2. Играть по-настоящему (1/1)

Припереться к Сангстеру в восемь, чтобы застать врасплох, было неудачной идеей, поскольку Томаса дома не оказалось. Проклиная всё и вся, О’Брайен добрых полчаса мерил шагами тротуар напротив входа и промёрз до костей под пронизывающим ветром, пытаясь засунуть руки ещё глубже в карманы. А потом Томас возник перед ним, как ни в чём не бывало. На нём была лишь лёгкая кожанка, но ему, казалось, холод был не страшен?— Томас не ёжился и даже будто не замечал жестоких порывов отвратительного ноябрьского ветра. Встретив Дилана на крыльце, он совершенно не удивился, будто рассчитывал его там найти. Лишь улыбнулся уголком губ и, приветственно кивнув, направился дальше по улице.—?И куда мы идём? – ну конечно, Томас, соизволив вернуться неизвестно откуда (в такую рань? Где его носило, чёрт побери!), тут же сорвался куда-то ещё. Дилану не оставалось больше ничего, кроме как идти за ним, дрожа, как в лихорадке, потому что впускать его внутрь хоть на несколько минут Томас не пожелал. —?Эй, мне что, звать тебя ?Мастер? и сопровождать каждый вопрос поклоном, чтобы ты ответил на вопрос?—?Не обязательно,?— Сангстер хмыкнул. —?Но я не против.—?Да пошел ты,?— буркнул О’Брайен, ещё выше поднимая воротник. —?Обойдёшься. Томас проводил глазами его покрасневшие руки и на ближайшем перекрёстке свернул к передвижному вагончику-кофейне. Дилан обречённо застонал сквозь зубы.—?Боже, я скоро помру от холода, а ты собираешься ждать в очереди? —?не обращая внимание на его недовольное бурчание, Сангстер пропустил вперёд какую-то пожилую женщину, подошедшую одновременно с ними, и с невозмутимым выражением лица встал за ней. Дилан мысленно записал ему минус очко. Выбрал самый большой стакан, отказался от каких бы то ни было топпингов, чем вернулся на счётчике в ноль, расплатился каким-то бесформенным комком налички, причём кассир слишком долго пересчитывал мятые купюры, что тоже ушло как минус Сангстеру. А потом развернулся к Дилану и просто протянул ему стакан.—?Это… мне? —?он опешил. Непонимающе переводил взгляд со стакана на лицо Сангстера и обратно, и счётчик зашкалило. На секунду, а потом Томас поднял брови и снова усмехнулся, и О’Брайен хмуро отвел глаза. —?Тебе не обязательно было это делать.—?О, поверь, обязательно. Иначе бы ты никогда не заткнулся,?— Томас будто специально дождался, пока тот отхлебнёт обжигающе горячий кофе, прежде чем открыть рот, и когда Дилан закашлялся от неожиданности, удовлетворённо ухмыльнулся. Развернулся и, не дожидаясь его, направился дальше.—?Мудила,?— выдохнул Дилан себе под нос, провожая спину Сангстера глазами. Потом отхлебнул кофе и догнал Томаса, заметно повеселев и грея руки о горячий стакан. —?Ты всё равно меня раздражаешь.—?Ты меня тоже, красавчик,?— Сангстер вздохнул, и у него изо рта вырвалось облачко пара. —?Но, тем не менее, мы вместе идем по улице, и ты пьёшь купленный мной кофе. Странно это, не находишь?—?Я знаю, что лично я здесь ради Холланд и только ради неё. Больше смысла во всём этом я не вижу.—?Хорошо, что ты видишь в этом хоть какой-то смысл. Всё же лучше, чем ничего. О’Брайен фыркнул.—?Хватит цитировать гороскопы из дешёвых журналов и бесплатных газет. Мы ведь не в дурацком голливудском фильме, так?—?Это не цитата,?— Томас внезапно затормозил перед одним из подъездов одного из одинаковых домов. Занёс ногу над ступенькой и обернулся. —?Я сам это придумал. Только что. Дилан снова на мгновение потерял дар речи. Секунду смотрел, как Томас поднимается по лестнице и звонит в дверь, а потом, не сдержавшись, улыбнулся.***—?Прости, что? —?улыбаться расхотелось напрочь, когда Томас-таки объяснил, что они собирались делать. —?Ты не мог давать обещаний от моего имени!