1 (1/1)

- И прибыли они на берег, и взяли крепость, называемую ?Орлиное гнездо?, и сел в ней конунг по имени Эдун – Холодные Щеки, а твердыня у Вороньего Брода еще оборонялась, но вскоре пала и она…Голос у отца Стефана такой монотонный, и он все бубнит и бубнит, а Рану так хочется спать! Все эти подъемы ни свет ни заря, ночные молитвенные бдения и, что самое главное - наступающая течка - совсем вывели его из равновесия. Веки закрылись сами собой, отгородив сознание от посторонних шумов, производимых строгим наставником и усердными послушниками. Фудзимия качнулся вперед, уже успев увидеть сон, и тут же вздрогнул, поскольку острый локоть бдительного соседа вонзился ему в бок. - Ран, не спи! Накажут!Встрепенувшись, Фудзимия кинул на соседа благодарный взгляд. Аясе улыбнулся в ответ, и от его улыбки, кажется, засветился воздух. Аясе был старше Рана, но выглядел, как совсем молоденькая омега, омежка-подросток. У него были огромные синие глаза и светлые волосы, пушистые и мягкие. У Аясе не наблюдалось ни одного изъяна, и Ран иногда удивлялся про себя, отчего такой красавчик решил удалиться от мира. Была какая-то темная история, связанная с долгами и якобы проигранным наследством, так что бедный Аясе остался без приданого, но Фудзимия, с восторгом глядя на вдохновенное лицо своего друга, искренне не понимал, зачем этому чуду приданое, когда он и без него может составить гордость любого альфы. Сам Аясе о своем прошлом не распространялся и все разговоры на эту тему пресекал вежливо, но непреклонно. - Спасибо! – шепнул Ран беззвучно и улыбнулся другу. Но тут глаза Аясе испуганно расширились, Ран обернулся, и в этот момент на его голову обрушилась звонкая затрещина. - Снова ты ловишь ворон, Фудзимия? Давненько тебя не секли! Ну, может, продолжишь с того места, где я остановился? – коварно подкравшийся отец Стефан с плохо скрытым злорадством уставился Рану в лицо. - Крепость у Вороньего Брода пала, и сел в ней конунг Брэд, а прозвание у него было Счастливчик, но после завоевания крепости взял он себе ее имя и стал называться Кроуфорд, тем самым связав себя с захваченной твердыней нерушимыми узами, - отчеканил вытянувшийся в струнку послушник.Ран прекрасно знал, чем дышат родные берега, и ему не нужно было слушать наставников, понимающих свой долг в запугивании молодых и любопытных омег. Фудзимия самонадеянно считал, что он не нуждается в подобной опеке. Все крепости, захваченные пришлыми из-за моря норманнами, он знал поименно, все слабые места твердынь он изучал, еще в отчем доме, будучи ребенком. Как ни старался отец воспитать из него приличного омегу, покорного отцу и кроткого с мужем, не намного он в этом продвинулся, тем более, что Ран оставался единственным сыном в семье Фудзимия. Главе рода хотелось научить его и держать в руках меч, и укрощать коня, а уж стратегию и тактику ведения боя Ран изучал не в пример тщательней, чем каллиграфию или музыку. Такой уж он был – последний мальчик в старинном роду, по странному капризу судьбы родившийся омегой.

