Глава 4. Колодец (1/2)

Колодец...Конечно, в мире тысячи колодцев и все они пахнут по-разному, но я просто не могу подобрать другого, более подходящего названия для этого запаха.Этот запах принадлежал только одному единственному колодцу из всех, что мне встречались. В моем детстве колодец этот стоял в роще за городом. Колодец никому не принадлежащий, загрязнившийся и старый. Он годился разве что на то, чтобы брать из него воду для полива. Пить ее было нельзя, потому что в ней плавали тысячи крошечных белесых червячков. Возможно, именно эти паразиты и придавали колодцу особенный запах, отличающий его от всех остальных колодцев на свете.Колодец прятался в окружении кустов акации и облепихи, о нем мало кто знал. Никому он не был нужен, узнать о его существовании можно было только наткнувшись на него в роще. Он был слишком безынтересен, чтобы о нем можно было где-то услышать.

Колодец был очень старым. Даже если бы все старики-старожилы нашего города оторвались от карт и петанка и попытались бы коллективно вспомнить, откуда колодец взялся, то у них ничего бы не вышло. Никто не знал, кто вырыл колодец, кто сложил каменный круг над ним, кто им пользовался. Им не пользовался никто уже много десятилетий. А значит, стоит, и бог с ним.У колодца не было никакой дурной славы, не было даже детской страшилки, с ним связанной. Ни разу никто не свалился в этот колодец, ни разу не отравился водой из него. В городе поколения сменялись поколениями, а колодец все безвестно стоял на окраине, в зарослях акации, как египетский сфинкс, или как идолы на острове Пасхи. Просто покосившийся каменный круг, давным давно лишившийся всех приспособлений для забора воды.

Возвышающиеся на метр над землей борта колодца были сложены из серых обтесанных валунов, и швы между ними были забиты мхом лучше, чем цементом. Валуны были так плотно и надежно подогнаны друг к другу, что колодец не разваливался в течении столетий. Не развалится он, наверно, и когда я умру. От меня ничего останется через двадцать лет, а вечный колодец будет стоять все там же.Запах именно этого колодца я чувствую сейчас. За запахом, словно хвост за кометой, тянутся воспоминания.Теперь я понимаю, что не смог бы найти этот колодец в своей памяти, как бы старательно не перебирал все запахи, которые чувствовал в жизни. А все потому что воспоминания о нем куда более ранние, чем моя память. Это не те воспоминания, которые можно при необходимости извлечь и рассмотреть, прокрутить в мыслях и загнать обратно.Нет. Воспоминание о колодце отложилось в моей голове тектоническим слоем. До него не добраться самостоятельно. Только благодаря запаху это воспоминание возвращается ко мне, хоть никогда и не покидало глубин моей головы.Мне было четыре года. Тогда мое восприятие еще не работало так, как сейчас. Оно работало даже лучше, но по другой системе. Воспоминания откладывались со дня, когда я родился, и ни одно из них не потерялось, но откладывались они в такие дали, в которые мне вход заказан. Не потому что нельзя, а потому что невозможно. Вход туда только по пропуску. И никогда не угадаешь, где этот запах-пропуск ждет.Когда я начал себя осознавать? Лет в семь? Чуть раньше? Именно тогда я и начал приобретать то, что я могу назвать своими воспоминаниями.До того, как я стал себя осознавать, все было по-другому. Этот переход от неосознанности к самовосприятию был неощутим, но он был. Он был, и именно он отделил непроходимым рубежом одну часть памяти, древнюю и непостижимую, от другой, моей основной. Моя основная память - это там где крольчонок, гибискус и прочая ерунда, доступная мне в любой момент. Она мое поле, с которого я могу собирать вечный урожай круглый год.Память о колодце - это территория тьмы. Не я, а я мое подсознание, закинуло это воспоминание в такие подземелья, куда мне не добраться даже во снах. Увидеть эти самые ранние картины можно лишь одним способом для меня. А именно, почувствовать их запах. Это сейчас и происходит. Я не знал до этого момента, что колодец существовал в моем прошлом. Конечно, с колодцами у меня всегда были особые отношения, но если это и было связано с древним колодцем на окраине города, то я об этом не догадывался.