Тень демона (1/1)

Он снял сандалии и посмотрел на ноги. Копыта исчезли, на смену им вернулись человеческие пятки, нелепые в своей уязвимости. Копыта исчезли; теперь о них напоминали только кое-где склеенные роговым образованием пальцы. Пройдут какие-то пара месяцев, эта дрянь отслоится вовсе, и ступнёй при желании можно будет поднять с пола горошину. С рогами?— сложнее и дольше. Их нельзя сбросить, потёршись головой о сандаловое дерево в Спиральном Святилище. Они не отпадают. Они уменьшаются?— словно врастают обратно. И на это уходят десятилетия. Может быть, к старости его бы перестали называть Демоном-Медиком... Он снял сандалии и неспешно пошел к воде. Брусчатка набережной была теплой, как почва в Сернистой Гриве. Отражения фонарей казались дырами в черной воде, сквозь которые откуда-то со дна пробивалось глубинное солнце. Он вышел на белокаменный, такой невзрачный теперь пятачок. Именно сюда их всех давным-давно сначала везли в богатых каретах, а затем несли на руках в клетках, чтобы бросить вниз. И поток, получив живой, мечущийся подкорм, тут же приходил в движение. И нёс изгнанников в Нижнекрай. Он взглянул на реку. Течение Склориана уже несколько лет было неизменно лениво, почти незаметно. Даже ночью он мог разглядеть своё отражение в воде, словно в закопченном зеркале. Он наклонился ниже?— чтобы разбить зеркало и потревожить воду.—?Ничего не выйдет, Оралек,?— сказал кто-то у него за спиной. В этом огромном, живом городе, за его спиной постоянно кто-то оказывался. И это до сих пор выбивало его из колеи. Оралек приглушенно рыкнул под нос и поднялся. Он заметил, что его преследуют еще на Площади Трех Библиотекарей. Хедвин стоял в свете рыжих фонарей, пряча руки под запахнутым плащом, но совсем не пряча своего присутствия.—?Ничего не выйдет,?— повторил он. —?Нижнекрай перестал быть наказанием. Воды Склориана не примут тебя, за что бы ты сам себя ни корил. Поверь мне. Я пробовал, и не раз. Оралек молча смотрел на местного управителя какое-то время. И совершенно не чувствовал удивления. А потом произнес:—?Верховой,?— и в голосе его больше не было и искры скрежета, уродующие звуковые искажения давно зажили в его горле; недаром говорят: первое, что меняется в демоне после возвращения?— это голос,?— Тебе не пристало рваться назад. С твоим нынешним положением в обществе. И с благоверной на сносях. Голос его изменился, но слова были все также прямы и яростны. Хедвин невольно поёжился под плащом. Потом посмотрел в изрезанное демонскими отметинами лицо:—?Ты можешь покалечить себя.—?А ты пришел, чтобы меня остановить?—?Я пришел, потому что забочусь о состоянии лучшего в Союзе лекаря.—?Чушь. Будь в тебе хоть толика Надежды на успех, ты бы сплавил меня и всю Саарианскую Армию вниз по реке?— в вечное изгнание. Чтобы хоть как-то помочь Ночекрылым в их борьбе с Титанами.—?Я бы всё отдал… —?прошептал Хедвин с силой, которую в мягком, благородном Верховом мало кто мог различить. Оралек не услышал. За спиной у него плескалась вода нетерпеливо и взволновано?— впервые за все эти годы.—?У меня эта толика есть,?— сказал уже не демон, но ещё и не человек. —?Я вернулся оттуда на особых условиях… Возможно, Книжники меня услышат. В каком-то роде они передо мной в долгу. И я в долгу тоже…—?Даже, если у тебя получится,?— просипел Хедвин с потаенной ненавистью, которой годами не давал выхода; она и сейчас сидела в нём, надежно запахнутая в мягкий плащ. —?Думаешь, ты сможешь жить?— там? После того, как она отдала тебе свою свободу?—?Не знаю,?— не шевелясь, ответил Оралек. —?Но мне известно одно. Я не смогу жить, не спросив, почему она это сделала. Хедвин молчал. Будь Оралек истинным Чтецом, почувствовал бы, с какой тоской Хедвин подумал ?