Часть 6 (2/2)

Выход был один – через окно. Я тяжело вздохнул. Ненавижу высоту. Но нашлась веревка, вязанка дров для противовеса. И вот мы уже ползли по практически отвесной стене. С меня сошло семь потов, зато внизу меня ждал Ленечка, который снимал меня с этой веревки обеими руками и чуть ли не как невесту оттащил в тенек. Выдал воды и погладил по голове, я даже ошалел от такого явного проявления чувств. К счастью Грачев в это время полз по стене, а Григорий Иванович еще был наверху.

Спустя часа четыре мы увидели искомый отряд. Они шли в ущелье, довольно большой группой. Ленька пересчитал их в прицел, со мной Калтыгин поделился биноклем. Мы за ними не успевали, сбоку был крутой склон, но не отвесный. Проводник хотел вести нас какой-то тропой, но я понимал, надо спускаться здесь. Что и высказал вслух.

Григорий Иванович меня приструнил, но совет послушал. И мы, не зря же нас столько учили, покатились по склону. Это было тяжело, а уж каково было самому Калтыгину с травмированной ногой я даже думать не хотел. Но мы с горем пополам спустились и даже доползли до худо-бедно удобного места для засады.

С той стороны тоже люди были не пальцем деланные. И что-то почувствовали. Но лежали мы хорошо и до засады они все же дошли. Ленька оттеснил к скале мужика, который был больше всего похож на охраняемый объект. Калтыгин убрал одного человека ножом, я удушил второго ремнем от его же автомата. Действовать нужно было тихо, в горах любой выстрел слышен очень далеко, а за нами наверняка уже шли.

Но одна короткая автоматная очередь все же прозвучала и была быстро прервана Грачевым. Мы удостоверились, что все целы. Я выхватил совершенно обезумевшие Ленькины глаза, которые потемнели от адреналина. Тот уже допрашивал профессора. Мы скучковались рядом с ним, пытаясь в три горла объяснить ему всю ситуацию. Он явно был слегка не в себе. И было непонятно верил нам или нет.

Мы по очереди объясняли, что пытаемся его спасти, что надо уничтожить его лабораторию, что за ним охотятся немцы и его будут искать и в горах, и в городе. Он затравленно кивал и кажется ему до сердечного приступа оставалось пол шага. Однако встал и довольно охотно пошел за нами.

Калтыгин пытался завоевать доверие профессора. Жал руки, знакомился, был максимально дружелюбен. И может это и возымело бы свой эффект. Но нас все-таки догнали. Большой отряд из псевдо-русских и псевдо-немецких партизан, для которых я оставался Хельмутом Ригелем. Они вышли на нас практически в упор. Мы плохо сориентировались, но все же ушли в бок, вытащив профессора.

Из кустов мы оглядели местность. Нам в рыло шли человек двадцать, расклад был крайне паршивый. Калтыгин повесил профессора на Леньку. Все еще берег его по старой привычке. Однако даже я, отягощенный своими чувствами, понимал, что в данном случае Леньку было лучше посадить снайпером, отстреливать врагов по одному. А меня отправить в кусты, прикрывать жопой ученого.

Но времени было в обрез, Григорий Иванович принимал решения интуитивно, а его интуиции мы привыкли доверять. Так что мне оставалось только пробраться дальше на позицию, проскочив мимо Лени и напоследок коснувшись его плеча. Он поймал мои пальцы щекой, мазнул по ним легкой щетиной и занялся быстрым инструктажем охраняемого лица. Я скакал по кустам, чувствуя покалывание в пальцах, там, где он меня коснулся. Гадливо тянуло в районе солнечного сплетения.

Пускай я был последней сопливой сучкой, но теперь я хотел бы целовать его перед каждой опасностью. Я малодушно начал бояться, что какая-то из них будет нашей последней. А рано или поздно так бы и случилось. Я не был настолько наивен, чтобы ожидать выживания нашей боевой группы в полном составе. Я уже был большой и в сказки не верил. Надеялся только, что не мне придется видеть его смерть. Мечтал, чтобы он смог это пережить, вернуться к нормальной жизни, найти себе женщину, стать отцом.