Даже находя этот колодец в своей голове, я не вижу его как часть себя. Он посторонний для меня, и всегда таким будет, не я забыл его, а он меня. И только четвертый запах показывает мне мое далекое детство, те времена, когда моя голова была не обременена запоминанием, она просто этого не умела. Но механизм, сложный и неподвластный бессмысленному детскому восприятию работал уже тогда. Работал и записывал все не на кассету моей осознанной памяти, а на бобину памяти, для меня не предназначенной.Я этого не помню. Я будто бы пришел в кино и смотрю фильм, и каждую увиденную секунду я нахожу в глубоком прошлом, чтоб больше не забыть...Черт возьми, что не так с моей головой? Мои мысли все больше напоминают "Ключ к герметической философии". Они ходят по кругу снова и снова, а я все не пойму, о чем речь. Я схожу с ума... Твою мать, пора заканчивать переливать из пустого в порожнее...Мне было четыре тогда. Четыре года и три месяца. Эта дата так точна, потому что четырнадцатого сентября, через четыре года и три месяца после меня, родился мой младший брат. И воспоминания о колодце датируются несколькими днями послеэтого события.Именно тогда со мной произошло то, что происходило с каждым моим братом, кроме самого младшего. Мама меня оставила.Моя мама была замечательной. Красавицей с темно-серыми, будто наполненными мелкими осколками зеркал глазами, какие бывают только у девочек родившихся под южным солнцем и чьи родители полностью кареглазые. Почему так происходит? Мутация, или кровосмешение, или божье благословение, кто знает? Моя мама была прекрасной сероглазой девушкой, одной из самых красивых в городе. Ее отец был по уши в долгах, и поэтому был очень рад и все еще напуган, когда его дочь, скрепя сердце, согласилась связать свою судьбу с влиятельным человеком.Женившись на моей маме, отец обрел все то, что он и планировал приобрести к сорока годам. А именно, свою семью, показной достаток, спокойную жизнь и детей. Конечно, все в городе знали, что мой отец мафиози, но проблем это не приносило. Его боялись и уважали. И не спалили однажды ночью его дом именно из-за нежелания навлекать на себя и своих близких новую беду. На детях это не сказывалось, хоть я иногда и мог услышать от какой-нибудь полоумной или просто ничего не боящейся от старости бабульки, что я и мои братья - бандитское отродье, и все мы, вместе со своим папашей-душегубом, сгорим в аду.

Моя мама, скорей всего, не любила отца, но счастливо нашла любовь в семерых сыновьях. Она была замечательной матерью. Но у нее всегда был любимчик. И этим любимчиком был самый младший. Конечно же, мама не забывала и о старших, но львиная доля ее любви и заботы перепадала только одному.И этим мама каждому из моих братьев и мне в том числе, чуть-чуть в первый раз разбила сердце. Пока я был самым маленьким, я был центром прекрасной вселенной. Мама не отпускала меня от себя ни на шаг. У нас в доме постоянно присутствовали какие-то приживалки-родственницы, и поэтому мама почти не заботилась о хозяйстве. Она заботилась обо мне. Носила меня на руках и гуляла со мной по окрестностям. Каждый вечер купала меня и пела мне колыбельные, пока я не усну. А стоило мне проснуться, как я снова оказывался рядом с ней. И делал первые шаги, держа ее руку. Конечно, я был оберегаем ею как зеница ока. Мама не подпускала ко мне не то что старших братьев, даже отца. Я до четырех лет и трех месяцев ни разу не испытал ни боли, ни обиды, ни слез. Мама смогла меня оградить от любых разочарований.Но все закончилось однажды в сентябре. У мамы появился другой самый младший, пятый по счету, и я в одно мгновение оказался предоставлен самому себе, с оговоркой, что старший брат должен за мной присматривать. А за этим старшим должен был присматривать еще более старший, а за ним - первенец.Такого горького разочарования я не испытывал, вернее, я вообще не испытывал разочарований, до того дня, когда прибежал к маме, а она строго меня отчитала за шум и закрыла передо мной дверь, велев поиграть на улице. На улице, где я ни разу не был без нее.Вот так мама и оставила меня, как оставляла каждого. Я еще несколько дней пытался до нее добраться, но натыкался только на ледяное отторжение. "Уходи, ты разбудишь малыша. Уходи сейчас же, займись чем-нибудь, ты уже большой". Я не умел плакать, но пришлось научиться, потому что впервые появился повод. Пришлось научиться говорить, что я голоден, чтобы меня накормили. Пришлось научиться засыпать одному. В одной комнате с братьями, куда меня переселили из маминой спальни.