—?Я и не давал,?— невозмутимо отозвался тот, очевидно привычным жестом придержав дверь гардероба, чтобы та не стукнула О’Брайена по локтю. Развернуться и ничего не задеть в тесной прихожей можно было только после многократных тренировок. —?Считай, это мой ученик.—?Но ты же не пианист!—?Верно.—?Так какого дьявола… —?закончить свою полную праведного гнева фразу он не успел, потому что Томас шикнул на него и кивком головы указал на лестницу. Дилан посмотрел в ту сторону и встретился взглядом с маленьким мальчиком. Лет семи или восьми?— О’Брайен не сильно разбирался в детях,?— с аккуратно зачесанными влево волосами и в чистеньком комбинезончике, он стоял на верхней ступеньке лестничного пролёта и, обнимая руками балясину, настороженно их разглядывал. Малец отпрянул под взглядом Дилана, и Томас, неодобрительно покосившись на О'Брайена, легко поднялся по лестнице. Снизу Дилану было видно, как тот потрепал мальчика по макушке, и они вместе поднялись выше, пропав из его поля зрения. ?Прекрасно?. Дилан едва сдержал раздражённый вздох, тут же нахмурившись. С каких пор он сдерживает своё недовольство? Это связано с ребёнком или с Сангстером? Размышляя над этим вопросом, он отправился следом. Никто не вышел его проводить, так что искать нужную комнату ему пришлось самому.*** Дилан и Майкл стояли у пианино, одинаково положив по руке на крышку, и смотрели друг на друга, как большой пёс и маленький щенок, внезапно встретившиеся в коридоре ветклиники. Смотрели, будто не понимали, как может существовать в мире что-то настолько такое. Большое и хмурое в одном случае и маленькое и хмурое?— в другом. Потом Дилан покосился на Сангстера и снова едва не вскипел. Тот явно наслаждался разворачивающимся зрелищем, развалившись в кресле у окна и закинув ногу на ногу. В тёмных глазах плясали искры, и Дилан, фыркнув, отвернулся, чтобы не видеть эту самодовольную ухмылку, написанную на чужом лице.—?Мы разбирали Ваше произведение вчера,?— ни с того ни с сего произнёс мальчик. Дилан внутренне взвыл?— не умел он разговаривать с детьми, причём как раз из-за этого, из-за их непонятной, не поддающейся объяснению или анализу особенности перескакивать в разговоре с темы на тему, без видимой системы. Они вгоняли его в ступор.—?Моё произведение? —?глупо повторил Дилан и раздражённо провел руками по волосам, когда от окна донёсся смешок. Снова покосился на Сангстера, и тот ободряюще поднял брови. —?Какое?—?Сонату соль минор номер двадцать три,?— серьёзно ответил Майкл и снова замолчал. О’Брайена охватило отчаяние. И что на это отвечать?—?И тебе… понравилось? —?он старался даже не смотреть в сторону Томаса, чтобы не растерять хотя бы те маленькие крупицы самообладания, которые у него ещё оставались.—?Да,?— серьезно ответил Майкл, глядя ему прямо в глаза, а потом добавил с детской непосредственностью. —?Только середина скучная. Да, он работал над ней несколько недель, чтобы такие, как этот пузырь, критиковали его в пух и прах.—?Нам, наверное, стоит сыграть эту сонату, раз вы её разбирали? —?неуверенно спросил О’Брайен и уже успел понадеяться, что наконец смог нащупать твёрдую почву под ногами, когда Майкл серьезно кивнул. А потом мальчик отошел от пианино и достал из шкафа гитару, и Дилан в одно мгновение всё понял. Дико посмотрел на ухмыляющегося Сангстера, открыл было рот, чтобы обрушить на него весь свой гнев, когда в дверь постучали, и в комнату робко заглянула какая-то женщина. Она окинула О’Брайена настороженным взглядом, но, заметив в глубине класса блондина, который поднялся ей навстречу, немного расслабилась.—?Мистер Сангстер, можно Вас? —?всё ещё подозрительно косясь на торчащего посреди комнаты О’Брайена, она дождалась, пока Томас доберется до неё и, взяв под локоть, выведет за дверь. Дилан проводил его потерянным взглядом ?