Под эти трагично-лиричные мысли я залег за какой-то корягой. Меня позвал майор Мюллер, явно выясняя нашу реальную сторону. Я промолчал, а вот Калтыгин от души его послал. Так что перестрелка началась практически одновременно. Мы были удивительно хороши этим днем, наши соперники падали один за другим, а мы до сих пор были целы

И все шло хорошо, я плюхнулся перезарядить автомат, когда на центр нашей арены выбежал чертов профессоришка и заорав, что он свой, бросился прямо в объятия врагов. Ленька его упустил, понадеявшись, что тот будет тихо лежать в кустах, пока он сам помогает нам огневой мощью. А оказалось, что нужно было держать ученого под присмотром. Я услышал упаднический стон в кустах.

Его же услышал и Калтыгин, заорав, что расстреляет Филатова, потому что таким идиотам не надо жить. Я напрягся, но ситуацию спас Грачев, кинувшись за профессором, он бесцеремонно взвалил его себе на спину, прикрылся им, как щитом, понимая, что его убивать немцы не станут. И почти донес его до нас. Но хороший снайпер был не только с нашей стороны.

Грачева подстрелили в ногу, и профессор свалился с него кулем. Я видел, что кто-то с той стороны тоже откинулся, сраженный в горло, значит Ленька не дремал. Но было поздно. Ублюдочный профессор побежал обратно, а Грачева расстреляли из десяти стволов за доли секунды. Профессора приняли в теплые объятия враги. А Калтыгин приказал отступать. Я бежал изо всех сил, малодушно радуясь, что мой Леня бежал сбоку, а не истекал сейчас кровью на дне ручья.

За нами особо никто не гнался. Получив профессора, они сосредоточились на лаборатории. Так что нам не составило большого труда двигаться параллельно с ними в отдалении. Правда перед этим Калтыгин от души просклонял Филатова по матери, и даже хотел отвесить ему подзатыльник, но мое тело среагировало само и меня вынесло перед Ленькой.

С полминуты Калтыгин созерцал мою тушку, прикрывающую Филатова от командирского напутствия. Затем хмыкнул. Сплюнул. И дружелюбно улыбнулся. То, что он сказал потом заставило меня облиться холодным потом. Капитан внимательно посмотрел мне в глаза и бросил: ?Да не дергайся ты. Не буду я бить его. Любовнички…?. Ленька замер за моей спиной Его сердце громыхало в груди, прижатой к моему плечу. Но Калтыгин только похлопал нас обоих по плечам и велел выдвигаться.

Я выдохнул. Ленька тоже. Мы переглянулись и потрусили за капитаном. Тот вел себя, как обычно, ничем не показывая, что что-то изменилось. Мы вполне успешно преследовали вражеский отряд до самого их привала. Привал был долгим, и мы предположили, что они нашли лабораторию. Ее нужно было уничтожить, но пока мы обсуждали варианты, прогремел лютый взрыв. Земля под нами вздрогнула, а над деревьями взвился такой столб дыма и огня, что стало очевидно, лаборатория уничтожена.

Мы подобрались ближе, но промедлили. Людей там уже не было, только трупы. Труп Сергеева мы не нашли. Так что вернулись обратно в лес и устроили пикник. Рассевшись около большого камня, подъели консервы и хлеб. А за едой стали решать, как быть дальше. По всему выходило, что мы в заднице. И надо было как-то выбираться.

Решено было тащиться к севастопольскому аэродрому в пятидесяти километрах. А чтобы не напрягаться сверх меры, мы реквизировали немецкий автомобиль. Слава яйцам, в этот раз приманкой сделали меня. Я сидел на дороге, перетряхивая ботинки. Обычная психология. Босой человек более беззащитен и вызывает доверие.

Когда на меня выехал немецкий бронированный автомобиль, я не побежал, а спокойно встал и пошел по дороге, так же босиком. А когда велели остановиться, сказал, что мне надо в город и что я командир специального отряда майор Мюллер. Пока я разглагольствовал и надевал ботинки, Григорий Иванович бросил в кузов гранату. Немцы попрыгали из машины, не разобравшись, что граната с чекой. А на выходе Калтыгин и Филатов их перестреляли, как поросят. Всех восьмерых.

Забравшись в транспорт, мы обнаружили там целый арсенал. На машине мы добрались до аэродрома за час с небольшим. Припрятали ее, а сами подобрались кустами поближе. Передавая по очереди друг другу бинокль, пытались придумать как выкрасть профессора и уйти самим. Профессор был там, явно недовольный, понял, что облажался.

