20 (1/1)

Осень в этом году выдалась солнечная. Днём под жаркими лучами земля нежилась и грелась, нопосле заката ударял мороз, трава покрывалась инеем и начинала похрустывать под ногами.

Аясе осторожно снял со своей талии руку Фарфарелло и вылез из нагретой их телами постели. Остывший за ночь воздух обжёг кожу, и омега с удвоенной быстротой стал натягивать на себя одежду. Одевшись, он вышел во двор, так и не заметив, что берсерк уже давно проснулся и следит за ним, притворяясь спящим. Фарфарелло выждал некоторое время, потом выскользнул из постели и, как был, нагишом, бесшумно вышел во двор следом за омегой. По дороге он прихватил со стола свой нож.Оказавшись во дворе, Аясе повернулся спиной к заалевшему востоку и опустился на колени. Перед ним маячил невысокий плетень, но омега видел окружающее глазами своей души, и не замечал ни неказистой ограды, застилавшей взор, ни смёрзшейся за ночь земли. Он видел перед собой необъятную даль, мировой океан, в воды которого погрузился благословенный остров, где были сотворены первые люди.

Он начал творить молитву – привычно, как делал это каждое утро, выговаривая вслух полные смысла слова, обращённые к тому, кто видит и понимает малейшее движение души любого существа, живущего на земле. Аясе молился обо всех, кто жил с ним бок о бок, не делая различий между альфами и омегами, имперцами и норманнами, и солнце вставало и освещало его пушистый затылок, согревая спину и лаская макушку, словно благословляя нежным тёплым поцелуем. - Господин чаяний наших, свет надежды нашей, тот, кто создал и свет и тьму, и твердь между тьмой и светом, - говорил он, не замечая присутствия незваного свидетеля, неслышно подошедшего сзади, - благослови всех, кто счастлив, и помоги тем, кто несчастен. И помяни всех, безвинно убиенных и лишённых жизни нечестивыми язычниками, и прими их в свою обитель, усади подле себя, рядом с мучениками и святыми…Фарфарелло слушал речи своего омеги, и на его обманчиво-спокойном лице не отражалось никаких эмоций. Тело, однако, говорило об обратном. Вид коленопреклонённого Аясе, беззащитного, страстно молящего о милости неведомого могучего властелина, возбудил альфу. Он не особенно вдумывался в слова молитвы, хотя эпитет ?нечестивый язычник? неожиданно больно резанул его слух. Берсерку уже слишком давно приходилось сдерживать дремлющего внутри него зверя. Мирная жизнь, которую в последнее время вели норманны, не позволяла накопившейся ярости Фарфарелло выплеснуться наружу, и она грозила вот-вот взорвать его разум, навредив тем, кому не посчастливится находиться в этот момент рядом. Альфа смотрел на затылок Аясе, на светло-золотистые волосы, спадающие на склонённую шею.Его зрение обострилось в этот момент, словно у дикого зверя, и запах омеги бил в ноздри, сметая последние барьеры, которые человеческое сознание выстраивалопротив звериной сущности берсерка.