Братья, с которыми я по большому счету раньше не сталкивался, казались мне совершенно чужими, как и отец, которого я почти не видел. Все были мне чужими, все кроме мамы, но теперь и она стала чужой. Старшие братья меня в упор не замечали, а если я пытался качать права, то могли и побить. Я остался один во вселенной, не понимая, за что мне это.Именно тот сентябрь тридцать пятого года и стал моим выходом в реальный мир. За мной поручили приглядывать моему брату Манфредо, который был на три года меня старше. Когда ему было три года, я отнял у него мать, и у него, понятное дело, были причины меня недолюбливать.Я же ходил за ним как привязанный, терпя его подзатыльники и издевательства. Впрочем, уже через несколько дней наши отношения сгладились. Все началось с того, что Фред, забравшись на дерево, сорвал для себя с верхней ветки грушу, но потом отдал ее мне. А через пару дней начал со мной разговаривать. А через пару месяцев стал целовать меня на ночь. А через пару лет стал защищать меня в драках. А лет через десять неожиданно отдалился от меня, став совершенно посторонним. Я так и не понял, почему это произошло.Фреду было семь лет, и ему пришлось оставить из-за меня своих сверстников, потому что мне было за ними не угнаться. Фред пару раз бросал меня одного на улице, но я тут же поднимал такой рев, что пол города сбегалось. А отец, узнав об этом строго сказал Фреду, чтобы он меня не оставлял. И Фреду пришлось таскать меня за собой. А я не мог ни лазить через заборы, ни хорошо прятаться при игре в прятки, ни быстро бегать. Поэтому Фреду с сожалением приходилось отставать от своих мимолетных друзей и в очередной раз вымещать обиду на мне.Но с каждой такой обидой он все сильнее любил меня. Должно быть, Фред понимал, что я ни в чем не виноват. Что я маленький и что мир впервые жесток ко мне, что мне одиноко без мамы и я никак не могу понять, почему она меня разлюбила. В такие минуты Фред трепал мня по голове и придумывал мне очередное обидное прозвище. Именно в такую минуту он сорвал с дерева грушу и отдал ее мне.Как-то в конце того самого сентября мы с Фредом бесцельно шатались по окрестностям, ища себе приключений. Тогда-то мы и забрели в рощу за городом. С небольшого холма я первым увидел каменный круг колодца. Я в свои четыре года мало что соображал и почти не разговаривал, но смог обратить внимание Фреда на этот объект. Фред очень заинтересовался и полез вперед сквозь кусты выяснять что там, я кое-как пробирался за ним, царапаясь о ветки и спотыкаясь. И вот мы оказались перед колодцем.Я ничего не понимал тогда, но сейчас я вижу эту картину очень отчетливо. Посреди зелени кустов и высокой травы возвышается темно-серый каменный круг с меня четырехлетнего ростом. Фред быстро подошел к колодцу и стал в него заглядывать, аукать и кидать вниз ветки и камушки. Я же был слишком низким и мог лишь рассматривать каменные стенки колодца.

Тогда я ничего не видел в них, но сейчас вижу. Сейчас я вижу грубые валуны, пролежавшие на одном месте миллионы лет, а потом потревоженные людскими нуждами. Эти валуны видели динозавров, видели восход и падение Суданской мальвы, видели голову Бафомета, если она, конечно, существовала.Я вижу себя четырехлетнего, проводящего рукой по мягким замшелым швам и по грубой поверхности камня, по растлевающей жизни и вечному покою. Сейчас я читаю по природному рисунку на камнях и по запаху колодца его историю. И узнаю, откуда колодец взялся. Надо же, я первый и единственный, кто теперь знает об этом.

Построен колодец был во времена Древней Греции, две с половиной тысячи лет назад, а то и больше. Когда до рождества Христова было как до луны, колодец этот несколько месяцев рыли рабы. Они вырыли его очень глубоким и добрались до воды только тогда, когда уже потеряли надежду. Но все-таки добрались. И потом еще долгие месяцы выкладывали стены колодца камнями. Очень много усердного рабского труда, и колодец готов. Колодец стоял посреди большой усадьбы, принадлежащей отличившемуся на войне знатному греку из Сиракуз.

