Часть 6 (1/1)

С самого рассвета ходил по деревне, выпивал то здесь то там по рюмашке. Где за здоровье, где за победу, а разок даже не чокаясь.Рассвет сегодня был красивым. Ярко-алое зарево было похоже на все эти флаги, которыми было увешано всё и всюду. От таких смешных ассоциаций на ум сразу приходил Лёнька со своими детскими умозаключениями о родине, которая не карает героев, которая мать-кормилица и прочий бред. Губ касалась лёгкая ухмылка, когда я вспоминал его, доказывающего и размахивающего, как бы в довесок к своим словам, руками.Облака были легкими и словно бы стремились улететь подальше от Крындина: от его ссор, недомолвок и перебранок.Ближе к обеду я был уже изрядно выпившим и пошёл в избу. Ни Лёньку, ни Калтыгина я там ожидаемо не нашёл. В нашей комнате было пусто, а обе койки были накрыты плащ-палатками. Так мы с Филатовым каждое утро ?заправляли постели?. На его спальном месте лежал увесистый дорогой блокнот. Похожий был у отца, когда мы жили в Берлине, а вот в Союзе я таких не видел. Он часто с сосредоточенным лицом записывал туда что-то трофейным куском карандаша, а после тщательно прятал в сено, служившее нам матрасами. Видимо, это было что-то намного более личное, чем письма для баб. Туда не залазил даже я. Странно, что он оставил его на виду.Проверял? Хватит ли мне наглости пощупать само филатово естество, хватит ли глупости подать вид, что я это сделал. Но я не был так прост и наивен, как хотелось бы Лёньке. Собрал себя в кулак и пошёл отсыпаться на калтыгинской койке. Хватит меня дурачить.Спал крепко и, судя по ощущениям, долго. Действительно, проснулся я на закате от грубого толчка в плечо. Такого я ожидал от Григория Иваныча, ему была свойственна резкость в словах и грубость в действиях. Он всегда пёр напролом, не зная ничего, кроме цели. Никак не вровень осторожному, представшему моему взору Лёньке, от него это было попросту неожиданно.Сознание было затуманено после долгого сна и небольшого похмелья. На секунду мне показалось, что Филатов образумился, я взял его за руку. Его тёплые длинные пальцы на миг задрожали в моей руке, отчего я снова подумал, что сие?— просто сон. Когда Филатов отдернул её от меня, как от прокаженного, я окончательно проснулся и грубо бросил:—?Чего хотел?—?Поднимайся, пьянь, в штаб требуют.Дожидаться меня Филатов не стал, удалился в сени моментально. Следом рухнул глухой удар входной двери. Ишь ты какой, обиженный. Раньше ходил надутый, но все равно рядом. А тут даже ждать не стал. Сильно обиженный. Похую на него, сам виноват.В штабе ждали Филатов и Костенецкий. Калтыгин где-то прохлаждался.По команде ?смирно? мы вытянулись по струнке, Филатов предварительно сделал шаг в сторону от меня. Ребёнок.Дальше я выслушал подробную лекцию о своём пьянстве как о пагубном влиянии капитана Калтыгина.—?Никак нет, распиваю по собственному решению, товарищ капитан к распитию отношения не имеет!—?Молчал бы, сержант. Не для того я вас тут собрал. В общих чертах, сильно повздорил ваш командир с товарищем летнабом,?— подполкан смешливо дернул своим полуседым усом. Мда, уж, собственными ушами слышал. —?Знаете?Мы лишь отрицательно кивнули головами. Слева направо. Я мысленно усмехнулся этой схожести, а Филатов насупился.Молчание висело в комнате, как повешенный в забытом сарае. Я страстно желал уйти отсюда, потому решил ускорить процесс.—?И каким боком мы к этому причастны?Костенецкий недовольно вздохнул и продолжил таким уставшим тоном, что даже мне стало его жаль.—?Таким, товарищ сержант, что если это все не прекратится, то ваша группа будет расформирована, а вас бросят в такую глушь, что вы нас с Лукашиным будете вспоминать как мать с отцом. Ни уговоры, ни угрозы на вашего Калтыгина не действуют.Очень здорово рассуждать здесь о наших судьбах. Только нашего отношения к калтыгинским, как я предполагал амурным, склокам давно минувших лет, я так и не увидел. Лёня тоже вопросительно поднял бровь. Костенецкий продолжил обходительно:—?