Часть 2 (1/1)

Мы привыкли обрывать провода. Привыкли заканчивать разговор на полуслове, полукрике, еле сдерживая перепалку в рамках вербальности. Мы привыкли злиться, ненавидеть, и, разбежавшись по углам, холить свою обиду, раскармливать ее до невозможных размеров, к сожалению, не на убой. Мы привыкли угрожать друг другу, взывать к нелегкому детству, мастерски соревнуясь в аргументации, на кого оно повлияло сильнее. Все это пускай и не вписывается в традиционное представление о семейных узах (которые, иногда из особенной злости думаю я, так неудачно нас сковали), но факта этих самых уз не отменяет. Мы словно постоянно кидаемся друг на друга с ножами, хотя так и не осмеливаемся их применить. Да, сквозь года к этому действительно привыкаешь.Привыкаешь вновь слышать родной голос спустя день, месяц, шесть лет игнорирования. И понимаешь, что менее родным он для тебя не стал. И, видимо, никогда уже не станет. Даже если между вами иллюзорные каменные стены или реальные континенты. Понимаешь, что острые края воспоминаний об ужасном, невыносимом характере стираются волнами, что приносят звук глухого смеха, неизменного с самого детства, нелепую улыбку, теплые объятия и до страшного глупые совместные приключения былых лет. Каждый раз я вспоминаю, что он практически вырастил меня, поставил на ноги, сделал из меня, соплИ, человека. И каждый раз он вспоминает, что я никогда не позволял ему сдаваться, и всегда оставался чем-то крохотным, но настолько важным, что был мотивацией жить дальше.Сколько раз я был совершенно уверен в том, что эта ссора, наконец, стала последней в наших отношениях? Да, наверное, столько же, сколько раз эти ссоры происходили. Со стороны может показаться, что мы не можем без этого, что это уже неконтролируемый азарт или какая-то звериная, неутолимая страсть конфликта. Только все это — последний абсурд. Ну вот просто так выходит. Мы братья. Мы должны быть одним целым. А на деле — полярности.Если бы я был дикобразом, то не просто выпятил бы длинные иглы, а начал ими стрелять, точно в цель, в одну определенную цель. Потому что уже не могу. Да, снова не могу.— Нет, ты не понимаешь! — Я практически кричу, раздувшись, вероятно, как тот дикобраз.Он мечется по кухне, словно волк в тесной клетке. У нас не дом, а зоопарк какой-то. Нет, скорее, цирк.Молчит, зараза. Хотя я знаю, что это дается ему с трудом. А вот я себя не сдерживаю.— Эгоистичная, зажравшаяся мразь!— Это я эгоистичная? — Он останавливается, впивается пальцами в края обеденного стола и смотрит на меня с нескрываемой яростью, сжав челюсти.— Конечно, ты же этого не видишь! Экий хранитель мирового равновесия. Да ты о своем равновесии ни черта не знаешь!— Зато ты знаешь много! Извини, дорогой, это ведь ты получил грант на разработку машины времени, ты у нас первооткрыватель хронополя. Я забыл!— Хренополя, Уилл!— Оборжаться, Джек. Прямо лечь и сдохнуть от смеха.

Я перевожу дух. Ярость и правда заставляет мозг моментально деградировать и выдавать всякую несуразицу. Самообладание, самообладание, так, где мое самообладание...— Вот и мне после всего этого хочется только лечь и сдохнуть. Серьезно, ты, черт возьми, опускаешь руки и предлагаешь мне поступить так же. Но забываешь, что я, в отличие от тебя, опускать руки не привык, и действую до последнего.— Если будешь действовать таким образом, то "последнее" настигнет тебя не позднее, чем завтра. И не только тебя, идиот, а весь мир!Черт. Да я ведь не собираюсь устраивать катастрофу масштабов эпицентра. Кроме того, если мне удастся все четко провернуть, эпицентра может и не случиться... Так я ему и говорю.— Ты непроходимо глух и туп, Джек. Тебе не хватило всего того, через что ты прошел сам, чтобы убедиться, что изменить ничего не возможно?— Но я же тебя спас, Уилл. Тебя, еще и вселенную в придачу. Вон, стоишь живехонький, существуешь в живехонькой реальности. А ты, между прочим, был бесславно убит в свое время. И конец времени Пол тоже видел, настаивал на нем, но мы его предотвратили. Нет его, конца времени, ты видишь?Ответа не следует. Либо я сказал что-то, что наконец заставило его задуматься, либо он снова со мной не согласен до посинения. Между тем, отрицать свое существование на сегодняшний день он не может. Что в данный момент меня уже не очень радует.— Я не был убит. Ты не видел этого. Не мог увидеть, потому что сам же и спас.