и зачем мы вообще говорим об этом??, а потом сам же себе ответил: а с кем им еще говорить?! Им?— кого в одинаковой мере уже давно терзает один и тот же вопрос. Оралек отвернулся и пошёл к воде. Хедвин за его спиной спросил без всяких переходов:—?Что между вами произошло? Там, в фургоне?… Оралек не понимал, на что он надеется и чего ждет. Он не понимал этого, когда встал на дороге, перекрывая путь к Хребту Гола. Он не понимал, почему остается стоять и смотрит, как фигура в белом спускается из остановившегося фургона, чтобы… что? Поприветствовать? Броситься с кулаками? Фигура приближалась. Оралек втянул носом затхлый воздух… И сошел с дороги. Даже сейчас, тайком пробравшись в фургон Ночекрылых, как вор, он не понимал, на что надеется и чего ждет. Он даже не слышит, как осторожно распахивается дверь… Перед взглядом его?— книги и колбы, куст и аквариум, полезные устройства и причудливые сувениры, ворох веток, какой-то рисунок с щенками…—?Все эти безделушки… —?шепчет он, еще не зная, что его слушают. —?Выглядит гостеприимно, но мне, похоже, не будут здесь рады. В моем собственном фургоне… Желая поскорее уйти, он отворачивается почти болезненно. И встречается с кем-то глазами. Это их Чтец. И она отчего-то смотрится в этом фургоне такой же чужой и нездешней, как парящий Камень Гриза. Такой же чужой, как… Оралек вскидывает голову и прищуривается. Чтец вросла в фургон ногами. Не бежит. Смотрит пристально. Она из тех, кто за себя и своих может толкнуть в спину.—?Ты… Ты всего лишь тень. Жалкая, хлипкая тень. Она стоит перед ним не страшась. И пахнет сандаловой краской.—?Скажи мне кое-что. Кто ты для них? Оралек ждет, и она отвечает. Решительно и отчаянно. Будто бросаясь с горы.… А потом, на последнем в мире Обряде Освобождения Вольфред сказал, что не уступит ему свободу. Даже ради искупления вины. Даже во имя их былой дружбы. Чёртов смоляк оправдывается любовью к Содружеству, а потом его же и шлёт ко всем демонам?— раскланивается перед Тенью и осыпает её свободой, как лепестками. ?Девочка моя, девочка моя?, да кто она такая?! Тень смотрит... Их сознания соприкасаются, как страницы на книжном корешке. Мысли её перехватывают дух, как долгое падение, пальцы цепкие и сильные, как слова:—?Я хочу, чтобы свобода досталась Оралеку. Кто же ты такая?! Кажется, он что-то говорит. С чем-то, похоже, соглашается. Но торжества в нём теперь, как воды в пустыне. Он возносится звездой, и думает о той, что подарила ему свободу. Он думает о ней во время восстания. И долгие годы после него… Даже сейчас он стоит на берегу реки на свободе. Но чувствует себя, точно в клетке.…—?Я предаю законы Саарианского Союза и возвращаюсь, Верховой,?— сказал Оралек. Речной ветер?— привратник Нижнекрая?— трогал его волосы, белые, как ореол звезды Солиама. На каменном пятачке росли гаслые свечи. Горожане несли их сюда в память об изгнанниках, которые не вернутся. Однако ветер тушил слабые трепетные огоньки на раз-два, оставляя только остывшие красно-восковые столбики. Хедвин смотрел, как Оралек переступает через них?— осторожно, словно через цветы.— Если у меня не получится, поступай со мной так, как сочтешь нужным.—?Если у тебя не получится,?— сказал Хедвин. —?Я вытащу тебя из воды. Оралек кивнул и спустя звонкое, наполненное плеском, мгновение скрылся под водой. Река вдруг стала ещё темнее. Свечи зажглись.… Старухи приползли в Излучину за кварцевым песком для стекла, а нашли его. Обессилевшего, помятого, словно его не раз прожевал сам титан Гандрот, но вполне живого.—?Тень… Мне нужна Тень… —?бормотал он в бреду. И старухи отволокли его в тень?— подальше от лучей жгучего нижнекрайского солнца.