Часть 1 (1/1)

Я не помню точно, когда осознал, что лучше мне совсем не становится. Вроде ведь должно, и вроде даже до этого все лекарственные средства, выручавшие бывшего директора Монарха (никогда бы его больше не вспоминать) успешно справлялись со своей задачей. Я хвалил себя за то, что не стал тянуть до последнего и все же сунулся, хоть как не хотелось, к людям, которые до недавнего времени охотились на меня с дробовиками. Да, охотились, но в мире все меняется — вместе с пропажей главы компании пропали и какие-либо причины гоняться за моей натерпевшейся всякого головой.Я знал, что там меня ждут, что я нужен как ценный свидетель, потому и отправился прямо навстречу судьбе. Догадывался и о том, что там знают, что они, в свою очередь, нужны мне. Если откровенно, то даже необходимы. У меня перед глазами стоял опыт моего некогда приятеля, которого буквально расщепляло на части из-за столь тонкой и глубокой, какой не было у любого нормального человека, связи со временем — не привычным для нас ходом стрелок на часах, а самым настоящим живым потоком. Я был прекрасно осведомлен о том, что ожидает меня в случае отказа от реальности, если упрусь лбом и тупо, упрямо буду отрицать последствия хрононосиндрома, уверяя себя в том, что со мной такого не произойдет, и что на первых нотах эта барахлящая мелодия синдрома окончится. Возможно, я и вправду мог ступить на дорогу отрицания, и, не произведя в прошлом должного над собой усилия, наверное, ступил бы. Но все же не в этой реальности. Здесь, сегодня, в данном измерении мне удалось убедить себя хотя бы попробовать наведаться к монарховцам, потому что, как бы ни хотелось верить, а простыми отзвуками в сознании и изредка проседающей реальностью тянущийся за своим синдром не ограничится.Так я и попал на достаточно утомительное интервью, а после и в руки корпоратов в лице самого Мартина Хэтча. Наше не самое продолжительное сотрудничество, впрочем, все еще не окончилось, только вот меня все чаще начинают посещать, как бы сказать, смутные сомнения... И ситуация с синдромом эти сомнения только укрепляет.Некоторое время назад, месяца два-три, что ли, я впервые столкнулся с подобным тому, что не дает мне спать сегодня. Тогда это стало какой-то единичной вспышкой, которую я даже воспринял как должное — силы сверхчеловеческие имеешь, значит, имей честь и расплатиться. Хоть я и пребываю в руках монарховских лаборантов весь этот год, что сотрудничаю с Хэтчем, в тот раз меня не встревожил этот новый синдром "разлома вселенной пополам", как я позже стал его называть. Наверное, за год знакомства с болезнью я был еще непуганый ее последствиями, с какими сталкиваются люди, носящие ее годами... Впрочем, хоть тогда этот всплеск энергии в моей голове очень быстро превратился в забытый опыт, это не помешало ему встревожить меня сильнее чуть позже.***Я сижу на кровати и смотрю сквозь тьму прямо, в стену. Понятия не имею, сколько на часах, да и не хочу обременять себя этим знанием. Мало ли, вдруг спать осталось совсем немного — только зазря огорчаться. Сегодняшняя ночь выдалась для меня до крайности беспокойной, уснуть мне удается редко и совсем ненадолго, лишь до того, пока меня снова не разбудит треснувшая пополам реальность. Мое сознание озаряется настолько яркой пустотой, что первым делом мне кажется, что я ослеп, но после до дрожи пугаюсь внезапным отсутствием и всех остальных обыкновенных человеческих ощущений. Первые раза два такой припадок вызывает неистовую панику и заставляет сердце по-настоящему вырываться из груди. Но раз на третий к леденящему ужасу присоединяется некоторое недоумение. А теперь, сбившись со счета, который уже раз за ночь терплю не самое приятное пробуждение от животного страха, я просто пытаюсь понять, почему мне стало так плохо. Мне кажется, что с такой реакцией я еще никогда не сталкивался, да и, в общем-то, спал раньше как младенец. Хотя вскоре вспоминаю, что однажды с таким сталкивался, правда, это было не ночью, да и забылось как-то само собой.