— Хочешь сказать... Хочешь сказать, что... — Я уже путаюсь в собственных мыслях и выдаю какой-то нечленораздельный свирепый рык. — Ладно! А что тогда с миром? Со временем? Мы видели зависания, своими глазами видели, а теперь их нет. Теперь не будет конца времени, потому что нет зависаний. Это самая простая логическая цепочка, ее-то даже твой непроходимо тупой брат может осилить.— Это справедливо. Но...Он замолкает. Что "но", Уилл? Скажи уже. Давай, я жду. Жду настолько сильно, что даже не прерываю, даю тебе закончить предложение после оборванного "но", чего обычно никому не позволяю. Ты боишься сказать? Ты неуверен? Ты боишься ошибиться, Уилл?— Но Пол говорил про двадцать первый год. Сейчас же — почти семнадцатый.Ах, ясно. У меня даже дар речи отнимает. Я смотрю прямо, на брата. Хмурюсь. Поднимаю брови. Киваю. То поджимаю дрожащие губы, то закусываю, и все в одночасье. Он выпускает из мертвой хватки край стола и присаживается на него, расслабляя напряженную, взвинченную позу. Я пытаюсь понять, стоит ли мне сразу развернуться и уйти, покинуть этот дом, этот оплот безумных идей и никогда больше не возвращаться, или еще что-то на прощание сказать. Или, может, спросить даже. Ну, так, чтоб хотя бы до конца понимать, чтоб иметь возможность разочароваться полностью и безапелляционно, не тешась надеждой о каком-то недопонимании или вроде того.— Алло, Джек?— И ты смеешь... — я не могу выговорить, эмоции сдавливают глотку, душат, — смеешь что-то говорить про Пола, намекать на его правоту? В разговоре о Бет?Вот чего он боялся. Это видно по его выражению лица. Он уже жалеет. Нет, в своей правоте он не сомневается ни разу, и обычно не жалеет ничего и никого, чтобы на этой правоте настоять. Но даже он понимает, что сейчас ситуация слишком хрупкая. А работа в виде этого диалога настолько филигранная, что стоит пальцам, резьблящим тонкий фарфор, отклониться на миллиметр, и бесценный материал треснет на мелкие осколки сразу же, прямо в руках творца.— Джек, уймись. Мы не можем обсуждать хоть что-нибудь из этого отдельно от другого. Все взаимосвязано. Абсолютно все. Одно влечет за собой другое. Ты разве сам на себе это не прочувствовал?Он прав. Прав, конечно же. Конечно же, я прочувствовал. Именно поэтому уверен, что знаю лучше, чем его ученая рожа. Он — теоретик, я — практик.— Ты уже не изменишь случившегося, Джек. Не изменишь мир. Смотри, все только устаканилось. Зачем тебе переделывать? Что за синдром отличника? Спасти всех? Это невозможно, Джек.

— Заткнись. Заткнись, ты сейчас говоришь в точности, как он.И Уилл замолкает. Из уважения, что ли? Какое у него ко мне уважение?— Мне не нужен мир, Уилл. Я его уже спас. Я не буду ничего менять. И Пола убивать тоже не буду. Мне все равно, я убью его чуть позднее, ну, уже в прошлом. У меня только одна цель. Спасти маленький, крохотный винтик. На что может повлиять крохотный винтик, Уилл? Так, запасная деталь? Мы ведь уже спасли мир, и ее жизнь не сможет этому помешать. Никак.Мой голос смешан с шепотом. Отчаянным, молящим, безрассудным. Я ощущаю, как начинают трястись руки. Если даже не все тело.— Я понимаю твои чувства, Джек...— Ни черта ты не понимаешь! — Мой шепот срывается на крик, и я сжимаю кулаки, тремор резко прекращается. — Я уже объяснил тебе, только что, дубина ты, пугало глухое! Ничего не стоит спасти Бет, это не противовес, не ключ к закрытию разлома, это ни на что не повлияет!— Повлияет. — Уилл выглядит очень уставшим. Если меня злость еще бодрит, кажется, ее ресурсы во мне неисчерпаемы, то он уже выглядит измотанным, без сил для ярости и крика. — Взаимосвязано все, абсолютно все, Джек. Если ты просто спасешь винтик, крохотный винтик, черт знает, как это отразится на будущем. Да, мир мы уже спасли. Но, опять же, пойми ты, Джек, Пол не придумал дату, не взял из головы. Он видел конец времени в двадцать первом году. Поэтому и сам был удивлен случившимся в шестнадцатом. Но информация про двадцать первый год не может быть ошибкой.— Почему не может?— Потому что Пол еще ни разу не ошибался.Уилл больше ничего не говорит. Мне хочется нарушить образовавшуюся минуту молчания в честь Сайрина, упомянуть факт его смерти и выдвинуть на рассмотрение вопрос: "Гибель Пола Сайрина: великое самопожертвование или непредсказанная ошибка?". Мне становится смешно, сводит живот и скулы, меркнет в глазах, колени дрожат. Я падаю на четвереньки и не могу понять, то ли от припадка нервного смеха, — такого, каким смеются только психи внутри желтых стен — то ли мне резко становится невыносимо больно. За одно неуловимое мгновение меня разрывает на миллиард, нет, миллиард миллиардов частиц, а после так же быстро собирает обратно. Я прихожу в себя уже распластавшись на спине, все там же, на кухне. Надо мной склонился Уилл. Он не был так взволнован даже в течение недавнего нашего разговора.