Ленька жевал нижнюю губу и иногда нервно оглядывался на меня. Принимая бинокль, я старался как можно дольше задержать его руки в своих. Согревал. У него были ледяные пальцы. Пока мы любовались красотами аэродрома прилетел заказанный немцами самолет. Картинка была просто пасторальная.

Кто-то играл на губной гармошке. Доили корову. Убирали пожухлую траву. Сушили белье. Играли в волейбол. Идиллия. Покрутив и так и сяк, поняли, что ничего лучше, залихватского захвата аэродрома силами трех человек против маленькой армии, не будет. Ну и пошли захватывать. Надо было лишь добраться до самолета. А там бы как-нибудь сообразили.Самоубийственный порыв, но лучшего решения и правда не было. Мы поперлись в наглую. Протаранили на машине ограждение с колючей проволокой, стараясь передавить как можно больше народу. Нашим единственным козырем было то, что мы застали немцев врасплох. Они были не готовы и дезориентированы. А мы храбры и безумны.

Капитан сидел за рулем, и ехал напролом, снося постройки и заграждения. Леньку мы посадили за пулемет и велели палить во все подряд. Снайпер сейчас был не нужен. Слишком много целей. Я обнялся с ящиком с гранатами и создавал веселый хаос. Обрушил наблюдательную вышку, и обездвижил пару вражеских машин, подобных нашей.Немцы опомнились до отвращения быстро. Ленька своим соколиным взором углядел машину, на которой Мюллер увозил профессора и направил Калтыгина за ними. Мюллер отстреливался из пистолета. Я походя осваивал новые виды оружия. В нашей машине завалялся даже гранатомет, из которого я, вот упущение, ни разу не стрелял. А мне кстати понравилось. Половины комендантского пункта просто не стало.

Калтыгин снес опоры у еще одной вышки. В нашу сторону уже направляли зенитки. Леня подсовывал мне гранаты. Машина поравнялась с машиной, на которой увозили Сергеева. Они остановились, мы тоже. Калтыгин прикрывал нас сверху. Я прыгнул в рукопашную, и мы с Леней перебили нехитрое сопровождение. Мюллера я взял в заложники, приставив ему пистолет к виску.

Леня, отнюдь не нежно, запихнул профессора обратно в машину, чтобы не рыпался и повез его к самолету. Я затащил Мюллера в наш мини-танк, и мы поехали следом. Я устроил его рядом, но он, не будь дураком, с локтя прописал мне в челюсть и спрыгнул. Я попытался его пристрелить, но трижды промахнулся. Леньку бы сюда, он бы справился.

Но клубы дыма дали нам лишние пять секунд, чтобы добраться до самолета, прежде чем немецкая армия бросилась за нами. Мы быстро убрали техобслуживание самолета, завалились в железную птицу. Я приставил ствол к груди пилота и велел взлетать. Он истерично заорал, что топлива хватит только на взлет.

Мы замерли. Леня перевел информацию для Калтыгина. Мы дружно засмеялись. Это была уже истерика. Взять штурмом аэродром и запороться на такой мелочи было до дури обидно. Но мы решили, что помирать, так с музыкой. Сбросили на землю торпеду, которая утяжеляла самолет и поехали на взлет. Когда мы поднялись на достаточную высоту, а по нам открыли огонь зенитки, Леня выудил из-под скамейки оптическую винтовку и велел открыть люк.

Я повиновался, и с восторгом следил, как он удобнее устраивался у открытого люка, спокойно примеривался к оружию, прицеливался и взрывал к чертовой матери весь аэродром. С одного выстрела. Я словил совершенно неуместное возбуждение. Я им так гордился. Да и в целом было ощущение, что мы вырвали единственный шанс из миллиона. Еще и остались живы.

Наш немецкий пилот дотянул самолет до моря и вполне успешно притопил его неподалеку от берега. Страшно было до усрачки. Одно дело прыгать с парашютом. Второе дело прыгать без него. И совершенно третье дело падать вместе с машиной. Я невзлюбил полеты еще больше. Мне с ними не везло.