Двенадцати лет от роду родители отдали его для воспитания и обучения в монастырь св. Клементия; знатность семьи Фудзимия позволяла надеяться на приличную партию для сына. В обители Ран, смиряя под неусыпным надзором святых отцов свой гордый и независимый нрав, рос и мужал, оставаясь при этом веселым и беззаботным ребенком, до того рокового дня, как вероломство соседей, обманом захвативших отчий кров, положило конец его счастью. Все надежды на благополучную жизнь погибли вместе с родителями, и для Рана не нашлось другого пристанища, кроме монастыря, где он сменил статус воспитанника на рясу послушника.С удовольствием понаблюдав за сменой настроения на лице высокочтимого наставника - от тонкого злорадства до жестокого разочарования, Ран сел, не сумев сдержать победительную улыбку. Отец Стефан досадливо крякнул и продолжал: - Повторите главную добродетель, кою Творец всего сущего положил в основу основ. Тори?Рыжий и тощий мальчишка вскочил, хлопая глазами. - Отче, я это… терпение и послушание, отче! - А еще? Ран? - Добродетели различны, ибо различны те, кто ими живет. Добродетель альфы заключается в том, что он берет на себя ответственность за своего омегу, защищает его и окормляет, добродетель омеги – в покорности своей доле. - Верно, Фудзимия, садись. А все из-за того, что Творец вылепил из глины созидания вначале первых людей-бет, и именно они – основа всего и причина, мужчина и женщина, но не ограничился он этим актом творения, и из остатков глины вышли из его рук вначале альфы, чтобы защищать мужчин и женщин, и омеги – для того, чтобы вознаграждать альф за их праведное служение, ибо тяжела доля их. Поэтому, дети мои, любострастие – грех великий, ибо должен у омеги быть только один альфа. А скажите мне, дети, в чем состоит великое искушение, коему никак нельзя потворствовать? Фудзимия! - В зове плоти, отче!

Отец Стефан не давал Рану покоя с того самого момента, как мальчик появился в стенах монастыря. Дня не проходило, чтобы высокочтимый наставник не сделал попытки поймать воспитанника на чем-нибудь запретном. Фудзимия вначале посмеивался над этими придирками, затем они стали его беспокоить, и, наконец, вызывать раздражение. Все попытки найти с отцом Стефаном общий язык разбивались вдребезги об ослиное упрямство слуги божьего – казалось, что монаху доставляет особое удовольствие доказывать наследнику знатного рода, что он всего лишь прах под ногами. Когда родители Рана погибли, и он остался совсем один, без наследства и без семьи, отец Стефан не счел нужным умерить свой воспитательный пыл. В результате Фудзимии перепадало больше, чем остальным воспитанникам вместе взятым, но зато Ран и старался тем усердней не вызывать лишних нареканий со стороны монаха.- Дети мои, Искуситель стремится сбить нас с пути истинного, дабы погубить слабые наши души. И вторжение из-за моря язычников дается нам не просто так – это Творец послал нам сие бремя, дабы мы праведной жизнью и, противясь искусу, подтвердили свою к нему любовь. Язычники же суть нечистые и кровожадные, и поклоняются они Волку в облике человеческом, и на своих молебнах греховных приносят в жертву людей и сами предаются пороку – кровь пьют и едят мясо человеческое.Фудзимия содрогнулся, представив подобную картину. Аясе скептически сморщился, шепнул: - Не думай об этом, отцы ирады нас попугать!- Ты не веришь? – поразился Ран. - Им? Не особенно, - признался Аясе. – В Творца я верую, а еще в то, что он подскажет мне в трудный момент, какой жертвы он ждет от меня.- А остальные притихли, - заметил Фудзимия. - Боятся, - улыбнулся Аясе.После учебы все мальчики, чинно выстроившись друг за дружкой, направились в молельню. Она располагалась в правом крыле храма, ее оконные проемы, затянутые тонкими пластинками слюды, выходили на восток, и сейчас, в дневную пору, солнечные лучи не окрашивали в золото висящие в воздухе пылинки. Ничто не оживляло царящую в молельне отрешенность и спокойствие, и юные омеги притихли, казалось кощунственным произвести хотя бы звук. Отец Амвросий возжег в молитвенной чаше чистое пламя, и монахи, стоящие плотным кружком вокруг настоятеля, затянули псалом ?Возрадуйся!?.Дневное богослужение длилось и длилось. Отец Пафнутий читал молитвы о даровании мира, потом отец Амвросий, сам настоятель, обратился к монахам с проповедью о пользе поста и умерщвления плоти.Ран стал клевать носом и, если бы не своевременные тычки, щедро раздаваемые другом, уже не раз нарвался бы на выговор, а то и на что-нибудь похуже.