— Джек, — выдыхает он, прикладывая ладонь к моей щеке, — Джек, ты здесь? Как ты?Я что-то мычу и аккуратно сажусь, Уилл придерживает меня за спину.— Это синдром?— Он, — подтверждаю я.Какие же у него печальные глаза, мать моя! Ну что за крокодильи слезы.— Джек, может, позже?..— Я в порядке, — мой голос возвращает себе былую уверенность и утробный рык, — мы не договорили.Уилл помогает мне подняться. Он усаживает меня за стол, я не сопротивляюсь. Сейчас он кажется мне осужденным на смертную казнь, который сперва подает палачу топор, а после сам укладывается на плаху, да так, чтобы палачу было удобнее рубить. Ну, потому что он знает, что я сейчас снова продолжу. Будто ничего и не произошло.— Так, что там... — снова мычу я. Прийти в себя оказывается не так-то просто.— Если ты правда хочешь продолжить...Я киваю.— Мы говорили о том, что информация про двадцать первый год, вероятнее всего, правдива.— Точно, — я звучу как-то разочаровано. И, в общем-то, не нахожу это удивительным. — И... что?Уилл смотрим на меня непонимающе. Думает, брат то ли головой ударился, то ли пока отойти не может от припадка. Да, явно что-то из этого.— Так вот, — я все же собираю мысли в кучу, — мне плевать, что по календарю Сайрина двадцать первый год сулит быть последним. Если и так, это же должно из-за чего-то случиться, верно? Я так понимаю, ты боишься, что из-за моего путешествия в прошлое и попытки спасти Бет время снова нарушится, что-то такое случится, что образуется новый разлом? Ну так вот. Чтобы твоя мечта сбылась, и Сайрин оказался прав, — он ведь такой гений, никогда не ошибался, я верно понимаю? — и чтобы что-то все-таки привело к разлому в двадцать первом, я полезу в машину и спасу Бет. Мне кажется, это идеальный компромисс. И я рад, доволен, и тебе ожидаемый результат.Наверное, он сейчас меня головой об угол стола ударит.Уилл то ли обескуражен тем фактом, что я уже не отрицаю возможные последствия, а послушно их принимаю и даже смею над этим глумиться, то ли... сложно сказать. Мы достигли настолько высокой точки недопонимания, что я уже не уверен, сможем ли спуститься обратно, к нормальным отношениям. По правде говоря, мне уже плевать. Если выбирать между человеком, названым тебе родней, но абсолютно лишенным эмпатии, желания выслушать, попробовать понять, человека, который всю твою жизнь пропитывал ядом, заставляяпреклоняться перед его идеалами и его взглядами, и другим человеком, который за короткий, несравнимо короткий срок знакомства позволил тебе рядом с собой ощутить себя настоящим, живым, нужным, привнес в твою жизнь невероятный спектр эмоций и чувств... Прямо сейчас между ними я выбираю именно Бет. Даже если это стоит мне брата.— Ты запустишь ее, — говорю я, будто сейчас все решил, взвесил, и все зависит только от моего слова. Будто он сидит напротив и только ждет, пока я дам команду. Будто полностью уверен, что иначе не может быть.— Серьезно, Джек? — Уилл еле подбирает слова. — Ты кретин, Джек? Думаешь, после этого разговора я резко поменял свое мнение?— Сейчас же едем, и ты ее запускаешь. —Я поднимаюсь из-за стола, двигаюсь в сторону коридора.— Ты меня слышишь, Джек? — В голосе Уилла скользит волнение. Думает, что я схожу с ума. Поехал от синдрома и от боли, которую он мне приносит.— Да. — Я снимаю с вешалки у входа свою куртку и накидываю на плечи.— Нет, Джек, ты, видимо, не слышишь.Я беру с комода ключи от машины. В то же мгновение ко мне подлетает Уилл. Он крепко хватает меня за плечи, всматривается в глаза. Не знаю, что он хочет в них разглядеть, но мой взгляд чист и обыкновенен. Нет, я не схожу с ума. Просто не нахожу больше никаких вариантов, кроме как начать действовать. Разговоры на него не влияют, он только что мне это доказал.Уилл хватает меня за кисть руки, которой я держу ключи, и тянется за ними. По его сценарию, наверное, я должен сейчас послушно их отдать. Как немного заигравшаяся кукла, которая просто не понимает, что сейчас делает. Но я не твоя кукла, Уилл.Я сильнее сжимаю ключи. Они ощутимо впиваются мне в ладонь.— Прекрати.Я не прекращаю.— Прекрати, Джек. Ты прекрасно знаешь, что мы никуда не поедем.И тут моя игра в уверенность резко заканчивается. Да, я прекрасно знаю.Выронив ключи, я впиваюсь пальцами в плечи Уилла и толкаю его к стене, и ему ничего не остается, кроме как прижаться к ней спиной.— Успокойся! — кричит он, отворачиваясь от моего лица, которое я приближаю к нему, но все еще пытается на меня поглядывать.