Часть 3 (1/2)
Так же быстро, как наступил следующий день.
Джейн не почувствовала, что вообще спала: её как будто включили и выключили, словно машину. Пятнадцать минут сидела на кровати, смотря в серое окно – ветер, сегодня намного сильней, трепит кроны тисов.Полное ощущение, что все изменилось. Всё, кроме кудрявой шевелюры густых светло-русых волос – все, что осталось от жизни ?до?. Теперь она может позволить себе просто заколоть их в неряшливую высокую кичку, а не затягивать до побелевшей кожи.Она была многим похожа на отца: светлая, почти бледная кожа, серые холодные глаза, прямой нос, немного скругленный кончик – их самое яркое сходство; сравнить черно-белые семейные снимки, и это станет очевидным фактом. Как сильно она его ненавидела, так одновременно, и была ему благодарна. Матушка-природа, как по благословению, подарила Джейн все способности к выживанию, как будто вместе с именной биркой к младенческой ручонке привязали и дальнейшую судьбу. Только густые брови и ресницы, намного темнее её волос, выдавали каплю ?грязной? еврейской крови матери.?Память, отпусти?.
Торопливый стук в дверь, который ясно даёт понять, что миссис Пинс ждать не намерена. Джейн сбежала вниз по ступеням к прихожей, захватив пальто, как внезапно дверь, теперь уже её дома, распахнулась. Ловкачка миссис Пинс со скоростью торпеды ?вскрыла? замок, не дожидаясь ответа новоявленной поселенки. Джейн так опешила, что даже открыла рот, а вот миссис Пинс, напротив, демонстративно задрав старческий подбородок и осуждающе испепеляя девушку сквозь линзы очков, начала возмущенно ворчать о нерасторопности и безответственности.
?Надо было все-таки остаться сестрой милосердия?.Старушка внимательно отследила, как Джейн закрывала дверь, видимо, оценивая навыки владения ключом, затем, деловито поправив очки (Джейн по инерции повторила это движение за ней) бодрым шагом направилась к кафе. Как оказалось, достаточно было просто свернуть за угол и идти вдоль домов, вокруг мощеной площади, чтобы через пять минут увидеть аскетичное кафе миссис Пинс.
Внешняя часть кафе накрыта брезентом в зелёно-белую полоску, под которым мирно стояли шесть маленьких столиков, каждый на двоих человек; высокие окна, с самого пола ресторанчика до потолка. Перед входом – небольшая грифельная табличка на четырех ножках с надписью, которую, пожалуй, могла придумать только миссис Пинс и ей подобные – ?Ковчег Нравственности?.
Внутри дела обстояли примерно так же: бежевые стены, цвета персикового йогурта, бледно-зелёный прилавок и такого же цвета скатерти на круглых деревянных столиках.Старушка включила свет – на потолке мирно покрывалась пылью тёмно-зеленого цвета люстра. Впрочем, эта люстра придавала глубокую символичность всему этому месту.
- Подойди-ка сюда, милочка, - миссис Пинс больно сжала локоть Джейн, подводя её под лучи разогревающейся лампы, - Подай руку.
Джейн оставалось только повиноваться.
- Так, пальцы аккуратные, ногти короткие, правильной формы. Хорошо. Та-ак.Хм-м, одета скромно, строго, аккуратно. Ботинки. Чистые, хорошо...Миссис Пинс сама разработала свои санитарные нормы и искренне была ими довольна. Она осматривала Джейн с головы до ног, вплоть до глубины карманов её брюк и длины рукавов свитера, вертела по сторонам и даже проверила её зубы.
- Что ж, милочка, в целом ты выглядишь неплохо, но чтобы я не видела твоих распущенных волос и никаких юбок, и платьев выше колен. И в следующий раз не нужно так ярко наносить макияж.
- Н-но я не красилась сегодня.
- Ох, милочка, тогда вам нужно что-то делать с вашим лицом, оно не должно привлекать к себе излишнее внимание. У нас тут ценится нравственность в первую очередь!
- Да, я это уже поняла, - Джейн не знала, как ей нужно реагировать на всё происходящее, а желание вернуться на войну уже не казалось таким шуточным.Нравственность.Её нет. И не было никогда.Джейн и не чувствовала её никогда и не знала, где эти чертовы границы морали и нравственности. Потому что в этом мире, мире для неё и где она существовала, независимо от войны или мирного времени – это выживание человеческих сущностей, где “нравственность” - удел глупцов или душевнобольных.
Несмотря на всё раздражение, которое Джейн довелось испытать от общения с миссис Пинс, она старательно запоминала всё, что та говорила. Работа казалась простой, даже совсем элементарной, поэтому даже мысль о том, что она может глупо ошибиться, вгоняла её в краску. Вотеле она держала в голове столько заданий и выполняла их довольно неплохо, так что многие гости Гранд Отеля предпочитали вести свои деловые разговоры только с ней и доверяли ей далеко немаловажные дела, касающиеся даже их личной репутации.
Кафе стало понемногу оживляться посетителями. “Ковчег” заполнялся исключительно нравственными людьми – прихожанами из небольшой католической церкви, возвышающейся дальше кафе вдоль домов. В том парке листва уже почти осыпалась, и голые тёмные ветки выглядели, словно поломанные, на фоне белого готического мрамора.
Джейн, с присущей ей способностью искренне улыбаться людям на рабочем месте, подходила к каждому, чтобы принимать заказы. Меню было довольно скудным: пара вариантов кофе, немного домашней выпечки, которую готовили в маленькой кухоньке дальше за прилавком, и по два варианта супов и горячего на каждый день – кухарка Молли, работающая на миссис Пинс уже довольно давно, готовит разные блюда, повторяющиеся каждые три дня; четыре вида рассыпчатого чёрного чая.Гости кафе с большим интересом глазели на Джейн, некоторые перешёптывались, но она очень старалась не обращать на это внимания. Она привыкла к тому, что люди – существа нетактичные, без уважения к людям, как к личностям, беспардонные и хамоватые, грубые, неотёсанные, и можно без конца подбирать эпитеты к представителям рода человеческого, воспитание коих обошло стороной. К сожалению, и Джейн был присущ снобизм в какой-то его мере.
- Добрый день, сэр! Проходите, пожалуйста, располагайтесь.
- О, нет-нет, Генри, уходи! Ты знаешь правила, Генри: тебе не позволено сидеть внутри! Пошёл. Давай, уходи, иди на улицу!
Рука Джейн с протянутым меню заходящему гостю была отброшена дрожащей старушечьей рукой. Чаша с подкопившимся раздражением, казалось, вот-вот расплещется негодованием.