Обездвижено просидев так некоторое время и, наконец, осознав, что привести мысли в порядок не выходит совершенно, я решаю пройтись на кухню, просто чтобы избавиться от оцепенения. Оторваться от кровати мне стоит определенного усилия, я как будто прорываюсь сквозь туман, который окутал сознание и мешает управлять собственным телом. Впрочем, через несколько мгновений я обнаруживаю себя на кухне, даже свет успел включить. Точно, я хотел сделать глоток воды.Со стаканом в руке я усаживаюсь на стул рядом с окном и оказываюсь в тесной близости холодильника и кухонной тумбы. Хоть значительными гонорарами я не владею, и кухня моей съемной квартиры габаритами похвастаться не может, зато все новое. И дом, и мебель. Обживаю я ее уже полгода лишним, оттого, наверное, смог так быстро и безотчетно оказаться на кухне, несмотря на абсолютную темень. В данный отрезок времени моя жизнь напоминает мне жизнь среднестатистического офисного клерка: работаю в престижной компании, живу на скромную зарплату, снимаю не роскошные, но вполне приличные апартаменты... а больше добавить и нечего. Вот так все по шаблону. И нет, я не скучаю за побегами от преследующих пуль, смертельной игрой в кошки-мышки, за... Да ни за кем я уже не скучаю. Вот так вот — остался один, но зато гордо. Мое гордое одиночество, отделенное и от прошлого, и от будущего, но забитое обязанностями так плотно, что мне некогда задуматься даже о настоящем, что уж говорить об остальном.Я впитываю холодный ветер из открытого окна и замечаю, что поток мыслей резко окончился, и мне остается только наблюдать за статичным светом уличных фонарей, что стоят вдоль асфальтированных дорожек где-то там, далеко внизу. Я чувствую, что у меня даже нет сил задуматься о причинах сегодняшнего ночного бодрствования — пускай совсем недавно я и пытался там что-то предполагать и анализировать, сейчас я абсолютно вымотан бессонной ночью после тяжелого рабочего дня. Каждая попытка подумать натурально отдается болью в голове. И я ощущаю себя в тупике — думать не способен, вот-вот усну, уткнувшись носом в подоконник, но и спать уйти не могу, потому что почти уверен, что проделки синдрома, от которых я сбежал из спальни на кухню, все равно меня настигнут, пусть и в другой комнате.И я, отставив стакан, кладу щеку на подоконник, прикрываю глаза и открываю их только тогда, когда часы на руке начинают вибрировать и напевать тихую мелодию, знаменующую семь утра. С трудом придя в себя и не сразу вспомнив, почему я сплю на кухне и почему чувствую себя так отвратительно, я смотрю в окно, снова не в состоянии адекватно мыслить. На улице ленивый осенний рассвет, и я думаю о том, какой же он все-таки предатель, если не показывался пару часов назад, когда я только пришел на кухню, и обманывал меня, притворившись глубокой ночью, хотя сам почти уже был утром. Хотя я не знаю точно, сколько проспал... М-м, часы пишут, что в общей сумме часа три и спал. Тогда все сходится: и мое никчемное состояние, и раскалывающаяся от недосыпа, словно после попойки, голова. А надо бы собираться на работу.Спальное место в виде табуретки не располагает к пятиминутным сомнениям в духе а нужна ли мне эта работа, что сейчас к лучшему, я поднимаюсь и чувствую, как занемело все тело. Пытаюсь на пронизываемых невидимыми иглами ногах добраться до ванны. Как могу ободряю дух и тело контрастным душем, что, впрочем, помогает. А после чашки кофе чувствую себя уже почти отлично. Если такое состояние продержится дольше парочки часов, то сегодняшний день у жизни я точно выиграю.Я утомительно долго спускаюсь в лифте и вспоминаю ночные вспышки, мешавшие моему отдыху. А ведь они больше не повторялись, ну, с того момента, как я уснул на подоконнике. Это не может не радовать, но и гарантировать то, что они закончились насовсем - тоже.Я бреду по исключительно серой улице, и меня окружает такой же исключительно серый день — один из тех, которые возможны только поздней осенью. Если честно, трудно не сломаться под тяжестью такой серости и не уснуть где-то прямо тут, на асфальте, но меня еще спасает выпитый кофе. Надеюсь, энергии от него хватит до того момента, как я добегу до Монарха и кофейной машины моего отдела.