— Мне плевать, Уилл, на то, что тебе безразлична судьба человека, доверившегося тебе. Того, кто помогал тебе спасти мир, годами был рядом, в конце концов, пожертвовал собой. — Каждое слово я цежу сквозь зубы, чувствую напряжение по всему телу, словно пантера перед прыжком. Я смотрю прямо ему в глаза, без страха, только с бездонной ненавистью. — Я давно понял, что ты не способен чувствовать. Ни благодарность, ни любовь тебе не известны. Пускай Бет сдохнет, думаешь ты. Такова судьба.Пока я распыляюсь о высоком, лицо Уилла багровеет, и, видимо, не от того, как крепко я его сжал. Видимо, я действительно отвлекаюсь на желание поглубже его задеть словом, потому что не контролирую то, как в мгновение ока он хватает меня за плечи, бьет по колену ногой и, воспользовавшись тем, что я от неожиданности пошатнулся и потерял равновесие, заваливает меня на спину. Я падаю с глухим громким звуком, не выпуская его из хватки. Не успеваю я опомниться, как он хватает меня за ворот свитера, и в следующее мгновение я ощущаю удар кулаком по щеке, после которого голова снова больно соприкасается с полом. Уилл крепко прижимает своим весом мои колени, и держит за грудки, выделяя ярость, сравнимую с моей.— Ты ничего не знаешь, идиот. Я для тебя монстр, которому важнее всего его правота? Ты думаешь, я ничего не чувствую?Я не успеваю ни сделать следующий выпад, ни ударить его, ни скинуть с себя, потому что он начинает говорить. И я слушаю. Спустя несколько агрессивных вдохов-выдохов, когда лицо его искажает настоящая боль, нет, не физическая, слышу то, чего совсем не ожидал.— Я люблю Бет. Именно поэтому и не спасаю ее.В моей голове не сразу укладывается логика сказанного. Точнее, она не укладывается вовсе. Что, черт возьми, за выводы? Люблю, потому позволю погибнуть. Так пусть и меня сразу пристрелит, если в нем осталось хоть немного братской любви.Он отпускает меня и поднимается, я лишь продолжаю смотреть на него с былой злостью. Уилл берет с пола упавшие ключи от машины и кладет их обратно на комод. Я игнорирую протянутую им руку и встаю сам.— Я сомневаюсь в этом. Если бы любил, тут же помчался бы спасать.— И прахом пойдет все, на что она потратила годы и на что положила свою жизнь. Джек, я думаю об этом каждый день.Уилл ломает пальцы и возвращается за стол на кухне, его взгляд теряется на стенах замкнутого пространства комнаты.Мне становится как-то не по себе. Тру костяшками пострадавшую щеку, смотрю через всю комнату на Уилла, который выглядит поникшим. Я держу паузу, знаю, что он хочет что-то еще сказать, но не осмеливается. Но своим молчанием вынуждаю его говорить.— Для меня это проще простого — не надо никого уговаривать, просто добрался до бассейна, включил машину, перенесся в день ее смерти и спас. Звучит несложно, правда?Уилл не смотрит на меня, только нервно сжимает кулаки, на его лице играют желваки. А по голосу кажется, будто сейчас заплачет.— Ты прав, она была рядом годами. Не только помогала с противовесом и всем этим... Она помогала мне жить. — Каждое слово давалось ему с трудом, это было ощутимо. — Нет смысла вдаваться в подробности, насколько она была мне дорога. Ты, человек с эмпатией, наверняка сам способен понять. А теперь твое это рвение... Ты знал ее совсем ничего. Но она уже успела стать для тебя близким человеком. Представь, каково мне.И хоть его слова не лишены смысла, я все равно не могу понять, как это — любить и не сделать ничего, чтобы спасти.— Теперь я изо всех сил стараюсь убедить себя, что поступаю верно, ничего не предпринимая. Хотя, может, ошибаюсь? Вот ты. Легко поверить, что она дорога для тебя, ты готов всем миром пожертвовать, чтобы спасти ее. А я... Уверен, потому что знаю ее уже давно, очень давно — она этого не хотела бы.Я отворачиваюсь. Не знаю, куда себя приткнуть — и уйти не могу, когда мне вот так изливают душу, и приблизиться тоже, потому что не согласен. Впиваюсь взглядом в диван посреди гостиной и стою, как истукан.— Я каждый день чувствую, будто сижу на пороховой бочке. Мне ничего не стоит сорваться и поехать в бассейн. Но мало того, что последствия такого поступка сложно предугадать... скорее всего, спасти ее невозможно.Он много, очень много говорил мне о невозможности изменить прошлое. Начиная с того момента, как я вернулся за ним в библиотеку и вытащил из-под рухнувшего холла, и заканчивая настоящим. Я понимаю, что мне стоит ему поверить, понимаю, но...