Между тем, Аясе, поглощённый молитвой, не замечал нависшей над ним угрозы. Он продолжал поминать мучеников-омег и святых, перед которыми преклонялся и в сравнении с которыми мнил себя слабым и грешным.- Прости своего недостойного раба, владыка всего сущего, ибо не стать мне таким, как Арионэ, который предпочёл смерть бесчестью, и не могу я надеяться угодить тебе также, как Олльсе, живший праведно и принявший кончину мученическую. Но молю, склони свой слух к ничтожному… - Кого и о чём ты просишь, раб?Аясе не успел даже испугаться – Фарфарелло выбросил вперёд руку и, схватив омегу за горло, опрокинул на землю. Одетый лишь в плащ из собственных волос, страшный, как оборотень в человеческой ипостаси, альфа крепко прижал омегу к земле, оседлав его бёдра. Берсерк достал нож и прижал холодное лезвие к шее Аясе, так, что сталь порезала тонкую кожу, а на землю побежала струйка крови. От вида крови сердце Фарфарелло забилось ещё быстрее. Он облизнул пересохшие губы и коснулся языком пореза. Омега вздрогнул – не от страха, от отвращения.- Солёная, - шепнул альфа, - солёная и тёплая. Такая же, как у других, никакого различия. Скажи мне, Аясе, чем ты отличаешься от них, тех, кого я отправил на Полуночную сторону? Скажи мне, Аясе, почему я не должен сделать с тобой то же самое?Омега смотрел в единственный глаз берсерка, и мог бы поклясться, что он светится, как у зверя. - Ты можешь убить меня, - сказал Аясе, - я не боюсь. - О, так ты разрешаешь? – смех берсерка был хриплым, похожим на кашель, - ненавижу пустобрёхов, Аясе, ничтожных трусов и лгунов. Скажи мне, чем ты пожертвуешь ради твоего бога, того, кого ты на коленях молишь о милости каждое утро? Я своему богу отдал глаз. Я выколол его, Аясе, и стал неуязвим! А что такое бог для тебя?- Я слушаю тебя, Фарфарелло, как ты грозишь мне – ?убью?, а слышу только вопрос: ?почему ты не кланяешься мне, как ему, Аясе??Прости мне, ибо не могу я поставить тебя выше Творца, Фарфарелло. Прости мне ещё раз, если я причинил тебе страдания и ввёл тебя во грех.

Берсерксмотрел в наивные, широко распахнутые глаза, и не видел в них страха. И то, что поднималось в его душе, сила, с которой он никогда не мог справиться, эта сила мешала ему бросить оружие и просто уйти, туда, где обычный человек мог в одиночестве пережить приступ ярости, чтобы вернуться успокоенным и примирённым.

Альфа перевернул Аясе на живот, задрал его рубашку и одним рывком разорвал на нём штаны, оголив ягодицы. Омега протестующе вскрикнул – он был готов умереть, но только не быть изнасилованным перед этим. Его вскрик вызвал в берсерке новую волну гнева. Фарфарелло ударил Аясе по затылку, и омега обмяк в его руках. К несчастью, удар был не настолько силён, чтобы полностью лишить Аясе сознания – бывший послушник ощущал всё, что с ним происходило.

Он чувствовал, как альфа раздвигает его ягодицы, как грубо толкается туда каменно вставшим членом, рвёт тонкую кожицу на входе, ломится внутрь, насаживая на себя, словно на кол. Боль была обжигающе-острой, словно в первый раз. Аясе уже успел забыть, насколько сильной она может быть, эта боль. Словно дикий зверь, поселившийся внизу живота, боль грызла его внутренности, и слёзы беззвучно катились по щекам омеги, стекая на землю. - Владыка всего сущего, укрепи меня в смертный час мой, услышь молитву мою, - шептал Аясе, уверенный в том, что доживает последние мгновения. Его голова моталась в такт толчкам альфы, волосы, упавшие на лицо, мели землю. – И дай мне силы претерпеть до конца всё, что ты мне уготовил. Прости мне…Голос омеги прерывался от слабости и боли. Аясе замолчал, подавив стон, но потом продолжил: - Прости мне грехи мои вольные и невольные. И молю тебя, помилуй ближних моих…Фарфарелло двигался быстро и размашисто, не обращая внимания на то, что кровь из развороченного ануса сбегает по бёдрам омеги, собираясь на земле в тёплую лужицу. Пелена ярости стала отступать, когда он услышал горячечный шёпот Аясе. - Владыка всего сущего, - твердил омега, - помилуй ближних… Рана, Тори... Олле, Ёссе… и Фарфарелло… особенно Фарфарелло...От этих слов у берсерка как будто сломалось что-то внутри, разорвалось, как гнилая ветошь. Он поднёс руку к губам и удивился, не увидев на пальцах крови. Непонятное чувство овладело альфой — словно от дыма, защипало глаз и стало трудно дышать. Он вышел из омеги и толкнул его наземь. Аясе упал и перевернулся на спину, уставившись Фарфарелло в лицо лихорадочно блестящими глазами. Берсерк приставил нож к шее омеги.