Дальше все развивалось довольно очевидно. Мы доплыли до берега, где нас нежно под руки принял капитан особого отдела, со всей вежливостью препроводил переодеться. Накормил мандаринами и начал пытать. Пока в своем кабинете и без рукоприкладства. Сергеев пытался что-то объяснять, качать права. А мы наученные горьким опытом ждали развязки.Нам вменили все прегрешения. И сотрудничество с Турцией, и попытку дезертировать на угнанном самолете, и шпионаж, куда же без него. Я если честно устал, хотелось спать. Так что сидел и молчал, все равно интересной беседы не предвиделось. Куда приятнее было сосредоточиться на Лениной руке, которая большим пальцем успокаивающе поглаживала меня по бедру.Пока капитан выдвигал версии, одна веселее другой, запрос на информацию одобрили, наши сведения подтвердили, а нас поголовно приставили к награде. Пообещали медаль за отвагу. В какой-то степени было приятно, Ленька так вообще был в восторге, и я не смог не улыбнуться в ответ на его солнечную улыбку.

Крымский капитан пытался неловко загладить первую часть нашей беседы. Хлопал по плечам, от чего мы с Филатовым синхронно шарахнулись. Опять закармливал мандаринам. Обещал определить на постой, отпуск и вообще сулил райские кущи. А мне адски хотелось спать. Но нас отправили на склад, выдали форму. Там нас встретила местная вдова, к которой нас определили жить.

Всюду бы такие вдовы, подумалось мне. По местным обычаям она была вся в черном и с покрытой головой, но лицо было открыто, и вела она себя довольно смело. Григорий Иванович распустил хвост. Да что уж там, даже Ленька приосанился. Я не отставал. Но Калтыгин отодвинул меня плечом и стало понятно, что хорохориться не надо, даже из вежливости.

Лана, а так ее звали, провела нас к своему дому. Калтыгин правильно сказал. Кулачье, как оно есть. Но видимо в Крыму это было нормой. И нравы были другие. Это был какой-то другой мир, где шестьсот литров вина в одном доме считалось немного. Мир, где светило жаркое солнце и серебрилось бескрайнее море.

Леня обозрел вид, и чуть ли не запрыгал от восторга, найдя себе маршрут для пробежек. Даже я закатил глаза.Резвая вдовица томно прикрыв глаза попыталась узнать, зачем нужно бегать, и я с некоторой долей ревности увидел, как высоченный Ленька расплывается в мягкой улыбке. Благо мне не пришлось прерывать эту парочку. За меня это сделал Григорий Иванович, попытавшись взять вдову под локоток.

Та локоть отняла, посуровела. Предупредила о строгих нравах местного населения. И отправила нас в пристройку. Калтыгин быстро выставил нас со двора, отправив на море. Леня пошел не без энтузиазма, я за компанию. Предупредил Калтыгина, чтобы вел себя прилично, но он уже почуял женщину и бил копытом.

Мы спускались по извилистой дороге. Леня болтал без умолку, переполненный впечатлениями. Я же плелся за ним, подыхая от усталости. У моря мы устроились на скалах. Но просидели недолго. Мой мальчишка подорвался и стал раздеваться. Я разморенно следил за ним. Любовался ладной подтянутой фигурой.

Отмечал темнеющие от пота волоски на груди, рельефный торс, сильные руки. Млел от его горящих глаз. Он красуясь нырнул в воду прямо со скалы. Выплыл, смешно отфыркиваясь от воды. И повернувшись ко мне задорно велел идти к нему. Я ленился, но противостоять его напору просто не мог. Пришлось раздеваться, и нырять следом.

Он же плавал вокруг меня, постепенно приближаясь, пока не оказался совсем рядом. Схватил меня за руку и потянул в тень к подножию россыпи камней, откуда нас не было бы видно с берега. Там можно было встать на илистое дно. Он прижал меня спиной к шершавой поверхности и замер, ожидая. Я внимательно вгляделся в его синющие глаза, которые сияли желанием и потянулся вперед.

Леня удовлетворенно выдохнул мне в рот и впился поцелуем. Жарким, мокрым, лишенным стеснения. Когда он успел таким стать? Чем я заслужил этого солнечного мальчишку? Я не мог ответить, но было и не важно, пока он вылизывал мой рот. Мы сочно целовались до тех пор, пока возбуждение не достигло пика.

Тогда Ленька, мой Ленечка, мальчик-цветочек, который стеснялся любого обсуждения чего-то чуть более откровенного, чем декламация стихов возлюбленной даме, сполз на колени, сдернул с меня трусы и не колеблясь взял в рот. Я задохнулся стоном, слишком было хорошо. Он всосал мой член в себя, буквально насадившись на него горлом, и застонал, пуская по нему вибрацию.