Не скажу, что мое мнение резко поменялось, я тут же опустил руки, сразу забыл и думать о спасении Уайлдер. И все же он озвучил что-то такое, против чего не так просто выступить, не так легко оспорить. Он казался мне трусом, казался тем, кто не достоин говорить о любви, раз не хочет ничего ради этой любви сделать. Но сейчас... Я понимаю, что за его бездействием кроется нечто большее. Кроется такая боль, которую мне остается только попытаться вообразить.Я падаю на диван и сидя замираю. Молчание, снова между нами тишина, которая пытается склеить новую трещину, потому что сами мы не умеем. Пока мы молча сидим в нескольких метрах, даже друга на друга не смотрим, мимо нас летят секунды и минуты, позволяющие нам потешить обоюдные обиды, поразмыслить, что-то придумать. Мимо нас пролетает время, тратится впустую, мы не ценим его, хотя несколько лучше, чем другие, знаем, насколько оно дорого. Но лучше его цена известна тем, кто в один миг был лишен этого потока времени. Тем, кто больше не может существовать рядом с нами, вдыхающими частички пыли домашних полок и игнорирующими биение собственных сердец.Я оборачиваюсь и смотрю на Уилла, все так же сгорбившегося на табурете, не менее поникшего, чем десять минут назад. Он замечает мое движение и тоже поднимает на меня взгляд. Так проходит несколько минут, пока мы просто смотрим друг другу в глаза.***Я уверен, что не может все быть так просто, и вселенная уверена вместе со мной. После того, как Уилл не отвечал на мои звонки ни целый день вчера, ни половину сегодня (на минуточку, выходного, так что вполне мог бы и соизволить поднять трубку), мне ничего не остается, как мотаться от места к месту, где его потенциально можно найти.Все это время — каких-то почти два дня, а по ощущению столько же месяцев — я не могу перестать размышлять о случившемся. Мне не хочется делать поспешных выводов, потому что сейчас я себе придумаю дракона, которого в итоге не обнаружу. Мне вообще не хочется делать выводов, поэтому я каждый раз с огромным трудом откатываю мысли к исходной точке.Я еду в автобусе, первым делом решив проверить отнюдь не дом, в котором мы с Уиллом жили после истории с разломом. Почему моя логика избрала путь столь нелогичный? Наверное, имея перед собой вероятность разочароваться, я решаю еще немного потешить себя надеждой.За окном пролетают отрывки родного города, который я за годы отсутствия начинаю забывать. И пока жизнь проходит по графику дом — работа, дом — работа, ситуация лучше не становится. По правде говоря, мне не особенно хочется вспоминать, какая история для меня кроется за каждым из проносящихся мимо дворов. Я ведь знаю, что и в правду кроется. Но это... осталось в прошлом.Наверное, я не был в этих местах, меж которыми сейчас лавирует автобус, с тех пор, как отсюда уехал. Смотреть на все это, вспоминать округу... отчасти тяжело, что-то невольно щемит в груди вот этой иррациональной ностальгией.На самом деле я рад, что остался в Риверпорте — меня ничего особенно не держало в тех далеких заграницах, на которые потратил шесть лет вне дома. Бесконечная погоня то ли в поисках себя, то ли, наоборот, от себя, утомит кого угодно. Пора взять паузу. Хотя пауза у меня тоже своеобразная — спасение мира нормальным человеческим отдыхом не назовешь.Я знаю, что если сейчас не возьму себя в руки — тут же предамся меланхолии, начну размышлять и оборачиваться, чего терпеть не могу. Что было — то было, нет смысла о чем-то жалеть. Я понял это еще в детстве, наверное, когда мой маленький мозг пытались перенасытить чувством вины за обычные детские шалости. Какой смысл сейчас ударяться в сожаления и воспоминания? Тем более, когда снова остро стоит вопрос настоящего.Я энергично выпрыгиваю из отворившего двери автобуса и двигаюсь по строго намеченному маршруту. Путь занимает от силы минут пять. В конечном итоге я преодолеваю ворота и вновь стою перед закрытой дверью большого обшарпанного здания бассейна Брэдбери. Незваный. Переполненный эмоциями. Но точно не виноватый в том, что судьба опять не оставляет мне выбора и сбрасывает груз всего мира на мои плечи. Ну, если сбрасывает, значит, нужно тянуть. Вытянул же в прошлый раз.Особенно не рассчитывая на успех, я дергаю на себя дверь, и она, конечно, не поддается. Если бы внутри был Уилл, она бы не оказалась запертой. И я уже готовлюсь опять лазить по стенам и проникать в щели, немного пятясь назад и оглядывая здание издали. На асфальте под лестницей лежат кучками листья — так же, как когда я оказался здесь впервые. Только, я хорошо помню, день тогда был солнечный, а сегодня продолжается история пасмурности. И тогда я был не один. Возле меня крутились неуемная Ферреро и загадочная Бет... А сейчас я стою и физически ощущаю свое одиночество рядом с этими серыми стенами. И... не только сегодня.