Не оставляй меня одного с этим ребёнком!?, но Томас лишь оглянулся на него в уже закрывающуюся дверь и виновато улыбнулся, и он остался один на один с Майклом и его гитарой.*** Томас успел разобраться с нянечкой и заверить её раз пять, что всё под контролем, а из-за двери по-прежнему не донеслось ни ноты. Он огляделся в поисках стула или кресла, а, не найдя, непринуждённо опустился прямо на пол справа от двери и, откинувшись к стене, прислушался. Тихие голоса: серьёзный Майкла и горячий, быстрый?— Дилана. Но оба говорили почти шёпотом?— видимо, Майки уже успел объяснить ему, где они находятся. Два ребёнка. Томас усмехнулся. О’Брайен?— любопытнейший персонаж, однако, и мисс Холланд совершенно не умеет с такими обращаться. А сам он умеет? Из-под двери полились осторожные звуки пианино, дробные и как будто нервные, и Сангстер с запоздалой досадой вспомнил, что Дилану не стоило так сильно переохлаждать руки. Почему он не носит перчатки? В конце концов звуки проснулись, разогнались, ожили, и Майкл перестал успевать за ними. Гитара запиналась, срывалась и иногда жалобно всхлипывала, когда малец в волнении задевал струны ладонью. Ожидаемо. Дилан раздражался?— ожидаемо. Но дети?— хороший способ заставить его держать свой норов в узде. Они не будут медлить с ответом, потому что привыкли общаться с такими, как Дилан?— они и сами такие. Так что остаётся лишь дать ему время, а потом ждать и наблюдать. И, разумеется, наслаждаться.*** Эта наивная неумелая аранжировка выводила О’Брайена из себя не хуже ухмылочки Сангстера, но на ребёнка он огрызаться не мог. Поэтому ему пришлось проиграть первые шестнадцать тактов раз двести, прежде чем до Майкла дошло, что он делает не так. Три часа пролетели незаметно, но, когда Томас заглянул в дверь и поинтересовался их успехами, Дилан едва его расслышал. В голове неприятно гудело в такт его собственной мелодии. За время их так называемых занятий он успел несколько раз обругать композитора последними словами (мысленно, разумеется), прежде чем вспоминал, что сам во всём и виноват. И в том, что согласился на этот сеанс совместной психотерапии?— в этом тоже виноват он. А ещё ему стало не по себе (буквально на секунду, которой потребовалось, чтобы отогнать от себя эту мысль) от того, какое огромное облегчение он испытал при виде Сангстера.*** Дилан, наивно надеявшийся, что больше никогда в жизни Майка не увидит, даже обнял его на прощание. Томас с усмешкой наблюдал, как тот с грустной миной спускается по ступеням крыльца, отворачивается от входной двери и широко и облегчённо улыбается. Дилан же, не ожидая от жизни больше подвохов на сегодня, поднял над головой руки и с наслаждением потянулся. А потом Томас мимоходом объявил, что таких встреч намечается ещё шесть минимум, и почти пять секунд наблюдал самое отчаявшееся и обречённое выражение лица, какое только видел этот мир. Больше не смог, потому что не удержался и совершенно бессовестно, неприлично и искренне рассмеялся.—?Хватит ржать! —?Дилан в ответ попытался пнуть его в колено, а Томас, отскочив в сторону, поскользнулся и едва не растянулся на тротуаре. И для О’Брайена началось сошествие в ад. Майк мучил его в первый день, а потом передал на следующий круг милой тихоне Софи. Видимо, пытаясь компенсировать свой еле слышный голосок, девочка так усердно и пронзительно дула в свою флейту, что у Дилана в ушах звенело и вибрировало в зубах.