Григорий Иванович талантливый командир и опытный разаедчик. Если вы оба хотите дожить до конца войны, то вам придётся оставаться под его эгидой. Его взбалмошный характер не так плох, когда единственная перспектива?— сгинуть в братской могиле, как собака. Вы уже пообтерлись, сблизились. Если хотите жить?— повлияйте на него. Свободны.Здание штаба покидали в тягучем молчании. От Филатова веяло желанием приступить к бурной деятельности; как он умеет. Такую хуйню точно нужно было как-то предотвращать.Зная Лёньку… Бросится сейчас на Калтыгина в своей агитационной манере, а потом… Трибунал, конечно же. Слишком часто всем нам стала маячить эта перспектива. Может веских доказательств у Гриши и не было (если быть точным?— вообще никаких), но уж такое было время, что об них особенно-то и не спрашивали.Калтыгин, старый черт, не был похож на крысу, которая сразу побежит строчить кляузы. Но Филатов кого угодно мог дозолить, это я по себе знаю. Если уж командир родителей своих сдал кулакам (чудеса подслушивания), то что говорить о двух пацанах, с которыми он и полгода вместе не прожил?В общем, чего угодно можно было ожидать от этих двух, а судьбу испытывать дело неблагодарное. Проходя лесополосу, расположенную аккурат между нашим постоем и избой штаба, я без особых церемоний прижал Лёню к дереву. Чисто инстинктивно дернулся член, но речь не о том.—?Кричать буду,?— шёпотом предупредил Филатов. Не перестаёт меня удивлять.—?Больной? —?поинтересовался я. —?Толковать будем, не трону, коли помолчишь.Мой заискивающий тон успокоил Лёню и он кротко кивнул.—?Значит так, суёшь себе в зад своё мнение о справедливости и молчишь в тряпочку. Не знаю, как ты, а мне становиться к стенке и порочить честное имя твоего друга не пристало. Калтыгин сам со всем разберется. Будешь языком махать против ветра?— лично выпотрошу.Отпустил локоть Филатова, за который, оказывается, крепко его держал и направился к избе. Больно уж спать хотелось. Лёня догонял меня и что-то там кричал о справедливости, о том, что я ему не указ и прочее, и прочее. Малолетний идиот. Всех нас в могилу сведёт.—?Я тебя предупредил, Филатов. Всё нормально будет, я тебе обещаю. Просто не суйся.Тот только шумно выдохнул и пошёл рядом. Неужто. До избы шли минут пять, ровно столько сигарет, под шумок выпрошенных у начальства, я успел высмолить. Я всегда много курил, когда нервничал.Конечно, я сам не был уверен в Калтыгине. На его месте, я бы тоже лучше пошёл к стенке, чем работал с Чехом. После увиденного и услышанного мной я полностью понимал его, в моей жизни тоже был подобный товарищ. Зачем тогда я навешивал Филатову, что всё пройдёт гладко?Если наконец перестать лгать себе, то потому что любил его. Я был груб с ним, потому что не мог позволить себе быть его сучкой. Я угрожал ему, потому что не хотел ему плохого. Я всячески отталкивал его, потому что не хотел портить его жизнь. Он во всем был слишком чистым, а я стал полной его противоположностью, и никакая чужая биография была не в силах этого изменить.В нашей комнате все было по-прежнему, все было таким, как я видел в прошлый раз. Видимо, Лёня тоже ночевал в другом месте.Я сидел на своей койке и растерянно жевал спичку, а Филатов бросил в угол комнаты свой блокнот и начал расхаживать так, будто каждый намотанный километр на час отдаляет момент истины. Я понимал, что ничего не пройдёт гладко. Все случится наихудшим образом. Когда нас расформируют, я, быть может, никогда больше не увижу Лёньку: ни его по-ребячески честных глаз, которые умели по-настоящему радоваться; ни его щек, которые алели каждый раз, когда он собирался отстаивать справедливость; ни его самого?