В конце проповеди, когда самые юные послушники зажгли на стенах храма факелы, осветившие высеченные в нишах грубые барельефы, стершиеся настолько, что напоминали скорее нетесаный камень, чем работу человеческих рук, мальчики уже падали от усталости от долгого стояния на ногах.После этого, вкусив в трапезной пищи, призванной укрепить не столько тело, сколько дух, юные омеги, подгоняемые отцом Стефаном, поспешили в храм – украшать алтарь. По летнему времени цветов для этого богоугодного дела выросло достаточно, и Аясе с мальчиками постарше принесли их из цветника.Фудзимия вместе с остальными старательно плел гирлянды, собирал на нитку пушистые головки бархатцев, чтобы потом украсить ими потемневшие от времени перила. Кто-то составлял букеты из пышных лилий, кто-то – композиции из полевых ромашек и ноготков, юные мальчики всецело и с видимым удовольствием отдавались утонченному занятию. Ран вскоре соскучился. От запаха цветов у него разболелась голова, в глазах зарябило, и он, присев на пол возле алтарной чаши, стал, мурлыча под нос детскую песенку, плести веночки из маргариток. Справившись с этим занятием, Фудзимия принялся подкарауливать маленьких омег и нахлобучивать эти веночки им на головы. Поднялся визг, на который пришел отец Стефан. Монах отобрал плоды труда юного послушника, что, по его мнению, было совершенно излишним – ребятишки так мило выглядели в надетых набекрень бело-розовых веночках! – и строго отчитал Рана. В довершение всего наставник отпустил всех по кельям, вменив Фудзимии в обязанность все доделать и убрать. Ран со вздохом подчинился. Он уже почти закончил, когда пришел Аясе, как всегда довольный и улыбающийся, и начал помогать. - Ну вот зачем он сделал это? Такие миленькие получились веночки, - сумрачно пожаловался Фудзимия, заметая с пола цветочный мусор. - А тебе доставляет удовольствие всех дразнить, - улыбнулся Аясе. - Скучно, а так хоть что-то происходит, - вздохнул Ран. - Ничего, я тебя сейчас развеселю, - пообещал друг и, укрывшись за алтарными перилами, поманил Фудзимию. Движимый любопытством, тот присоединился к нему.- Смотри, что я принес!Аясе вытащил из кармана полотняный узелок, развязал его и протянул другу. – Угощайся!В его ладони лежало редкое лакомство – сваренные в меду орехи. - Ух, ты! Откуда? Сейчас же пост... - Праздник же скоро, вот брат келарь и отсыпал, втихомолку. Да ты ешь, не стесняйся, никто ничего не узнает!Ран не заставил себя долго упрашивать. Орехи были замечательно вкусными, мед растекался по пальцам и щекам. Аясе наклонился и со вкусом лизнул Фудзимию в щеку. - Ты весь в меду, - пояснил он. – Если отец Стефан увидит – выпорет, как пить дать! Нас обоих!Ран прыснул – Аясе сам лоснился от меда, и, опрокинув друга на пол, уселся на него сверху и принялся с аппетитом вылизывать его лицо. Аясе покраснел от смущения, и оба внезапно притихли, как будто осознав наконец, что делают что-то неприличное.

Вакханалию прервали чьи-то шаги. Омежки затаили дыхание, спрятавшись за алтарем и втянув головы в плечи. Шаги приблизились, те самые шаркающие шаги, которые ни один из воспитанников не хотел бы услышать в подобной ситуации. Отец Стефан, вплотную приблизившись к алтарю, наклонился и заглянул вниз. - Выходите, негодники, - сварливо скомандовал он. – Фудзимия, твое наказание было лишь вопросом времени, но ты, Аясе! От тебя я не ожидал!Воспитатель скорбно поджал губы. - Вообще-то это я виноват, - тихонько сказал Аясе, – Ран тут совершенно ни при чем, отче! - Позволь уж мне самому разобраться, кто и в чем виноват, - заворчал отец Стефан. – Чем вы там занимались? Чем-то непозволительным?Фудзимия покраснел, под словом ?непозволительное? имея в виду исключительно поедание недозволенного лакомства. К сожалению, его наставник истолковал молчание как признание страшной вины и моментально посуровел. Он ухватил воспитанников за шкирку, одного – левой, другого – правой рукой, и потащил к выходу.