- Ты готов? - хрипло спросил он, смаргивая то, что мешалось и жгло в глазнице.- Да, - шепнул Аясе, - готов.И посмотрел на Фарфарелло. Альфа прочитал в этом взгляде спокойную решимость принять от его рук всё — даже смерть, и отбросил в сторону ставший ненужным нож. Берсерк схватил Аясе за волосы и, наклонив его голову к плечу, впился клыками в изгиб шеи, ставя, наконец, свою метку — запахом и оттиском клыков. Омега охнул и задрожал, а Фарфарелло начал деловито - совсем по-собачьи - зализывать место укуса.Аясе вздохнул и улыбнулся.

После того, как оружие заняло почётное место в ножнах на поясе, Ран почувствовал, что что-то резко изменилось в нём самом. Он перестал ощущать себя затравленным зверьком, обладание ножом словно преобразило его внешне и внутренне. Так оно, впрочем, и случилось – ведь статус Рана изменился, и это теперь должно было быть видно всем. Теперь он не был пленником, вещью конунга, он стал ему парой, и, как надеялся Фудзимия, недалёк тот день, когда он сможет стать по-настоящему полезным своему супругу.?Таким образом, Ран явился в Омежий дом полным надежд, которыми ему очень хотелось с кем-нибудь поделиться. Во дворе уже собрались омеги, в основном местные норманны, среди которых затесалась пара бывших монастырских. Напрасно Фудзимия высматривал в толпе знакомые лица — ни Аясе, ни Кея он так и не увидел. Наконец омега вспомнил, что Аясе не далее, как вчера, признавался, что сам не пойдёт совершать моления за Калле, и Рану не советует. Фудзимия тогда пропустил предупреждение мимо ушей, не понимая, чем вызвана тревога друга. Теперь, когда взгляды омег упёрлись в него, Ран почувствовал себя неуютно. Он как мог выпрямил спину и шагнул во двор. По счастью, Ёссе тут же подошёл к нему и поздоровался.- Ты уверен, что знаешь, зачем идёшь? - спросил он. - До этой минуты да, был уверен, - пожал плечами Фудзимия. - Как знаешь, но если с тобой что-нибудь случится, конунгс меня голову снимет, - заявил старший омега. - Все на месте? Тогда пойдём за Калле, солнце скоро сядет.Калле вышел во двор. Это был средних лет омега, слишком взрослый для беременности, и она давалась ему нелегко. В его тёмных волосах, опрятно убранных в косу на затылке, серебрились седые пряди, вокруг глаз залегли морщинки и тёмные круги, делающие его похожим на вырезанную из дерева статую духа. Будучи на голову выше своего альфы, Калле всегда обладал довольно худым телом, но последняя беременность сделала еготяжёлым и неуклюжим. Живот сильно выдавался вперёд, и омега едва переставлял отёкшие ноги, передвигаясь по двору. Гуннар подставил Калле плечо, и омега оперся на него всем своим весом, что было весьма удобно, учитывая разницу в росте. - Дуралеи! – раздался резкий женский голос. Ран поднял голову и увидел невысокую, чуть полноватую женщину лет тридцати со скуластым энергичным лицом. Её золотистые, с рыжиной волосы были закрыты вышитым мелким жемчугом убором, только прядки у самых висков выбивались наружу.На ней была длинная юбка и рубаха, в вырезе которой виднелись густо переплетённые нити разноцветных бус. - Гуннар, ты ведь вроде разумный! Чего ты слушаешь-то этого дурачину Калле? Куда он собрался? Ведь не дойдет до Омеги вашего, разродится по дороге! - Молчи, женщина! – заворчал альфа, оборачиваясь, – не твоего ума дело! - Ну конечно – не моего ума дело! Как омег твоих выхаживать да ребятне зады подтирать – так моего, а как умный совет дать – так сразу рот затыкаешь!Гуннар тяжко вздохнул – унять разошедшуюся Румяну не смог бы даже сам конунг. - Румяна, - страдальчески шепнул Калле, - уймись! И так плохо, а тут ты ещё со своими назиданиями.- Ну куда тебе в святилище-то идти? И ладно бы хоть на телеге – а то ведь пешком.Из Гуннара какая подпорка? Да и на телеге нельзя – растрясёшь. Вот ведь понесла нелёгкая! - Оставь, - подошедший Ёссе положил женщине руку на плечо, - Калле не в том состоянии, чтобы пренебрегать помощью Лиссе Линассе. - Калле не в том состоянии, чтобы тащиться через поле, - буркнула Румяна. - Пусть идут, он и обычно-то упрямый, что твой баран, а уж беременный… Сама понимаешь… Ох, прости, - спохватился омега. - Ничего,- равнодушно ответила женщина, - я сама виновата, что бездетна. Гуннар одно время отпускал меня, если найду хорошего мужика.- Да ты что? – удивился Ёссе, - Гуннар? Альфа?- Ну альфа, и что? Он же понимает, что для бабы дети – это как хлеб голодному. – Румяна дёрнула плечом. – А я не смогла… не сумела найти такого, чтобы лучше, чем Гуннар…Вот и живу – ни жена, ни приживалка… Так, неизвестно кто.- Так он не любит тебя? - Как это – не любит? Любит, и часто и помногу! – Румяна вдруг рассмеялась и сразу будто помолодела. – Ладно, иди уже, без тебя-то они никуда не уйдут. Ты вот тоже – как наседка, вместо отца этим ребятишкам, особенно этим, сиротам монастырским.Она повернулась и ушла в дом, громко хлопнув дверью напоследок.Между тем Гуннар вместе с Калле двинулись прочь со двора, увлекая за собой остальных. Жрец, напоминающий высохшую искривлённую корягу, быстро семенил впереди процессии в сопровождении юного помощника, тащившего на спине немаленький тюк. Волосы жреца были заплетены в тугую жёсткую косицу, которая торчала на темечке, словно росток из луковицы. Старый омега бодро перебирал ногами, покрикивая на отстающих, и даже Гуннар не смел одёрнуть бойкого на язык жреца.