Мне кажется я скулил, царапал ногтями скалу за своей спиной, закрывал глаза, чтобы не кончить позорно за несколько секунд. Но Леня не пощадил меня. На секунду остановившись, он глянул на меня снизу- вверх, не выпуская члена изо рта, оценил мое состояние, а потом взял мою руку и переложил себе на голову.

Я закусил щеку изнутри, чтобы не заорать от восторга. Ленька был коротко стрижен, я не мог схватить его за волосы, но я мог держать руку у него на затылке, притягивать его голову к себе, толкаться в жаркую тесную влажность. И этого было более чем достаточно, чтобы я взорвался от наслаждения. Он держал меня за бедра, успокаивающе гладил по ногам, шептал какие-то нежности, пока я трясся от переизбытка ощущений. Но стоило мне немного успокоиться, как он встал поменял нас местами, сам прижался спиной к скале, и развратно поставил ногу на один из камней, принимая очень открытую позу.

Властно схватил мою руку и поместил ее себе на пах. Я послушно сжал пальцы и услышав приказ: ?Сильнее?, приложил все усилия, чтобы позаботиться о своем мальчике. Он тихо, но отчаянно стонал мое имя, практически напевал его. Цеплялся за меня руками, подавался бедрами навстречу моим пальцам, хрипел, закатывал глаза.

Я дрожал как будто в лихорадке, так он был прекрасен. И подхватил, когда он пролился мне в руку, сползая по острым камням. Я целовал его медленно и нежно, укачивая в своих объятиях. Благодарил судьбу, что с ним все хорошо, что он живой, со мной рядом, несмотря ни на что. А он жался ко мне, теплый, мокрый, соленый от морской воды.

Я попытался потянуть его на берег, но он игриво и слегка устало плеснул в меня водой и поплыл вдоль скал. Я же выбрался на солнце, надеясь обсохнуть. Леня вытянулся на воде и качался на небольших волнах, источая такое довольство жизнью, что мне стало вдвойне хорошо. Нашу южную сказку прервал Калтыгин, который уже в изрядном подпитии приплелся к нам с корзинкой, полной еды и здоровенной бутылью чачи.Судя по его бормотаниям, у Ланы Георгиевны в наличии был жених, а самого Григория Ивановича вежливо попросили не отсвечивать. Так что теперь он заливал горе. Я в целом не был против алкоголя тем более, что чача была действительно вкусной. Калтыгин пытался склонить Леню к пьянке, тот косо смотрел на меня. Я кивнул ему, потому что это был не лютый самогон.

Мы выпили, Леня удивленно похвалил сладкий виноградный привкус, заел все это хлебом и пошел обратно в море. Вот ведь водяная душонка. А я остался слушать пьяные калтыгинские сопли. И с каждой минутой вечер становился все хуже и хуже. Я свистнул Леню, чтобы не страдать в одиночку. И сразу пожалел об этом.

Калтыгин, будучи обиженным на весь мир начал срываться на нас. Припомнил Лене его радистку, заинтересовался моей личной жизнью. И все это звучало, как издевательство, учитывая, что он уже назвал нас любовничками. А сейчас принялся откровенно наседать, спросил, есть ли у меня баба, которой я тоже храню верность. Я честно сказать разозлился не за себя, а за Леню, который нахмурился и стал сразу на несколько лет старше.

Больше не было той жаркой теплоты, которая связывала нас буквально полчаса назад. Калтыгин велел наливать, и я удивился, когда Леня протянул мне кружку. Я вопросительно поднял бровь, он кивком показал, что все нормально. Но я чувствовал, нормально не было. Этим упоминанием Тани и явным намеком на наши с Леней неуставные отношения, Калтыгин знатно его напряг. Как будто выдернул из иллюзорного мира, наполненного лишь войной, адреналином, победами, и редкими яркими проявлениями желания, вот как сегодня.

И вернул в мир реальный. Где Ленина первая любовь была убита. Где люди подобные нам осуждались и подлежали наказанию и лечению. Где смерть и опасность подстерегала на каждом шагу. Легко было забыть обо всем, сидя под палящим солнцем на берегу красивого моря, заедая свежим хлебом и сочной зеленью сладкую брагу.

Но где-то там, шла война. Умирали люди. Каждую чертову минуту. И где-то там был Берлин. Ляйпцигер-штрассе 13, фрау Фогель и квартира моего детства. И я должен был до них дойти. В ту секунду я ярко осознал, что не только Леня жил одним моментом. Я делал тоже самое. Я начал забывать.