Порка состоялась тут же во дворе, в назидание остальным воспитанникам и послушникам.Оба провинившихся, красные от стыда, задрали вверх подолы ряс и подрясники и, заголив задницы, легли на скамейки вниз лицом. Брат келарь, совмещавший свои хозяйственные обязанности с должностью экзекутора, покряхтев жалостливо, приготовил розги. Аясе еще нашел в себе силы ободряюще подмигнуть товарищу по несчастью. Задницы было две, а экзекутор – всего один, и отец Стефан с величайшим наслаждением пожелал собственноручно исправить такую несправедливость, взяв на себя нелегкий труд воспитывать Фудзимию. Розги вознеслись вверх – и со свистом опустились на белеющие в наступившем вечернем сумраке ягодицы. Брат келарь, высоко вздымая розгу, по дороге вниз всеми силами тормозил ее движение, в результате чего на заднице Аясе следов от ударов как-то не получалось. Рану же, напротив, доставалось за двоих – следы от розги вспухали на его коже яркими полосками, но мальчик до последнего силился не показывать, что ему больно. Наставник считал шлепки до тех пор, пока омеги не начали ерзать и поскуливать под свистящими ударами, и лишь тогда отец Стефан сделал знак прекратить наказание. Омеги, шмыгая носами и стараясь не дотрагиваться до лавок пострадавшими частями тела, рядком встали перед экзекутором. Глаза Аясе были полны слез, Ран же смотрел исподлобья, набычившись и явно замышляя какую-то ответную месть. Розга разогрела его ягодицы и подстегнула начало течки, так что вместо того, чтобы в полной мере ощутить на собственной заднице боль от ударов, он чувствовал нарастающий жар и возбуждение.- Смотрите у меня, - отец Стефан грозно потряс пальцем, – еще раз замечу что-либо подобное – шкуру спущу! А ты, брате, чересчур мягок! – упрекнул он брата келаря, - знаешь пословицу – мальчика жалеть, все равно, что портить!Он потянул воздух, принюхиваясь. - Фудзимия? Это у тебя, что ли? А ну, пошли!У Рана началась течка.Отец Стефан срочно отвел его в отведённую для таких случаев особую каморку и как следует запер дверь, снабдив подопечного парой штанов и некоторым количеством тряпок. Ран прилег на жесткую лавку, служившую также и ложем, и попытался привести в порядок снедавшие его чувства, вызванные к жизни течкой. Пока что у него получалось, но он знал, что это ненадолго. Непременно наступит миг, когда ему захочется разнести эту дверь в щепки, чтобы выбраться наружу и найти того, кто сумеет его покрыть — таков закон природы, как ни унизительно было это признавать.Остальные разбрелись по кельям. Те, кто не прошел монашеского посвящения, спали в общей комнате, большой и неуютной. Там были кровати, поставленные рядком вдоль серых стен да сундуки с одеждой. Ничего более - обет бедности, принимаемый на себя юными омегами-послушниками, не дозволял никаких излишеств. Самым юным разрешались игрушки, но не поощрялись, ибо игра – суть отвлечение от служения Творцу.Аясе натянул на себя рубашку и юркнул в кровать. Добросердечный отец-келарь высек его несильно, но кожа все равно саднила и горела, особенно при соприкосновении с тканью.

Малышня и подростки, подгоняемые отцом Пафнутием, скоренько скидывали с себя шафранно-желтые рясы и подрясники из небеленого полотна и облачались в короткие ночные сорочки с длинными рукавами и открытой шеей. Спать голышом не позволял монастырский устав. Сверкая оголявшимися в процессе укладывания в кровать частями тела, у кого сочными и округлыми, у кого не очень, мальчишки укрывались одеялами и делали вид, что засыпают, как только буйные головы касались подушки.Монах погасил свечи и юные омеги остались одни. Не успел наставник выйти, как темнота наполнилась шушуканьем и шуршанием – мальчишки доставили себе невинное удовольствие обсудить все произошедшее днем и всласть посплетничать. Аясе только тяжело вздохнул и накрылся одеялом с головой, представив, как Ран лежит сейчас в каморке один-одинешенек, и не с кем ему даже словом перемолвиться, а добросовестно поротый зад болит поболее, чем у Аясе.Соседи по койкам что-то уж слишком завозились, и Аясе высунул нос – посмотреть. Мальчики лежали вдвоем на кровати и сладко обнимались, мурлыча что-то друг другу на ухо. Аясе вздохнул и постарался отключиться и не слушать чужую возню.