Как я там лазал в тот раз? Не думаю, что Уиллу за этот год было дело до моих тайных ходов, хотя теоретически ими мог воспользоваться кто угодно. Ну, вот сейчас и проверим секьюрити систему этого заведения.Я заворачиваю за угол, оцениваю обстановку, и вскоре оказываюсь на крыше точно тем же образом, что и раньше. А вот и ожидаемая лазейка — я протискиваюсь сквозь осколки выбитого окна. Надеюсь, выбитого порывом ветра или чем-то подобным... Состояние старых стекол оставляет желать лучшего. Прекрасно, Уилл, ничему не учишься! Я быстро прохожу чердак и выныриваю к... абсолютно пустой комнате. Сперва даже не могу осознать, насколько она пустая. Я уверен, что вот этот вид опустошения меня обманывает, я просто давно тут не был. Может, он прибрался? Фантастика, конечно, но... Я бросаюсь к полкам и столам, даже не задевая любимые его белые доски для всевозможных каракулей и вычислений — их попросту нет. Никаких бумаг, диктофонов, канцелярии, расчетов — ничего... В полках, на полу, на стенах — одна пустота. Бред... Сломя голову мчусь вниз по лестнице, пролетая массу бесполезных и заброшенных комнат, хлама в которых только прибавилось. Несусь с единственной громкой мыслью в голове: только была бы машина... Но резко торможу, становлюсь как вкопанный. Смотрю на нее среди ветхих деревянных перегородок, коробок и металлолома. Смотрю и не могу оторвать глаз. Потому что знаю, стоит мне отвернуться или моргнуть — она исчезнет и отсюда. Стоящая ко мне спиной Бет...По спине пробегают мурашки. Она поворачивается ко мне, и квантовое воспоминание обрывается. Я снова один. Хотя на самом деле был один все это время.Мой темп погони сбился, и я непроизвольно делаю шаг назад, все еще смотря в одну и ту же точку. Это была плохая шутка, не знаю, сгенерированная ли моим мозгом, способностями или какой-нибудь концентрацией хрононов в одной точке... В этот миг мне становится совсем паршиво. Любая уверенность, которая оставалась во мне на самом дне рассудка, испарилась.Прости, Уайлдер.Тебе суждено остаться воспоминанием.Так... будет лучше.Я пячусь, после поворачиваюсь и снова мчусь мимо пыльных помещений. Сейчас в моей голове пусто, я прилагаю немыслимые усилия для того, чтобы ни о чем не думать. И морально готовлюсь к чему угодно. А когда переступаю порог бассейна...Не ощущаю ничего. Что-то чувствовать сейчас было бы нестерпимо. И просто страшно.Я зачем-то захожу в зал, прохожусь вдоль медленно, без спешки — бежать больше нет смысла. Мне все равно не догнать. Оглядываю широкое помещение, вспоминая, как здесь все выглядело. Коридор, ядро, шлюзы, пересечение сложных конструкций, которых мне никогда не понять... Я начинаю приходить в чувство, и вот оно — руки затряслись от страха. Ну, здравствуй. Этого еще не хватало.Что именно это значит? Машины нет, полное отсутствие вещей, напоминающих об Уилле. Откуда он взял деньги для перевозки? Опять какой-то грант выбил? Не худший вариант... Я не хочу думать о том, что Хэтч успел быстрее добраться до моего брата. Это... было бы слишком быстро, верно? Кроме того, намеки Мартина о том, что нужно "найти" Уилла располагают к мыслям о том, что сделать это по тем или иным причинам уже не слишком-то легко. И я только сейчас об этом подумал.Когда я еду в наш с Уиллом дом, уже понимаю, что ехать мне некуда.Ностальгические пейзажи Риверпорта за окном такси теперь не вызывают желания упасть в воспоминания и отдаться сентиментальности. Я еле сдерживаюсь от того, чтобы не зарычать на водителя в настойчивой просьбе ехать быстрее. Посильнее запахиваюсь в куртку, хоть в салоне и тепло. Смотрю в окно, картинка перед глазами мелькает все быстрее. И вот уже кидаю водителю сумму, выбираясь из машины.Что ж, снаружи еще ничего, первым делом думаю я. И этого ободрения хватает мне на несколько мгновений.Когда я подхожу к порогу, ощущаю ту же атмосферу опустошения, которая была в бассейне. Меня буквально скручивает, я заглядываю в окно, изнутри дома на меня смотрит пустая гостиная. Я на автомате подхожу к двери и дергаю за ручку, которая, конечно, не поддается.Что, Уильям, захотелось перемен в жизни? Очень мило.Я зачем-то обхожу двор, украдкой вглядываюсь во все окна, — может, он где-то спрятался? — замечаю отсутствие барбекюшницы. И чувствую себя псом, мечущимся вокруг да около, пытающимся выцепить хоть какой-то след, хотя бы тонкий, слабый шлейф запаха... Но я не пес. Потому даже не могу определить, насколько давно эти стены стоят бесхозными и покинутыми.