В те времена на этом месте не было никакой рощи, а были глинобитные хижины рабов и приличный дом господ, окруженный апельсиновыми деревьями и облепихами. Жизнь в маленьком поселении была мирной и спокойной, пока однажды рабы не взяли, да и не сбросили своего зарвавшегося господина в колодец вместе с женой и детьми.Были ли на то причины, мне не понятно. Даже если бы я и знал их, как мне судить? Стоили ли в те времена жизни четырех десятков рабов четырех жизней господ?Виноват был только один - хозяин усадьбы, уважаемый эллинец, требующий от забитых и бесправных рабов слишком многого, унижающий их и играющий их жизнями. Он поплатился за свое невежество и неосмотрительность. Но вместе с ним поплатились его жена и дети.Все они оказались в колодце, в пяти непреодолимых метрах от освобождения. А под ними было не менее пяти метров темной воды. Жертвы колодца пробарахтались там несколько дней, зовя на помощь и постепенно захлебываясь. Рабы сделали вид, что не слышат. А потом, чтобы и правда не слышать, закрыли колодец тяжелой каменной крышкой.Конечно через некоторое время это преступление открылось, всех рабов, что не успели сбежать, казнили. Само поместье перешло во владение другим людям. Тела из колодца так и не достали. Как-то раз попытались это сделать - столкнули каменную крышку и заглянули в колодец, но оттуда пошла такая вонь, что крышку предпочли положить обратно, а колодце навсегда забыть. И чтобы успокоить свою совесть, сделать на холме четыре пустые могилы.Время шло, и столетия стерли с лица земли греческую усадьбу, все постройки разрушились, оставив разве что каменные остовы фундаментов, обросшие мхом и ушедшие под землю. Колодцу время было нипочем. Вернее, для него времени вообще не было.Через много лет здесь появились уже совершенно другие люди. Они основали поселение, через столетия обросшее названием Санта-Кроче-Камерина. И никто, никто не знал о том, что было в этих местах раньше. Забавно, никто, кроме меня.Поселение разрасталось, богатело, превращалось в маленький город. Оно обросло своими обычаями и традициями, своей спокойной и бескровной историей. Сменилось немало поколений, пока наконец какой-то умник, чисто случайно не наткнулся в облепиховых кустах на древний колодец. Каменную крышку с колодца тут же укатили, чтобы использовать для фундамента нового дома. А после уделили немного внимания и самому колодцу. Заглянули вниз - на глубине пяти метров стояла неподвижная темная вода. Зачерпнули ведром на веревке воды - в ней плавают какие-то мелкие белесые паразиты. "Неужто призраки трупных червей? Нет, ну что за глупости, просто живут в колодце какие-то водяные вошки, и бог с ними, пусть себе живут. Нам этого колодца и даром не надо, у нас свои есть..." - Эй ты, хочешь посмотреть? А может, мне тебя туда сбросить?! - Фред подхватил меня и приподнял над землей. Прижал к краю колодца, так что я чуть ли не до половины в него свесился.Разумеется, Фред не собирался меня туда скидывать. Он просто хотел напугать меня. Хотел похвалиться перед самим собой своей силой и властью хоть над кем-то. Я был меньше и слабее его в два раза, и ему, семилетнему, это безусловно льстило.Конечно, Фред понимал, что если я и правда свалюсь в колодец, то с него потом три шкуры спустят. Но он хотел воспользоваться тем, что я, в силу возраста, этого не понимаю. Фред хотел, наверно, чтобы я запищал, заплакал, завырывался, тогда бы он назвал меня боякой, посмеялся бы и отпустил.Но я не испугался. Наверное, первый раз в жизни перед моим лицом оказалась та настоящая опасность, которой следует бояться. Бояться инстинктивно и безрассудно. Но в моем случае инстинкты самосохранения не сработали. Я застыл над нутром колодца на несколько секунд. Подо мной плыл каменный туннель, оканчивающийся темной неизвестностью. Водой, густой и черной, словно смола. На поверхности плавали веточки и мусор, но они не перекрывали истинной картины. За пару секунд, что я завис над колодцем, я смог разглядеть тех самых крошечных белесых паразитов. Они медленно скользили у поверхности воды, свиваясь кольцами и опускаясь в темноту. Были ли они живыми существами, поднявшимися из глубин подземных озер, или они были отголосками растворившихся в воде и вечности римлян? Скорей всего, и то, и другое.