Дорога тянулась по полю, в это время года совсем пустому и унылому. Только кое-где тянулись к небу сухие стебли неубранного ячменя, да высокий бурьян по-над тропинкой помечал границы между наделами.

Калле быстро устал и начал задыхаться, и его альфа потребовал сделать остановку. Жрец, ворча, повиновался. Солнце садилось, нужно было поторопиться провести обряд до заката.

Расположенное под холмом святилище представляло собой место, огороженное булыжниками. Площадка внутри ограждения стараниями помощника жреца содержалась в идеальном порядке. Гуннар со вздохом остановился, не дойдя до камней с десяток шагов – таинство предназначалось для омег, и ни одному альфе ещё не дозволялось приблизиться к Лиссе Линассе.- Иди, - тихо сказал Гуннар, - я тут подожду.Калле благодарно улыбнулся и пошёл вперёд. Казалось, что близость божества придала ему силы. Альфа вздохнул и сел на землю, приготовившись ждать. Сам идол стоял здесь от начала времён, и норманны, обнаружив его у истоковручья, суеверно посчитали, что это – знак проявления высшей силы, тут же назвав его ?Лиссе Линассе? - по образу того, что остался на далёкой родине. Первый Омега оказался грубо обработанной глыбой белого известняка, с лицом, скупо, но выразительно обозначенным несколькими штрихами. Очертания камня напоминали человека с выпуклостью в районе живота, так что фигура казалась беременной. На животе Лиссе Линассе неведомый резчик прорезал ряд фигур, символизирующих Мироздание- круг, состоящий из трёх концентрических окружностей, одна внутри другой - внешний круг - мир небесный, средний - земной, а внутренний - подземный, откуда всё пришло и куда уходит. В центр внутреннего круга был вписан человеческий лик с закрытыми глазами, точнее с пустыми глазницами, лишёнными зрачков. Перед идолом стоял порядком закопчённыйкаменный жертвенник из необработанных камней.Ран встал чуть поодаль, внимательно наблюдая за Калле. Помощник жреца торопливо развязал свою поклажу и вытащил оттуда облачение - длинную белую рубаху и расшитый цветными нитками пояс. Жрец степенно надел всё это, сразу став как будто выше ростом. Парнишка почтительно подал ему берестяную маску с прорезанными глазницами и ртом. Старец надел и её, и седая косица, торчащая на затылке, над безгубым белым ликом перестала вызывать улыбку.