Я прислоняюсь к фасаду на заднем дворе и медленно сползаю вниз, пока не нахожу себя на земле, невидящим взглядом уставившись в сухие кусты.Возможно, его нет уже почти год, весь тот год, который я с ним не общался. Но я только сейчас ощущаю себя брошенным и забытым. Как никогда.На мгновение в голове проносится мысль: а не похоже ли это чувство на то, что чувствовал брат, когда уехал я? Без единого слова. Лишь бросив короткое: "я уезжаю. Навсегда". Даже если и так... Значит, подобное от Уилла можно расценивать как месть? Я не понимаю. Бессмысленно.Я сижу на померзшей земле, не ощущая частей тела, словно оторвавшись от оболочки и существуя в виде сознания. Сейчас мне хочется только одного - взглянуть в его глаза.***Боль медленно отступает, и мое мученическое выражение лица возвращает себе прежний спокойный вид, острые морщины на лбу разглаживаются. Я смотрю в его глаза и вижу отражение своей боли, только с другим подтекстом. Я вижу вину, глубиной с Марианский желоб, крик, мольбу о прощении. Но он не виноват. Такова... судьба.Я обессилено спускаюсь на пол. Мое терпение на исходе, мое тело разрывают невыносимые муки. Синдром властвует надо мной... сколько? Месяца четыре. А я уже медленно, но верно схожу с ума. В такие моменты невольно вспоминаю своего бывшего друга, и меня еще больше разрывает — от ненависти. Но, по правде говоря, так немного легче. Отчасти из-за того, что внимание переключается на другое чувство, а отчасти... Его образ становится для меня поддержкой. Он прожил с этой дрянью внутри шесть лет, поэтому никто, кроме него, не способен понять сейчас меня лучше. Из всего его образа, который покрылся в моем воображении коркой ненависти, я вычленяю только образ его болезни. Забываю обо всем, что мне и моим близким пришлось из-за него пережить, все, что он натворил, и просто смотрю на то, как он преодолевает терзающую боль, становится ей на горло и идет дальше, к своей мерзкой, трусливой цели. Благодаря этому я все еще держусь, хотя даже себе в этом стыдно признаться.Уилл не решается сделать ни шага, потому что он просто не знает, что еще может мне сказать. Он понимает, что я больше так не могу, и выбор, который я оттягиваю с того самого момента, как приобрел синдром, становится все более очевидным. Он понимает, что другого выхода нет. Но не простит меня за этот выбор. У нас обоих безвыходное положение.— Мы что-то придумаем, Джек...Я поднимаю голову и смотрю на него бесстрастно. Не надо повторять эти слова, Уилл. Они все равно ничего под собой не имеют. Совсем никакого грунта.— Знаешь, — мой голос негромкий, уставший и уже смиренный. От этой смиренности Уилла словно передергивает, — а что, на самом деле, в этом такого? Монарх больше не та адская машина по спасению избранных. Хэтч всегда был против прошлой политики солюжников и пытался помешать плану протокола. А сейчас я могу помочь им работать на благо.— Хэтч не тот, кем кажется, — подавленно отвечает Уилл. — Джек, я пока не знаю, что он скрывает, но могу тебя заверить, что Монарх стал только хуже, с тех пор, как... Эта история с доктором Кимом, ошибки в расчетах "Променада". За этим абсолютно точно стоит что-то, чего мы видим.— Что? Что за этим стоит? Ты можешь мне по-человечески сказать, а не прятать от меня все на свете? Я ведь мысли не читаю. Если ты не знал.Уилл хмурится.— Я же сказал, еще точно не знаю... Как я могу открыто обвинять кого-то в чем-то, если у меня нет доказательств? Я просто пытаюсь тебя предупредить и... оградить.— Ты копаешь под Монарх и Хэтча?Я вижу, как его неуверенность уступает место злости и тревоге.— Джек, просто поверь мне... Мы спасли мир благодаря тому, что ты мне доверился.— Как я должен тебе довериться, если ты снова все от меня скрываешь? Ты бы не стал утверждать ни о чем таком, если бы не имел причины так говорить. Что-то происходит, но ты ограждаешь меня.Он пытается что-то сказать, но я поднимаюсь с пола, оттряхиваю штаны от пыли мастерской и продолжаю:— Я не могу верить тебе, Уилл. Я полагаюсь на то, что вижу сам. Кроме того... у меня нет выбора.— Дай мне время! Я обещаю, что мы решим эту проблему. В крайнем случае, попробую связаться с их медиками, у меня остались там знакомые...— Кто бы мне дал время, Уилл.— Я понимаю, да, но...— Я уже решил.Уилл выглядит ошарашенным и делает шаг назад, опирается о рабочий стол. Неужели он думал, что я смогу и дальше существовать вместе с этой дилеммой, пока синдром только ухудшается?