В тот момент я почувствовал запах колодца. Холодный студенистый запах запертой тысячелетиями воды, запах вечно влажных камней, запах маленьких паразитов, живущих в колодце, запах почивших древних греков и их страшной смерти, запах захлебывающегося отчаяния. Все это сплеталось в аромат, которому я не могу придумать другого названия, кроме как "колодец".Наверное, именно тогда, когда я наклонился над неизвестностью, которой следовало испугаться, когда я почувствовал запах, который другие бы не заметили, когда я увидел маленьких призраков смерти, именно тогда пустота внутри меня впервые приоткрыла глаза. Ее разбудило величие момента, бесстрашие и немножко разбитое сердце. Это была та самая пустота, делающая меня не таким как все. Пустота, с которой я сейчас цацкаюсь, подарившая мне обостренное обоняние, предвидение запахов смерти, и всю остальную опостылевшую мистику.Пустота взглянула на меня с глубины колодца и сказала так тихо, что услышал я только сейчас, сказала, что я принадлежу только ей, отныне и навсегда. Я конечно могу отказываться и делать вид, что не замечаю, но рано или поздно пустота достанет меня, так же как она достала Анук на пятый день ее жизни.И мне не сбежать от этого и никуда не деться. Я ненормальный, и я таким останусь, пока не сделаю все, что от меня требуется. Остается только догадываться, почему пустота выбрала меня. Почему обосновалась именно в моей голове, голове четвертого ребенка в семье, обычного сицилийского мальчика с заморским именем Генри. Почему именно я? Да кого я спрашиваю? Нет никакой причины. А может и есть, и я узнаю ее чуть позже.Тогда, у колодца Фред, явно разочаровавшись моим отсутствием реакции, опустил меня на землю. - До чего же ты глупый! Даже испугаться, и то не можешь... Ладно, пошли домой.Он взял меня за руку и потащил за собой. Наверное, он запоздало понял, что совершил большую глупость. Если бы я принялся вырываться, то, скорей всего, свалился бы в колодец. И Фреду пришлось бы бежать со всех ног домой, звать на помощь, путано объяснять, что случилось, тащить взрослых в рощу. Я бы тем временем уже давно утонул бы... Поэтому Фред и сжал до боли мою руку, а я, спеша за братом, последний раз оглянулся на колодец и навсегда потерял его запах.

Я никогда больше не видел этого колодца. Никогда не думал о нем и не искал. Он не был мне нужен. Он никому никогда не был нужен. Он разбудил пустоту во мне, но, к счастью, это прошло незамеченным моего детского сознания. Вечером того дня отец впервые обратил на меня внимание. И я неожиданно для себя узнал, что мой отец самый лучший на свете. Что он сильный и добрый, что он, оказывается, любит меня не меньше, чем мама когда-то. Разве могло в тот вечер найтись в моем сердце место для пустоты и колодца? Нет.В тот вечер я был обычным счастливым ребенком. И пустоте, не успевшей найти общего языка со мной, пришлось отступится, потому что я не был одинок, когда отец щекотал меня и подкидывал в воздух. Запах колодца рассказывает мне даже об этом.***Я просыпаюсь от дикого холода, пробирающегося под кости. Открываю глаза и чувствую, что все тело затекло практически до полного атрофирования. Похоже, мое воспоминание о четвертом запахе плавно перетекло в сон, безмятежно продлившийся до утра.На улице светло, наверное, часов одиннадцать. Я сижу там же, где и отрубился, на пассажирском сиденье в машине. Фрэнка, разумеется, нет рядом. Неторопясь, в голову закрадывается воспоминание о том, что произошло перед тем, как я отрубился. Где-то на моих коленях заночевал отголосок птичьего тепла и колодезного дыхания. Но с первыми позывными рассвета он проснулся и поспешил снова оставить меня одного. Я понятия не имею, что мне теперь с этим делать. И как мне теперь относиться к Фрэнку. И что будет дальше... Ладно, плевать. Сейчас не до этого. Вот сначала спасу его, а там видно будет.Машина стоит у нашего дома в Гатри. Кое-как, на подламывающихся ногах и стуча зубами, я выбираюсь на могильный воздух и пытаюсь снова научиться ходить. Все тело болит от многочасового нахождения в одной позе.