Часть 3 (1/1)

А Лёнька-то был не из болтливых…Обещал, что пойдёт бегать, вот и бегает. До-олго бегает.К нам приехал-таки тот летнаб, оказался нормальным мужиком. С закидонами, но до Калтыгина ему в этом плане ещё чапать и чапать. В общем, пока везло. Передислоцировались, много занимались. Я был рад по первóй, а потом понял, что пока светит пизда, для Лёньки речка не помеха. Радость поутихла.Филатов бегать не переставал и бегал много: по полю, по лесу, к радистке, от меня.Две недели мы скакали по чеховской указке, как черти, спиной бок о бок, а он умудрялся от меня бегать.Если раньше он просто старался проводить со мной как можно меньше времени, и для болтовни не оставалось даже сил, то в последние недели подменять ели на берёзы приходилось все время рядом. И все же он находил способы быть прозрачнее воздуха и общаться со мной как ни в чем не бывало только при Калтыгине или Чехе.Моё воображение рисовало смешную картинку: огромный пьедестал и на его верхней ступеньке Лёня. Почётный бегун от меня и, по большей части, от себя. Медаль, фанфары, шампанское, а лучше лимонад, это же Филатов. Все как положено.Да, мальчик сказал глупость, если рассматривать время, ситуацию и страну, в которой мы живём. Будь на моем месте не я, а его, к примеру, погибший товарищ?— могли бы быть последствия. Только вот этому маленькому простофиле не приходило в голову, что если ему из-за этого признания ещё ничего не рухнуло, то уже и не собирается.Попытки поговорить я оставил день на третий, так как это было бессмысленно. Нужно ведь срочно чистить форму. И не только. Какая же кипа дел находилась у Лёньки! Ажно жалко становилось этого ударника труда. Ну и черт с ним.Однако, рано или поздно, при достаточном упорстве можно достичь невозможного. Единожды за последнее время мне удалось увидеть его улыбку. Разведали какой-то чердак, который оказался бывшей музыкальной школой, и мой Лёня нашёл аккордеон. Долго играл с нестерпимо горящими глазами. Ещё никогда так сильно я не хотел стать аккордеоном.Заверив меня в том, что инструмент им успешно присвоен, сел рядом со мной и положил руку на мою. Мы сидели. Минуту, две, пять. Я был словно яйцо всмятку: нормальной консистенции снаружи, но тёплой вязкой жижей внутри. Обернулся посмотреть в его лучистые глаза. Он покраснел, как свёклой намазанный, и снова начал бегать.В тот момент мне стало наконец понятно, что боялся он не того меня, который отправит его на плаху, а, скорее, того, который перестанет считать его своим другом и вообще скажет, какой он нехороший мальчик.Таким наивным слепцом был тот, с кем я так отчаянно хотел сблизиться… не только душевно, но и это тоже. Ничего поделать с этим я не мог. Такова его ребяческая поганая натура: любое моё слово примет за издевку, но и сам понимать будет ещё долго.Спустя несколько недель неустанной дрессуры я чувствовал себя куском свинца, который по желанию волшебства (а точнее рвения советского солдата к победе над фашизмом) должен парить, как утиное перо. И именно в таком расположении духа меня застал Чех с речью о предстоящей операции.Ничего хорошего ждать не приходилось. Главное, чтобы кого-нибудь из нас не пришили, пока туго скрипят шестерёнки в мозгу Лёни, медленно, но верно шествующего к истине.Три дня на сон были, пожалуй, лучшими за последнее время. Без привычной компании Лёни было тоскливо, зато я нашёл прекрасного собеседника в Калтыгине. Странно, но он даже гундел меньше обычного. При этом ни самогона, ни баб в округе не было. Прямо-таки научная фантастика.Вечером перед отправкой нас снова собрал Чех. Странная кличка. В детстве я их много слышал, разных. Но и летнабовское прозвище, и сам он чем-то веяли. Чем?— этого пока не знал.Мы уже были полностью укомплектованы и снаряжены. Выспавшиеся и сытые. Слушали последние наводки и важные разведданные. А я думал о том, как обидно было бы умереть, не познав того, как же это будет,?— обладать им, присвоить его себе.Чех наконец закончил. Я хотел перекурить, но Калтыгин, кажется, был против:?— Бобриков, Филатов, шагом марш проверять парашюты.Мы брякнули опостылевшее ?так точно? и удалились. Да, погодка не сахар. А Филатов ещё угрюмее прежнего. Я занимался поручением отца-командира лениво: знал, что все проверено и перепроверено миллион раз. А вот Лёня, кажется, нашёл в этом парашюте мириады знаний, а, может, свое призвание. Уж больно усердно корпел над своим делом. Даже венка на виске выступила. Его вид отвлекал настолько сильно, что я побоялся что-нибудь испортить и отложил этот парашют к чертям. Всё ж стояк не слишком-то помогал в деле.Я плюхнулся на траву и закурил. Последняя папироса, чёрт бы её. Дым плотно заволакивал лёгкие и отвлекал от происходящего. В голове роём крутились мысли. Когда все это началось? Когда я впервые увидел его наглую ухмылку под бодрые агитации теперь уже покойного товарища против курения? А может в тот вечер, когда он решил передернуть в бане, думая, что я уже ушёл? Тяжело было не залюбоваться, если уж начистоту.