Когда он начал вздрагивать при каждом полицейском свистке, привлекая к себе ненужное внимание дорожных инспекторов, Софи на смену пришёл Дэниэл. Старше всех остальных, он приносил Дилану меньше всего хлопот с точки зрения поведения, но на своём поцарапанном аккордеоне играл так, что хотелось плакать. Точнее, рыдать. В голос и с подвываниями, лишь бы заглушить эти крики раненого оленя. Сангстер не объяснял, есть ли всему этому причина кроме той, что он хочет помучить О’Брайена, но каждое утро неизменно встречал Дилана на перекрёстке. В своей тонкой не по погоде кожанке, с раскрасневшимися щеками и со стаканом горячего кофе, который вручал Дилану вместо приветствия. А потом судьба (или Сангстер) сжалилась над О'Брайеном, и последним ребёнком, с которым он занимался в приюте, была Эмилия. Ей было двенадцать, и она совершенно виртуозно играла на скрипке. И в этот свой последний визит Дилану показалось, что он понял, чего Томас от него добивался. Они сыгрались. Более того, они поняли друг друга. Дилан, как более опытный музыкант, быстрее ухватил стиль девочки, а она с поразительной проницательностью правильно поняла его посылы. И мелодия, которой приютские окна насиловали весь район в течение недели, запела как должно. Томас проводил все эти занятия в коридоре, куда Дилан выпроваживал его, не желая позориться непосредственно у него на глазах. Сидел на полу у двери, мерил шагами коридор, иногда морщась, иногда улыбаясь от особенно выразительных пассажей. Едва сдерживался, чтобы не вытащить сигарету, но его останавливало воспоминание о том, где он вообще находится. Однажды Сангстер уже почти сорвался, вышел на крыльцо, как только в музыкальном классе стукнула крышка пианино, возвещая о конце занятий, не дожидаясь, пока О’Брайен спустится. Оказавшись на улице, Томас с наслаждением закурил прямо на крыльце и получил неожиданно жёсткий выговор от самого Дилана, когда тот к нему присоединился. ?Здесь же дети!?,?— О’Брайен выхватил сигарету у него из рук и зло швырнул её в мусорку у дорожки. —??Подумал бы о них, эгоист хренов!?. Томас проводил глазами его угрюмо ссутулившуюся фигуру. Дилан был на взводе, да к тому же и прав, строго говоря, так что Сангстер не стал ему ничего отвечать. С Эмилией, с этой умницей, всё прошло по-другому. Музыка почти не спотыкалась, девочка уверенно подхватывала мотив, а когда окончательно разобралась, даже попробовала вести, и клавишные переливы так гармонично сплетались с голосом скрипки, что Томас не удержался. Осторожно приоткрыл дверь, заглянул внутрь, да так и замер. Впоследствии он убеждал себя, что всего лишь не хотел мешать увлёкшимся исполнителям, но в тот момент он об этом совсем не думал.Эти двое заворожили его. Мелодия была не то чтобы очень сложная, но они так гармонично сыгрались, даже двигались почти синхронно, насколько это вообще возможно при таких разных инструментах. Это было красиво, изящно и почти величественно. Эмили будет великолепной скрипачкой, Томас точно успел об этом подумать. Раз она так уверенно держится рядом с О’Брайеном, который за роялем чуть ли не с рождения, раз она уже сейчас играет почти как взрослая, она сможет многого добиться. Может, когда-нибудь даже придёт к нему с той же просьбой, что и Дилан. А потом Сангстер совершенно случайно обратил внимание на бегающие по клавиатуре пианино длинные уверенные пальцы. На изящные, хоть и широкие, сильные кисти, которые… Дилан будто почувствовал его взгляд, его руки на секунду замерли над клавишами, и он оглянулся на приоткрывшуюся дверь. Отблеск упоения, восторга, отразившийся в этом мимолетном взгляде, обжёг Сангстера. Дальше он смотреть не стал, внезапно испугавшись тех глубин, которые мог бы увидеть. Отпрянул от щели, натолкнувшись на горничных, столпившихся за его спиной и через его плечо пытавшихся так же заглянуть в комнату. Шарахнулся от них, как спугнутый олень, и, не оглядываясь, почти бегом спустился вниз