Омеги обступили Калле и, взяв его под руки, подвели к жрецу. Там омега с трудом опустился на колени перед идолом. Жрец неторопливо развёл в жертвеннике огонь, напевая слова настолько древние, что ныне живущие уже едва их понимали. Потом жрец обошёл жертвенник посолонь трижды, касаясь каждый раз пальцами склонённой головы Калле. - Проси, - сказал жрец, остановившись за спиной омеги, - пора!Калле уткнулся носом в землю и забормотал:- О владыка живого, что рождает новую жизнь, и ещё жизнь от жизни, и плоть от плоти! Благослови плод в утробе моей, чтобы роды мои были легкими, чтобы дитя мое росло во мне здоровым да сильным, и родилось в радости.Тем временем жрец извлёк из огня жертвенника охапку тлеющих можжевеловых веток и стал раздавать всем присутствующим омегам. Те принимали с поклоном, и тут же начинали подпевать что-то. Ран почувствовал себя лишним за мгновение до того, как жрец приблизился к нему и подал ему дымящуюся ветку. Он неловко взял её, не зная, что делать дальше. Необходимость принять участие в языческом ритуале наконец-то встала перед ним совершенно ясно, и также ясно встало понимание того, что он, как истинно верующий в Творца, просто не может дальше следовать примеру местных.- Ран! Ты зачем пришёл сюда? - Ёссе заметил колебания омеги и поспешил на помощь, - да у тебя за поясом нож! Отправляйся к Гуннару и жди там, или вообще лучше вернись домой. Нельзя сюда с оружием!Фудзимия нерешительно повернулся и отправился по тропинке назад. Старший омега с облегчением вытер мигом вспотевший лоб - на сей раз ему удалось избежать больших неприятностей.Тем временем омеги, читая молитву, возвращали в жертвенник тлеющие ветки. Калле, которого помощник жреца поддерживал под мышки, поднялся и принялся мазать рот Лиссе Линассе принесённой молочной кашей, шепча идолу слова признательности и надежды. Остатки каши были выброшены в огонь.После того, как жертвы были принесены и жрец снял своё облачение, взгляды омег обратились к Ёссе. Заминка Рана не прошла бесследно - её заметили слишком многие, и омега снова поблагодарил Лиссе Линассе за то, что парень уже в безопасности. - А скажи-ка мне, Ёссе, кто этот омега, которого ты отправил восвояси? И зачем он приходил сюда? - начал жрец. - Это был омега, выбранный конунгом, - не меняясь в лице, ответил старший омега. - Вон как! А он что же, побрезговал нами? Почему не подошёл к Лиссе Линассе, не принёс жертву вместе с нами?Ёссе огляделся - лица окружающих были напряжены, и в их глазах мелькало нехорошее выражение. - Он не знает наших обычаев, - произнёс он, тщательно подбирая слова, - он пришёл с оружием, и я отправил его назад. - Он пришёл, как чужак! - сказал кто-то, слишком громко, чтобы эти слова можно было просто проигнорировать. - Он мог сглазить Калле! - визгливо добавил другой. - Он хотел сглазить Калле, - подхватил третий.

Мгновение - и омеги загомонили, как куры в курятнике.

Ёссе вздохнул и собрался с силами для отражения атаки.