Преодолев остаток пути на метро, я растворяюсь среди квартала хищных высоток и пялюсь вперед, на ту, которая всем своим видом зовет меня. Она возвышается пугающей черной свечей, а я, когда долго на нее смотрю, ощущаю себя ее колышущимся слабым огоньком. Прошел год, и мне уже привычно приближаться ко входу этой махины, не оборачиваясь на каждый шорох, теребить в руках персональный бейдж, не раздумывая о том, как проникнуть внутрь незамеченным. Я даже не обращаю внимания на то, что корпорация тьмы, какой она была для меня раньше, стала местом верных идей, на благо которых я теперь работаю. Этап сложных аналитических расчетов уже давно позади: кто - зло, а кто - воплощение света. Когда Уилл в последний раз спрашивал меня, почему я обратился на сторону Монарха, хотя только что был готов отдать жизнь за его разрушение, я ответил без единого сомнения: этот Монарх, в отличие от прошлого, готов работать ради спасения всех, а не своей задницы. Именно поэтому я здесь. Снова один среди толпы, но все еще не изменяющий себе. Что, я считаю, главное.Мне кажется, что окружившие меня высотки поглощают пространство вокруг, буквально создают вакуум — я не физик и не ученый, но учитывая то, в каком окружении рос, жил и существую по сегодняшний день, несложно догадаться, откуда возникают такие ассоциации. Тишина муравейников режет слух, и я не сразу понимаю, что не так с этой тишиной. Я чувствую на себе эту тишину, и уже не могу сравнить ее с пустотой вакуума, потому что она тяжелая. Я замираю вместе с окружающим миром, так и не успев войти в зовущую башню. Хочу обернуться, хочу оценить обстановку, хочу узнать, что вокруг так внезапно изменилось. Но ощущаю, будто и самому вдруг становится тяжело двигаться. Это, определенно, что-то из ряда вон. Не понимаю.Когда у меня все же получается совладать с телом, я вижу, что смутивший меня вакуум — не плод сломанного научной средой воображения, а остановившаяся действительность. Когда я вижу девушку в строгой юбке и легкой осенней куртке, которая, очевидно, спешит в одну из этих высоток, я окончательно вырываюсь из одолевшего меня оцепенения. Не потому, что она смотрит на меня. Нет, этого не может быть. Я знаю, что не может. Я больше не в силах оторвать от нее глаз, и не успеваю заметить что-либо еще вокруг, потому что все вокруг опять оживает. Но это не мешает мне уловить главное. Когда девушка окончательно скрывается из моего поля зрения, я уже абсолютно уверен: это было не локальное зависание, случайно сгенерированное моей силой. Время снова остановилось.Я даже не запоминаю, как проношусь мимо рецепшена и, проигнорировав лифт, пролетаю несколько этажей по лестнице. Я настолько впечатлен произошедшим, что почти уверен: если остановлюсь хоть на мгновение — время замрет опять.— Хэтч у себя? — Я почти бросаюсь на секретаршу, караулящую, как всегда, кабинет директора.— Нет. — Она не обижается на мой выпад и смотрит спокойно, хотя с долей непонимания. — Что с тобой?Меня распирает от возмущения. Я чувствую, что сейчас как шар надуюсь.— Твою мать, Кейт, когда будет Хэтч?— Я-я не знаю. — Кейт — девушка не из робких, но, вероятно, у меня сейчас настолько остервенелый вид, что общение со мной ей хочется свести к минимуму. — Он не говорил, в котором часу будет. Позвони ему, если у тебя что-то срочное. Кажется, у него сегодня нет запланированных встреч или мероприятий...Я настолько сейчас рассержен и вообще потерян, что даже не нахожусь, что ответить. И пока я пытаюсь не лопнуть от эмоций, нахлынувших по причине отсутствия Хэтча, Кейт робко спрашивает:— Что случилось, Джек?Но я не буду говорить ей о зависании. Во-первых, она может мне не поверить. Или, что еще хуже, поверить не сразу. Во-вторых, хоть пространственно-временной континуум не починится только из-за того, что я умолчу о случившемся, да и само зависание абсолютно точно не может быть случайным происшествием, которое, возможно, ничего и не значит, все же сеять панику раньше того, как мне удастся все выяснить, я не хочу.