— Я знаю, что ты мне этого не простишь. Понимаю, что ты одержим идеей о том, что Сайрин был якобы прав. Но я не могу тебя в этом поддержать. У меня нет оснований думать так же.Уилл прекрасно понимает, что мне невозможно доказать что-либо аргументами из воздуха. Кроме того он знает, что толкает меня к этому выбору не столько противоположность его точке зрения, сколько то, что ни я сам, ни он не может помочь мне с лечением синдрома. Я уверен, он не хочет, чтобы у него на глазах умирал собственный брат. Именно поэтому не может настаивать. Не может сделать ничего, кроме как отпустить.— Ты веришь Монарху? После того, как был готов погибнуть ради победы над ними?— Ради победы над Полом, — отрицаю я. — Ты же знаешь меня, Уилл. Если меня будет не устраивать их политика, терпеть этого я не стану.Он кивает. Наш разговор не похож на все прошлые, в любом другом случае он уже бы закончилось ссорой, криками и неизменными обидами. Но это просто тихая беседа, даже несмотря на присутствие конкретных разногласий. Я надеюсь хотя бы на то, что Уилл не будет тащить на себе это бремя вины. Больше не будет.***Я не глянул на часы, когда только приехал сюда, поэтому даже не могу оценить, сколько уже торчу здесь, возле дома, запутавшийся, разочарованный, уставший. Уже успело стемнеть, но это ни о чем не говорит — все равно сейчас рано темнеет.

Я позволяю себе еще немного побыть в этом чувстве разочарования и потерянности. Иногда полезно ощутить что-то очень неприятное и постоять перед тупиком — только для того, чтобы не расслабляться и поддерживать в тонусе умение приспосабливаться и искать решение любых проблем. Сейчас, правда, я совсем не ощущаю себя в тонусе... Но знаю, что непременно придумаю, что делать. Мне стоит только переварить все это, осознать и немного отдохнуть. Я снова вливаюсь в бешеный темп каких-то нереальных приключений, а это на самом деле не так-то просто. Только сейчас я не чувствую того веселья былых приключений, азарта. И я не чувствую себя героем.За прошедшее время мне пришлось много чего переосмыслить, и зачастую результаты этих переосмыслений не нравились мне настолько, что приходилось прятать их в самые дальние задворки памяти от себя самого. Я до последнего надеюсь, что еще не пришло время, когда мне придется достать эти размышления и снова ими заняться. Только эти надежды тают стремительнее, чем ледники на северном полюсе.Мне совсем не хочется снова думать обо всем том, что рассказывали о Хэтче Бет с Уиллом; о том, почему ко мне вернулся синдром, еще и в таком странном проявлении; не хочется вспоминать теории о том, что стало с Полом; а теперь еще и догадываться, что происходит с Уиллом и как он связан с недавним зависанием. Все это снова наваливается на меня одного, но я убеждаю себя, что на самом деле мне не так тяжело, как могло бы показаться. Надеюсь, я еще долго смогу оставаться столь убедительным. А пока... нужно отдохнуть. И уже после разбираться в том, что я думаю о Хэтче и обо всем происходящем. Да, немного отдыха не помешает. Моя голова...Все эти мысли настолько завладели моим разумом, что я только сейчас понимаю, что все это время мое зрение будто было отключено — я думал и не видел ничего перед собой. Такое бывает, когда слишком глубоко погружаешься в себя и размышляешь о чем-то важном. Впрочем, смотреть было не на что — кусты передо мной никоим образом не изменились.Я поднимаюсь с земли, опираясь о стену, поднимаю ноги, чтобы размять их и разогнать кровь по телу. Наверное, я выглядел очень странно в этом окружении и этих обстоятельствах. Увидь меня кто-то со стороны, наверняка подумал бы, что я какой-то местный бомж, воспользовавшийся ничейным домом. Ну, чувствую себя сейчас я, по правде, не лучше. Я возвращаюсь к дороге, вдоль которой уже загорелись уличные фонари. Наверное, надо пройтись к остановке, а не тратиться опять на такси, тем более, шагать тут не так уж долго. По дороге согреюсь — только сейчас осознаю, что продрог, сидя у когда-то своего дома. Так и решаю сделать, но перед этим оборачиваюсь и последний раз смотрю на пустое здание, в окнах которого отражается свет фонарей.Когда мой взгляд падает на угол дома, из-за которого я только что вышел, я замечаю четкую человеческую тень, которую никак не получается узнать. Кто-то смотрит на меня, стоя у стены. Кто-то, скрывшийся в темноте.Я не успеваю его окликнуть. Мой и без того слабый инстинкт самосохранения улетучивается, и я несусь туда, где только что видел этот силуэт. Возвращаюсь на задний двор, оглядываю всю территорию, подхожу к засохшим кустам. Но его больше нигде нет.