Я даже не понимал, что толком мне нужно от этого парнишки. Особой дружеской связи я между нами не наблюдал, чаще какие-то склоки и недоговорки. Насчёт моего желания… Да, в интернате бывало всякое, не одними бабами живы будем, но меня всегда привлекал кто-то вроде того же Калтыгина. Ну или Лукашина на худой конец. В общем, кто-то помужикастее. Но никак не сопляки, которым ещё даже на фронт рано.И все же я не мог понять, как это случилось. Как случилось, что каждый мой вздох не рядом с ним хотелось просто пропустить. Да нет, бред всё это. Кругом война и смерти. Невольно начинаешь цепляться за тех, кто рядом, потому что потом… Может не быть потом. Вот и вся наука.—?Лёша,?— тихо прозвучало из-за спины. Я был настолько удивлён, что даже выпустил из рук папиросу.—?Да,?— спокойно ответил, ища ее в траве. Сам факт того, что Филатов решил заговорить со мной, когда не прошло и полугода с прошлого разговора, удивлял безмерно. Интересно, он когда-нибудь научится обходиться без театральных получасовых пауз?—?Ты избегашь меня после того разговора в Крындине?Дурак. Непроходимый тупица. Если Бог есть, то явно ненавидит меня, раз послал на мою голову такое. Если Бога нет, то это всё компартия и товарищ Сталин лично. Зато мои догадки на счёт того, что он стал бояться моего отношения к нему?— неоспоримый факт.—?Нет, Лёнька,?— усмехнулся я, подсаживаясь ближе. —?Это ты избегаешь меня после того разговора в Крындине.Закусил губу и опять начал проверять детище советской парашютной промышленности. Мне было жаль его: такой взъерошенный, нервный, разбитый; копается сам в себе, но не знает, что ищёт; такой боязливый, но не понимает, что наводит на него страх. Мне отчаянно хотелось дотронуться до него: такого юного и неопытного. И сильнее всего я буквально нуждался в том, чтобы немного облегчить его душевные стенания.—?Знаю, боишься. Думаешь всякое… Не переживай, все в порядке,?— отвечал я, втягивая в лёгкие тяжёлый дым. Последняя затяжка осела во рту кислым привкусом советской папиросы.Лёня только кивнул. По его лицу было видно, что ему стало спокойнее. В душе я был этому рад.Я был готов снова предаться воспоминаниям, размышлениям и прочей непотребщине, но меня прервал густой, как туман, и тяжёлый, как гиря, падающая на ногу, голос командира.—?Старшие сержанты! Чего вы тут возитесь? Шагом марш в штаб за немчуровским обмундированием! И чтоб через 5 минут были здесь.На капитане уже была немецкая форма. По голосу Калтыгина было слышно, что дело дрянь. Даже наивный Ленька дрогнул. Григорий Иваныч остался на полянке, а мы, также молча, как и все время до этого, направились в указанное место.В штабе был какой-то мужик, видели мы его тут пару раз, который выдал нам форму, наговорил всяких бредней, которые мы и так слышали перед каждой операцией, ушёл восвояси. Переодевались молча. Калтыгин своим тоном настолько испортил настроение, что у меня даже не было желания уставиться на полуголого Лёню. Только краем глаза увидел?— исхудал. Переоделись, по общему негласному решению решили пойти к дереву, под тенью которого стояли в первый день постоя в чеховских хибарах.—?Ты это взаправду? —?несмело спросил Лёнька. Каким же он был забавным мальцом.—?Да, расслабься,?— ответил с усмешкой, незаметно касаясь его пальцев своими. Что это было? Лёд тронулся? Неужто. Лёня как-то воровато и подозрительно смотрел по сторонам. Странный, ночь на дворе, все по избам самогон пьют или отсыпаются. Если кроме нас тут вообще много кто обитает. —?Волнуешься? —?спросил я, чтобы отвлечь его от тщательного осмотра территорий. —?У меня вот как-то гадко на душе. Как будто что-то не так.—?Есть такое. С Таней поссорился,?— протянул он. Интонация не выражала ничего. Ни тебе раскаяния в том, что девушку обидел, ни облегчения, что груз с плеч сбросил.Даже не знал, что ответить. Просто молча хлопнул по плечу. Нужно было возвращаться к Калтыгину: недобрый сегодня, того и гляди отхватим. Только уходить не хотелось. Лёня имел напущенный стеклянный вид, но воздух вокруг него, я думал, искрился от его внутреннего напряжения.—?Я зря тогда все это начал, забудь. Я… не хочу, чтобы ты обращал внимание на этот бред, и вообще… —?начал мяться Лёня. Наверное с таким видом он отчитывался в детстве перед матерью за украденную из серванта конфету. Мне стало так жалко его, оправдывающегося, стыдящегося самого себя, что я не вытерпел, сгрёб его в крепкие объятия. Так давно хотел это сделать. Вдохнул полной грудью его аромат, буквально закружило голову.—?Хватит трястись,?— тихо сказал я ему в ключицу. —?Я и сам бабами без охоты увлекаюсь,?— усмехнулся, взглянул на него.Лёня стоял, словно громом поражённый. Потом быстро, мято и смазано, но от того не менее головокружительно чмокнул меня в щёку. А потом, воспользовавшись моим благоговейным ступором, выпутался из моих рук и… снова начал бегать.Я ещё пару минут стоял, смотря на его удаляющуюся субтильную фигурку.И ещё долго не мог понять, отчего же меня так размазало: от того возбуждения, которое случилось со мной от этой ?дружеской шалости?, или же это было… что-то другое.