И я, чтобы не разразиться на девушку нервным потоком желчи, стремительно выхожу из кабинета, наверняка оставив ее в замешательстве. Или больше, чем в замешательстве. Но сейчас это не имеет значения.Я тут же набираю номер Хэтча и снова куда-то мчусь, хотя совсем не понимаю, куда мне идти. Но ничего, с этим разберусь после разговора с Хэтчем. Занят он, нет, мне в любом случае нужно все у него выяснить вживую. Предстоящий разговор как минимум не телефонный, а как максимум — неудобный для извлечения всего массива мыслей из головы. Да что он себе думает?! Сейчас бы не брать трубку, когда под носом назревает апокалипсис. Абсурд.Я набираю и отправляю Кейт сообщение с просьбой сразу маякнуть мне, когда Хэтч подаст признаки жизни. Она отвечает коротким: "ок".Вот теперь я четко осознаю, что и правда не знаю, куда идти. Поэтому невольно замедляю шаг и в один момент останавливаюсь, мотаю головой и думаю, куда отправиться. В свой отдел разработок соваться не хочется от слова совсем: я сдал на той неделе отчеты об испытании новой технологии изготовления квантовых боеприпасов, и, по большому счету, делать там мне сейчас нечего. Именно поэтому, стоит мне там заявиться, меня нагрузят бесполезной рутиной, с которой, я уверен, справиться могут и сами. Я поворачиваю голову в сторону лифта, пожимаю плечами и решаю спуститься в лабораторию. Хоть где-то мне бывают рады без особенных причин и в любое время суток.Я прохожу мимо стеклянных кабинетов и ловлю на себе несколько взглядов, хоть и не очень заинтересованных. Люди в халатах, мне кажется, слишком заняты, чтобы надолго отвлекаться мелочами вроде меня. Несмотря на мою неуемную любознательность, я никогда глубоко не вникал в то, что они там рассматривают у себя в микроскопах и о чем ведут записи в толстенных журналах. За что они мне, в свою очередь, были благодарны. Нет, я, конечно, не такой уж невежда — в общих чертах мне известно, над чем здесь трудятся. По долгу службы приходится знать.Я почти дохожу по стеклянному коридору к нужному кабинету, но меня перехватывают быстрее, чем я успеваю скользнуть за дверь. На мое плечо ложится рука.— Джек, привет.— Пейтон! Я как раз к тебе. Это ты здОрово.— Я заметил.Пропустив хозяина кабинета вперед, я захожу за ним. Он натягивает на свои кучерявые темные волосы санитарную шапочку и поправляет съехавшие с резкой горбинки носа очки. Переложив только что притащенные откуда-то папки на отведенное им место в хаосе рабочего стола, Пейтон оборачивается ко мне и добродушно улыбается.— Ты не по расписанию, я жду тебя только на следующей неделе. Или ты пришел просить о передозе?Я хмыкаю. Вот уж не время откидываться от того, чем лечишься.Я присаживаюсь на свободный у стола стул с мягкой черной обивкой, и мой коллега поступает так же.— Ты сама доброта, дружище! Нет, просто заскучал на рабочем месте.— Переводись ко мне, скучать не придется.— Пойдем лучше на перекур.

— Джойс, ты сдурел, я только оттуда.— Мне есть, о чем тебе рассказать, старик.Мне кажется, что у Пейтона под очками заблестели глаза. И я бы не удивился, окажись эта галлюцинация правдой. Мой друг слишком уж падок на различного рода слухи, сплетни и новости. А я тот еще источник новостей, о которых можно узнать практически первым, если иметь со мной хорошие отношения. Надеюсь, конечно, наша дружба с кучерявым держится не только на этом.— Ну, хорошо. Первый раз не попался Хэтчу, так почему бы не попытать удачу еще раз.— Хэтча нет. — Я поднимаюсь со стула и зазываю за собой друга.— А ты уже у него сегодня был, что ли? Что тебе с самого утра понадобилось у директора?— Понадобилось, — без удовольствия процеживаю я и под неодобрительными взглядами людей в белом прячу обратно сигарету, которую вытащил из пачки намного раньше курилки, просто чтобы чем-то занять руки.