по лестнице. Выскочил на крыльцо, спустился по ступенькам на тротуар и опомнился, только когда почувствовал на щеках пронизывающие прикосновения холодного воздуха. Сангстер остановился, обернулся на окна приюта. Из комнаты четвёртого этажа в Нью-Йорк просачивалась музыка, делая эти пустынные тесные улицы уютными и почти нежными. Мелодия вилась из окна, как парок над кружкой свежезаваренного чая, и от этой уместности и чистоты кружилась голова. Клубы заполошного дыхания вырывались у него изо рта и растворялись в морозном воздухе. Томас запрокинул голову ещё выше и зажмурился, пытаясь успокоиться. Сердце заходилось где-то в горле, и если бы только от быстрого бега. Но он прекрасно знал, что не из-за этого его сейчас чуть ли не выворачивает наизнанку. Он ещё ни разу не видел Дилана играющим по-настоящему. А стоило бы, потому что, если бы он узнал, каким О'Брайен может быть, он бы ни за что не стал с ним связываться. Томас знал, как выглядят истинные таланты, когда творят, он учился у многих очень талантливых людей, и каждый раз это зрелище созидания вводило его в восхищённое оцепенение. Но он не хотел цепенеть при виде Дилана. Из-за Дилана. Совсем не хотел.*** Впервые за эту неделю Дилан чувствовал себя просто чудесно. Более того, впервые за очень долгое время он действительно наслаждался чужой игрой. Да, малышка делала ошибки, но, ошибаясь в нотах, в паузах, она тем не менее верно играла самое главное. У нее получалось играть так же, как у него самого. И от этого Дилана действительно переполняло воодушевление. Да, но это удовлетворение от проделанной работы и от понимания, чего Томас на самом деле от него добивался, было бы полнее, если бы О’Брайен смог увидеть, как с лица этого самого Томаса пропадает выражение превосходства. Но Томас куда-то исчез. Весь, полностью, а не только его раздражающая ухмылка, и от этого триумф ощущался как-то пресно. О’Брайен выбрался на улицу и, оглядываясь, направился по обратному пути к перекрёстку. Побродил туда-сюда мимо кофейни, потом догадался набрать Холланд и попросить у неё номер этого невыносимого зануды, но сделать этого не успел. Он уже занёс палец над кнопкой вызова, когда на экран телефона тихонько опустилась снежинка. Заблестела и растаяла, превратившись в маленькую водяную капельку. Потом ещё одна, и ещё, и Дилан поднял голову от телефона и огляделся. Улица, обычно оживлённая посреди дня, сейчас странно опустела. Снежинки кружились вокруг фонарей и светофоров, как белые бабочки, и приглушали звуки окружающего мира. Всё вокруг как-то слишком быстро побелело, и как только белого стало слишком много, звук пропал совсем. О’Брайен совершенно забыл о телефоне у себя в руках, забыл ненадолго о Сангстере, о Холланд, обо всём, и просто стоял, задрав голову к небу, и смотрел на кружащиеся звёздочки. Снежинки попадали ему в глаза, за ворот куртки, но он лишь смаргивал их и широко улыбался. Было не слышно ничего, кроме этого густого снежного шороха. Томас замер у окна, напрочь забыв, зачем он вообще к нему подошёл. Потом огляделся на пустую гостиную, и, убедившись, что никого нет и никто его не увидит, забрался с ногами на подоконник и прижался лбом к стеклу. Снежинки плавно парили по ту сторону оконной рамы и напоминали Томасу огромную стаю тех маленьких серебристых рыбок, которые всегда плавают вместе. Они дружно и почти синхронно сновали туда-сюда, одновременно меняя направление под порывами ветра, и Сангстер по какой-то совершенно глупой детской причине не мог оторваться от этого зрелища. Незажжённая сигарета была забыта, Томас бездумно крутил её в руках, пока она не сломалась пополам, а потом рассеянно отряхнул руки от крошек табака. За окном становилось всё светлее.