснулись и оказались по другую сторону скалы. А там было небольшое пространство похожее на хуторок. Жилые помещения были пещерами, там были окна и двери, завешенные тряпками. Всюду были закреплены самодельные лестницы. Здесь даже были женщины, что опять-таки смотрелось сюрреалистично.

Для этой деревни мы были спец-отрядом, присланным повысить уровень боевой подготовки партизан. У скалы висел красный флаг. В пещере высокого начальства был прибит портрет Сталина, написанный углем от руки. Местный старший по званию и начальник штаба были странноватыми смуглыми толстяками. Суетились, нервничали, хихикали, за что-то оправдывались, жали руки по десять раз. Мы стояли рядком, потные, откровенно побитые. У Грачева был синяк на скуле, у Леньки ссадина на пол лица, Калтыгин хромал. Мы были тем еще горе-отрядом.

Но то, как этот пухленький Ломакин по третьему кругу заходил на пожатие рук, напрягала. Я привычно перестраивался на новое имя. Лейтенант Зайцев. Зайцев. Зайцев. Грачева Калтыгин перед этой парочкой отмазал, ведь бумаги были только на трех человек. Все было очень странно и непонятно. Наша операция и так была не на высоте, но с каждым новым шагом мы лишь больше запутывались в происходящем.Они путались в том, есть у них пустая землянка или ее нет. Хотя сложно было назвать местное жилье землянкой, это скорее было орлиное гнездо. Нас выводили из штаба чуть ли не под руки. Калтыгин задержался, пытаясь хоть что-то вызнать у Ломакина. Я напряг слух, но уловил лишь обрывки его спутанного блеяния.

Зато порадовал подгон шмотья и оружия. Леньке, который теперь был Лепшин, Калтыгин выдал старенькую, но рабочую оптическую винтовку, тот вцепился в нее, как в родную, и тут же перебрал, смазал и разве что не облизал. Извращенец…Как-то очень кстати было время обеда и нас опять усадили по центру деревни, причем все остальное население этого магического села расположилось повыше, и мы чувствовали себя, как в цирке. Калтыгин мрачно курил самокрутку. Мы жрали кашу. Съедобно, но я варил лучше. Меня отправили на первую разведку и под предлогом поиска соли и хлеба я шатался между кострами выискивая кого-нибудь похожего на профессора. Таковых не было.

Сплошные старики, хлипкие мужики, попался какой-то в морской форме. Они не были похожи на партизан, больше на дезертиров, если честно. Вроде как их отряд был в охранении, но что они охраняли помимо своих котелков было решительно непонятно. Григорий Иванович направил все силы на завоевание аудитории и на раз-два организовал дружеский поединок в рукопашке.

Причем выставил от нас именно Грачева, хотел посмотреть, на что он способен, ну и именно его все-таки мы назвали преподавателем рукопашного боя. Против него выставили здорового детину, но я сразу понял, он крупный и неповоротливый, и жира там столько же, сколько и мышц. Откуда в этих пещерах взялось такое цирковое чудо тоже хотелось бы узнать.Помимо зрелищ, Калтыгин потихоньку организовывал еще и хлеб. А точнее табак, быстро разводя местных на спор. Дай мы ему чуть больше времени он бы там устроил ставки, и мы бы поотбирали у сельчан все, начиная от сапог и заканчивая скотом. Быстро организовали круг. Мы с Ленькой угнездились на парапете, и я старательно изображал веселье. За спиной была пропасть. Леня чувствовал мою нервозность и регулярно тыкался в меня коленкой.

Калтыгин раскачивал толпу, как профессиональный зазывала. Ленька радовался, как ребенок, но я видел, как крепко он сжимает винтовку в побелевших руках. Грачев разделся, явив миру крепкое подтянутое тело, я мысленно отдал должное. Начался бой, а если быть более точным, избиение.

Грачев разложил этого пухляка за пару минут, но нам хватило времени узнать знакомую технику. Кто-то по ту сторону войны тренировал вражеских диверсантов по той же методике, что и нас тренировал Чех. Ленька просек это быстрее меня.

Повеселив народ, мы изъявили желание отдыхать. Не военный лагерь, а дом отдыха какой-то. Нас повели в самый дальний конец этой странной деревни. Мы минут семь шли извилистыми тропами, за ограждением которых был гигантский обрыв. Нас привели чуть ли не в отель Метрополь. Большая пещера, хорошо нагретая солнцем и продуваемая ветром сквозь довольно большие окна. Две двухэтажные кровати, грубо сколоченные из бревен, зато с полным набором накрахмаленного постельного белья. Второй выход из пещеры вел к крошечной природной купели с водопадом шириной в кулак. Вода постоянно обновлялась, так что можно было и мыться, и набирать ее для готовки.

Калтыгин исподволь все пытался разговорить начальника лагеря. Но тот молчал, как рыба. Зато разговорился наш провожатый, который и сдал, что некий ученый жил в этой роскошной пещере, а утром ушел в город. И если идти быстро, то был шанс их догнать. Увы, быстро идти было не очень про нас, а с другой стороны выхода особого не было.

Калтыгин с душевной улыбкой попросил не беспокоить нас хотя бы час, под предлогом отдыха И видимо перестарался с душевностью. Потому что начлагеря не только пожелал нам отдыхать сколько потребуется, но и выставил за нашей занавеской караул из двух человек, что было очень не кстати и больше походило не на обеспечение нашего покоя, а на контроль.