Поднявшись обратно на свет божий из подземелий лаборатории, мы сворачиваем в сторону общеизвестной курилки. По дороге я вспоминаю, что так и не выпил кофе, потому делаю остановку возле автомата и беру два напитка, один из которых, конечно, вручаю Пейту. Вскоре мы продолжаем путь и оказываемся на длинной узкой террасе пятого этажа, к счастью, совершенно одни. Остальные тунеядцы, видимо, заняли террасы других этажей. Я закуриваю и отпиваю глоток кофе.— Не томи, — почти скулит Пейтон, которого я угощаю сигаретой. — Надеюсь, у тебя нет ухудшений?— Надейся, — издеваюсь я, делая очередной глоток.— Не думай себе, что купил меня за кофе и сигарету, и теперь можешь делать со мной, что захочешь. Что тебе надо от меня?По-правде говоря, я даже не знаю, с чего начать. Конечно, ему я могу рассказать о чем угодно, в том числе и о зависании, от которых мы (в основном, кстати, я) только избавились и позволили себе вздохнуть с облегчением. Рассказав что угодно Пейтону, я могу быть уверенным, что дальше это не пойдет. Пусть это будет даже план свержения Хэтча, которому мой друг прислуживает верным псом. Он, скорее, сам меня пристрелит, чем кому-то расскажет о раскрытом секрете. Ну, это, конечно, фигурально. И все же сперва нужно понять для себя, с какой целью я хочу ему выложить эту информацию. Предупредить? Спросить совета? Разделить бремя знаний? Скорее, последнее.— По поводу ухудшений, — начинаю я по порядку.Пейтон ставит картонный стаканчик на бортик террасы и натягивает очки на голову. Брови его нахмуриваются. Подавив очевидное волнение, он молчит и не смеет перебивать, что дается ему не особенно легко. Человек привык заглушать волнение криком. Но сейчас он предельно сосредоточен.— Даже не знаю, как это обозвать... Сегодня ночью я не мог уснуть из-за того, меня несколько раз будил какой-то приступ. Я как бы лежу, но внезапно ощущаю, словно реальность передо мной ломается пополам, а в глазах белым-бело настолько, что кажется, что я слепну.— Может, сонный паралич? — пытается сам себя убедить Пейтон, когда волнение давит на мозг уже невыносимо сильно.— Нет, — резко отвечаю я, что полностью выдает мою неуверенность, потому что аргументация дальше последует не самая убедительная. - Нет, я всем телом чувствую, что это связано с синдромом.— Но он же раньше почти никак не проявлялся? — Пейт не унимается. Кажется, он взволнован больше моего. Но это лишь потому, что пока не знает еще одной новости... — Ты же когда начал лечение сказал, что и вся прошлая симптоматика ушла? Все-таки год, не столько уж много... Некоторые вон и шесть лет тянули с синдромом. Тебе нужно второе посещение в неделю? Или повысить дозу? Нет, подожди, сперва надо анализы... Джек, ты только скажи!— Да уймись ты, тарахтелка. — Я осаждаю друга и ввожу паузу в его драматичный монолог. Пусть хоть отдышится. — Я не знаю пока, что с этим делать. Это происходило уже единожды, несколько месяцев назад. Я тогда подумал, что на том все и кончится. В любом случае, я думаю, надо подождать и понаблюдать за этим. Там, за частотой появления, интенсивностью... Ну, ты лучшее критерии знаешь.— А в итоге посадим тебя в камеру с искусственным нулевым состоянием? — Пейт все больше заводится и размахивает руками, докуривая очередную сигарету уже на автомате. — Это не шутки, старик.— Да успокойся ты, в самом деле! Сам сказал, некоторые... — Я невольно запинаюсь. В какой-то момент имя бывшего директора Монарха в его собственной компании стало подобием имени "Того-кого-нельзя-называть". Особенно ярко это выражалось в разговоре кого-либо со мной. Вот даже Пейтон. Не знаю, что он себе на этот счет думает... Да и сам я не особенно чту это имя, стараясь лишний раз не поминать черта. И все же мне кажется это глупым. — Сайрин с этой дрянью протянул шесть лет. Вон, у меня в запасе еще лет пять...— Значит, ты хочешь довести синдром до идентичного состояния? Хочешь пройтись аналогичным путем? Или все-таки использовать имеющийся опыт и благодаря нему что-то изменить? Тебе повезло, что Эмерал перед уходом оставила свои разработки и разработки доктора...