— того вчерашнего ребёнка и завтрашнего мужчину, которого мне довелось полюбить. Калтыгин ещё не вернулся, но его можно было ждать с минуты на минуту. Я чувствовал, что нужно что-то сказать Лёне, как-то прорезюмировать наши бурные, с какой-то стороны даже не начавшиеся взаимоотношения. Но не мог. Слова встали комом в горле и грозились удушить, коли мне вздумается начать извергать их из себя. А он смог, тот самый вчерашний ребёнок.—?Ты последняя дрянь, Алёша. Под стать своему командиру, с которым вы не отлипаете от бутылки. Я примерно понимал это с того самого первого дня, когда ты в открытую смеялся надо мной и моим товарищем. Я знал, что ты нечист на душу, что натерплюсь с тобой немало обид и трудностей. Ты просто отвратительный человек,?— продекламировал он, смотря в окно. Да, именно так я представлял себе его последнее слово. Только так и никак иначе. Наконец посмотрев на меня он продолжил:?— Но я никогда не жалел, что сделал так, как сделал. Я до сих пор считаю свой выбор единственно правильным. И мне побольше твоего не хочется сейчас расставаться.А вот этого я не ожидал. Речь Лёньки настолько растрогала меня, что можно было и слезу пустить. Всё же он не был наивным ребёнком. Он был просто моим любимым мудрым Лёней. Я попытался что-то ответить, но он жестом остановил меня. Тогда я подошёл вплотную к нему и крепко обнял. Настолько крепко, что боялся, как бы его ребра остались целы.Впервые я ощущал его так близко, хотя контактировать подобным образом нам приходилось не раз. Я вжался носом в его шею и жадно вдыхал последний раз его аромат: пота, трофейного одеколона и моих сигарет. Он не оттолкнул меня, а обнял в ответ. Я наконец понял, что из нас двоих идиотом был я один.Филатов никогда не обижал и не отталкивал меня назло: таковыми были плоды его юношеской неопытности, детского нрава, юношеской вспыльчивости. Обижать нарочно мог только я, и только по моей вине происходило все то, что происходило.Лёня немного отодвинулся и посмотрел своими синими пропастями на меня. Это был взгляд… крайнего разочарования и нежности.—?Можно? —?спросил он тихо, а я несмело кивнул.Тогда его руки властно сжали мой воротник, а губы припечатали мои. Они были ещё по-детски мягкими, но уже местами колючими от ветров. Я чувствовал, как тону в нем без пути назад. Голова кружилась, а воздух стремительно выходил из лёгких, но я бы лучше умер от удушения, чем позволил ему отстраниться.Раздался грохот в сенях: Калтыгин пришёл. Лёня отлип от меня не выпуская из объятий. Я нежно погладил его тыльной стороной руки по щеке и сказал то, что должен был еще тогда, когда впервые понял это.—?И я,?— только и ответил он, усмехаясь. —?Надеюсь когда-нибудь встречу тебя: на войне или после.—?Только не помри раньше времени, сволочь,?— посмеялся я, а затем обрушился на нас гром неизбежности из соседней комнаты:—?Сержанты, вас долго ждать?Мы переглянулись и молча пошли к Калтыгину. Он не был зол, не плевался ядом и не скрабезничал. В общем говоря, был таким, каким мы себе его даже не представляли. Говорил негромко и без злобы. Я бы даже сказал, что по-доброму.—?Собственно, сержанты, нас расформировали. Не переживайте, наше руководство лично распорядится, чтобы вас отправили где потише,?— я на этом моменте облегчённо выдохнул, а Лёня недовольно фыркнул. А ведь пообещал не умирать, гад. —?Вы на меня зла не держите, может и для вас лучше будет. Сами же слышали: с Калтыгиным редко возвращаются. Хорошие вы ребята, привык я к вам. Не помирайте там без меня, смотрите.Напоследок он вручил мне две пачки немецких хороших сигарет, а Лёньке несколько новеньких карандашей. А потом обоим по долгим объятиям. Как бы ни хотелось остаться, но пришло время уходить. Там, где что-то заканчивается, начинается что-то новое. Уже расходясь по заранее обозначенным руководством комнатам, Лёня взял меня за руку.—?Остаётся ждать, что несёт нам день грядущий. Не умирай.—?Ты тоже.Я наблюдал филатовскую спину, пока она не исчезла в дверном проёме. Кто знает, может это и все, что останется мне от него на долгие-долгие годы.