— Послушай! — Я не выдерживаю. Разумная обеспокоенность — это, конечно, хорошо, но не тогда, когда объектом попечения становлюсь я сам. — Послушай, Пейт. Есть еще кое-что.Собиравшийся что-то в свою тираду добавить, ученый прерывается на полуслове. Я понимаю его взгляд, полный грусти: наверняка догадывается, что ничего поприятнее я ему не сообщу.Я вздыхаю.— Зависание, Пейт. Сегодня было зависание.Я не замечаю изменений в лице напротив. Не удивил, что ли? Кто еще мог ему сказать? Это ведь случилось только-только. Неужели ученый отдел это предвидел?— Шутишь?Все-таки для него это новость. Я наблюдаю за тем, как лицо его становится каким-то безжизненным, отрешенным. Наверное, не стоило мне... так... Хотя, что толку молчать? Раньше, позже — без разницы.— Нет. Около часа назад, я тогда заходил в офис.Мой друг молчит. Если по поводу объявившегося синдрома ему было, что сказать, то в этом случае он, вероятно, бессилен. От этого молчания мне становится неуютно. Но я тоже больше не знаю, что сказать. Эта беспомощность давит на нас обоих. Сейчас я ощущаю ее особенно сильно. Может, и правда не стоило говорить.— Я заходил к Хэтчу, — неуверенно пытаюсь я разрядить обстановку, — его не было на месте. Но я обсужу с ним это сразу, как он появится. Мы... что-то придумаем, Пейт. Мы все выясним.Я прямо ощущаю, как сейчас мое поведение не походит на меня самого. Но видеть эти безжизненные глаза и трясущиеся руки... Мне больше не хочется разорваться эмоциональной тирадой, как это было при Кейт. Я просто хочу что-то делать.Оплот бесчисленного множества выкуренных сигарет мы покидаем в том же напряжении, какое образовалось из-за новости о зависании. К счастью, Пейт больше не выглядит таким же полумертвым, он просто очень задумчив и серьезен. Ну-ну! Мой друг — и такой серьезный! Впрочем, сейчас правда не время для шуток. Я говорю ему, что провожу его до лаборатории и поплетусь в свой отдел. Он молча соглашается. По дороге к лифту он что-то бормочет про необходимость более внимательного наблюдения за прогрессией моего синдрома и предполагает, что подобные вспышки могут быть прямо связаны со случившимся зависанием. Это, конечно, очевидно, и мне хочется обсудить с ним вещи более стоящие, но я жалею его и позволяю ему заполнять свой страх шумом слов. Он продолжает непривычно тихо бубнить.Мы стоим у лифта. Кабинка волочится, видимо, откуда-то свысока, потому что ждать ее приходится долго. В конечном итоге лифт открывается, и мы выпускаем из кабинки Хэтча с телефоном у уха. Завидев нас, он опускает телефон и кладет трубку.— А, Джойс, здравствуй. А я как раз тебе звоню. Риви, — он кивает Пейтону, на котором нет лица. — Ты зайдешь ко мне? — обращается он ко мне своим привычно спокойным добродушным тоном.— И как можно скорее, — настаиваю я.— Прошу, — Мартин указывает в сторону коридора кабинетов.Мы обмениваемся взглядами с Пейтом и киваем друг другу. Ученый скрывается в лифте.Когда мы направляемся в сторону кабинета, где Кейт, наверное, вздрогнет от моего вида, учитывая обстоятельства моего недавнего там появления, мне кажется, что я начинаю закипать. Седативный эффект присутствия Пейтона покидает меня, и в голову возвращается тонна вопросов, один факт наличия которых заставляет меня звереть. Почему? Да потому что такого не должно было произойти. Неужели год назад... Это все было зря? Конечно, нет. Поэтому-то такого и не должно было случиться. Это две полярные ситуации: починенное нами с Уиллом время и время, которое снова ломается. Поскольку я был и остаюсь уверен в том, что операция по спасению мира нам с братом удалась, последнее утверждение о барахлящем времени справедливым быть не может. Но оно есть. Оно случилось. Что порождает уйму неприятных вопросов. На которые Хэтч обязан мне ответить.Мы заходим в кабинет, и Кейт от неожиданности вскакивает из-за стола, сбивчиво здоровается с Хэтчем в ответ на его лучезарное приветствие, после кивает и мне, уже готовая столкнуться с той же моей утренней нервозностью. И сталкивается, но исключительно в пылающем взгляде и резких движениях, которыми я придерживаю дверь за Мартином, влетаю за ним в кабинет и закрываю дверь, оставив секретаршу снаружи личного пространства директора.Мартин не спешит начинать диалог, в отличие от меня, которого сдерживают остатки сознательности и слабое нежелание нарушать субординацию. Директор даже осведомляется, хочу ли я чая или кофе. Я отказываюсь. Он знает, чего я хочу на самом деле. Он разводит руками, садится в кресло за длинным столом из дорого темного дерева и предлагает последовать его примеру. Я следую.— Так что, Джойс? Я тебя слушаю.— Сегодня было зависание, Мартин, — не медлю я. — Зависание. Его не должно было случиться. Это значит только одно - время снова трещит. Но это невозможно.Хэтч делает такое лицо, по которому сложно понять, удивлен он или именно этой новости от меня ждал. Сейчас будет юлить, я знаю. И это уже начинает меня злить.— Невозможно потому, что вы с Уильямом его починили, верно? — озвучивает он то, о чем сам я молчу, считая очевидным. Его низкий уверенный голос сейчас раздражает не хуже комариного писка.— Именно, — почти рявкаю я. — Так ты знаешь о зависании?— Знаю.— Откуда?— Знаю, — повторяет Мартин более настойчиво, будто аббревиатуру, которая расшифровывается абсолютно очевидным образом, но мне почему-то не поддается. — Это, безусловно, тяжелая новость, но...— Мы починили разлом год назад, — я не позволяю ему додумать фразу после растянутого мелодичного "но". — Починили, тем самым доказав ошибку в расчетах Пола. Время стабилизировалось, Мартин! Оно вообще не может больше барахлить!Лицо директора по-прежнему не меняется, я замечаю только то, как на мгновение выступают его желваки. Наверное, тогда, когда с моих уст слетает упоминание Пола. Неудивительно, ведь, сколько бы я ни считал его предателем и помешанным, за тем, что Мартин сделал Сайрина козлом отпущения вообще во всем после того, как тот исчез, стоит что-то, еще мне неизвестное. Это настораживало меня с самого начала, настораживает и сейчас.— Я с тобой согласен, не может. Конечно, если снова не нарушать его течения, как это было из-за минувших экспериментов твоего некогда друга.Я даже не знаю, что на это ответить. Столкнувшись с зависанием, я и забыл думать о его первопричинах. Все, что крутилось в моей голове, это то, что его не может быть, потому что разлом мы закрыли. Это было неоспоримо. Значит, неужели на носу — новый?..— Так, стой. Получается, ты считаешь, что кто-то без ведома международного сообщества построил в гараже идентичную машину времени, как была у Уилла, или даже пусть у Сайрина, и поэтому время снова стирается?— Абсолютно исключено, — парирует Хэтч. Я и сам прекрасно понимаю, что исключено! Но что тогда он хотел этим сказать?Молчит. Чего он хочет от меня? Игры в "отгадай загадку"? Хочет как ребенка меня направить на правильный ход размышлений? Или сам не знает, что сказать?

— Что тогда, Мартин? — Я не выдерживаю. — В этом замешан Монарх? Каким образом мы могли потревожить ход времени, если все наши эксперименты, что мы уже выяснили, никак на него не влияют?— Я задаюсь этим же вопросом, Джек, — к его тону подключается отцовская снисходительность, — и я уверен, что наша деятельность здесь ни при чем. Все эксперименты и разработки Монарха исключают вмешательство в столь хрупкое пространство времени, мы используем только позволенные нашими рамками методы, направляем все свои знания на благо общественности. И все-таки...— И все-таки квантовые боеприпасы, усовершенствованные костюмы. — Я не даю ему продолжить, меня так и распирает.— Да. Учитывая имеющийся у нас опыт, мы не могли быть уверены в том, что нам больше не придется иметь дела с нулевым состоянием. — Его тянущийся голос и размеренный тон проходятся волокнистым тросом сквозь мой мозг, прямо-таки впечатывая высказываемые мысли в сознание. Мне не нравится эта его манера. — Хотя разлом удалось закрыть, это верно, и новый разлом не предвиделся, — мы направили все полученные знания о прошлой катастрофе на то, чтобы избежать новой — все-таки исключать такую возможность и проигнорировать имеющиеся у нас наработки и опыт было бы совсем глупо. Ты же понимаешь это, Джек? — Я киваю, словно поддаюсь магии его голоса. — Ты руководишь отделом по разработке квантового оружия и являешься основой разработок других отделов. И ты прекрасно понимаешь, для чего мы этим занимаемся.Наконец-то снова тишина. Он не сказал абсолютно ничего для меня нового. Но теперь я смотрю на то, что видел до этого изо дня в день год совсем под другим углом. Смотрю сквозь другую ситуацию. Вижу то, что всегда было у меня под носом, но оставалось незамеченным.— Но если мы — единственные, кто взаимодействует со временем с научной точки зрения, тогда кто кроме нас мог довести до того, что сегодня случилось зависание? А, Мартин? Ты не думаешь, что в твоей корпорации может быть утечка?— Тогда бы ты мне уже об этом сообщил, Джек. — Хэтч непреклонно спокоен.И его слова не лишены правды. В некотором роде я служу ориентиром компании — мне открыты последствия тех или иных серьезных выборов, и я подсказываю Хэтчу решение. Я вижу несколько больше, чем остальные. И если я говорю директору, как делать не надо, подкрепляя свои слова аргументацией, открывшейся мне благодаря способностям, он всегда прислушивается ко мне. Ведь это первая и главная причина, почему Хэтч держит меня подле себя. И вообще держит здесь.Но я ничего не могу сказать по поводу зависания, его причин и того, к чему оно ведет. Хотя к чему оно ведет как раз очевидно, но... Эту очевидность я пока стараюсь игнорировать. Просто потому, что у меня слишком мало информации. И Хэтч не особенно способствует тому, чтобы эта информация у меня появилась.— Больше некому, Мартин. Либо мы упускаем что-то прямо перед носом, либо я даже не догадываюсь... Объясни мне уже!— Зато я догадываюсь, — он снова тянет слова, — кто еще способен на нечто схожее. Скажи мне, Джек, ты давно не виделся со своим братом?Он только что заявил, что Уилл может быть причастен к зависанию? Я сейчас на него наброшусь.— Это не Уилл. Просто исключено.Я даже в словах начинаю путаться и потому не успеваю сказать чего-то более дельного.— Ты так уверен? А я вот нет. У него всегда на все свои мотивы и взгляды. Кроме того, Уилл — основатель теории хронополя, по сути, родитель всего того, чем мы сейчас занимаемся. Нет, конечно, я не утверждаю. Только дело в том, что больше на это никто не способен.— Чушь! — Я вскакиваю с кресла и ударяю кулаками по его дорогому столу. — Уилл бросил все это, я лично был свидетелем того, что он отошел от дел и больше ко всей чепухе со временем не имеет никакого отношения! Что у тебя на него есть?— Ничего, Джек. Но это дело времени, если можно так сказать. Я понимаю твое негодование.— Нет!— Послушай.Я едва сдерживаюсь.— Уильям Джойс — единственный, кто может прояснить сложившуюся ситуацию. К сожалению, существует большая вероятность того, что в наблюдаемом тобой сегодня зависании замешан не кто иной, как Уильям. И нам необходимо это выяснить, окажись впоследствии это правдой или нет. Джек, я нисколько не настаиваю на твоем в этом участии, понимаю, что здесь преобладает личное. Но сделать мы это должны. Ты сам сегодня пришел мне доложить, почему именно.Я молчу. Бурлящий во мне гнев, смешанный с непониманием и отрицанием, не может воплотиться в слова. Он настолько животный и инстинктивный, что не позволяет дойти до мозга сути сказанного Хэтчем. Мне нужно подумать и все взвесить. Слишком многое сегодня произошло.Я вылетаю из кабинета директора, чем в очередной раз пугаю Кейт, которая, вероятно, все время нашего с Мартином диалога сидела как на иголках. Не отдавая себе отчета в действиях, я скачу по лестнице до первого этажа и вырываюсь сквозь стеклянные двери на улицу. Прохладный воздух осени немного приводит меня в чувства, я дышу словно загнанная лошадь, потихоньку успокаиваясь и возвращая контроль над собой. На улице спокойно, и куда спокойнее, чем в моей голове. Попадающие в поле зрения пешеходы не знают, что мир снова меняется. Их счастье.Я не виделся с Уиллом уже как год. Но теперь я просто обязан с ним поговорить.