Над Гатри снова низкое затученное небо, такое же, как вчера. Но сегодня всюду вокруг стелется плотный промозглый туман, скрывающий в неизвестности площадь, особняки и трубы над Милвиллом. Серовато-белая завеса из зависших в воздухе капелек ледяной воды ограничивает обзор двадцатью метрами. А за этими двадцатью метрами угадываются темные очертания предметов, которые кажутся совсем не тем, чем они являются на самом деле, а чем-то величественным и опасным.Я в жизни не видел такого тумана. Воздух упоительно влажный и холодный. Если вдохнуть поглубже, то на небе осядет вода. В таком тумане невольно начинает казаться, что кто-то следит за тобой. Тем более, когда даже воронье карканье стихло и все, что ты слышишь - тишина, прерываемая только звуками собственного дыхания и шагов. Во влажной тумане захлебываются и запахи - я почти не чувствую их. Таинственная неизвестность тумана заставляет шагать осторожнее и все время оглядываться.Я вхожу в дом, куда тоже забрались обрывки уличного тумана. Во всех комнатах стоит понурая тишина. На кухне я нахожу холодную печь и покрытую корочкой льда воду в чайнике. В спальне кровать застелена также, как я вчера ее застелил. Единственная вещь, подтверждающая, что Фрэнк был здесь - это его ирландский свитер, одиноко висящий на спинке кровати. Я принюхиваюсь к затхлому воздуху и замечаю, что все запахи дома будто бы не живые. То ли их отравил туман, то ли они погибли от старости. Они все еще здесь, но потеряли свои очертания и ослабли, словно от голода и непосильной работы, и, еле волоча ноги, бродят по дому, не находя себе места.Через дверь в кухне я выхожу на задний двор. В тумане, забившемся в яблоневые ветки, колодца не видно, но он там. Тот самый колодец, который я увидел вчера и почувствовал что-то нехорошее. Вчера я не обратил внимания, но сегодня я понимаю, что предчувствие меня не обмануло.Я сбегаю с крыльца, вглядываясь в подтаявший снег, нахожу вытоптанную тропинку, прячущую свой конец в серой завесе. Вчера в городе шел снег, но здесь его, видимо, не было. Я иду по жухлому снегу, и его влажно-ледяное чавканье кажется мне преувеличенно громким. Я иду мимо раскоряченной яблони - сгорающей на костре ведьмы. Именно это мне говорят о ней ее очертания, припорошенные туманом. Старясь быть незаметным, я проскальзываю мимо угольно-черной яблони - вставшей на дыбы лошади. Опасаясь преследования, я крадусь мимо застывшей в неловкой позе яблони - гладиатора, идущего на смерть. Я говорю своему воображению заткнуться и оставить попытки напугать меня.С каждым осторожным, тонущим в леденистых лужах шагом запах все отчетливее. Я не ошибся. Тот самый запах греческого колодца висит сейчас во влажном воздухе.Тропинка приводит меня к садовому колодцу. Это тяжелый деревянный прямоугольник, сложенный из толстых прогнивших бревен. Вокруг него когда-то был положен деревянный настил, но сейчас от него остались только давно истлевшие доски. Небольшой навес - пологая крыша на четырех столбах, тоже выглядит хлипкой, но стоит вполне уверенно. Крыша прохудилась насквозь, но все еще закрывает колодец от нависшего серого неба.

Вся эта полумертвая конструкция выглядит до мурашек и желания держаться подальше зловеще. Старый колодец, покосившаяся крыша и запах, будь он проклят. Тот самый. Ускользающий запах смерти. Но ускользнуть ему вряд ли удастся, потому что запах четвертой смерти - это и есть запах колодца, а значит, запаху смерти не покинуть это место вместе с ушедшей жизнью, не удрать вслед за убийцей. Убийца забрал с собой себе причитающееся, но часть запаха останется здесь навсегда. Потому что это и есть ее дом. Второй дом. Первый - на Сицилии, на окраине города.Мне нужна минута, чтобы собраться с мыслями. И еще минута, чтобы привести все свои шестые чувства в порядок. Сейчас, еще минута и я загляну в колодец, посмотрю, что там внизу. А после я применю все свои способности и все станет ясно. У меня все получится, главное, не торопиться. И не испугаться, что бы там в колодце меня не ждало.Закрыв глаза, я делаю последний шаг к колодцу и опираюсь руками на холодные бревна. Осторожно вдыхаю, и запах римского колодца вбивается в нос, словно пуля в сердце. Теперь только он. Но спустя секунду к нему примешивается гнилое дерево и что-то еще. И чтобы понять это что-то, нужно открыть глаза.Что я и делаю. Нутро колодца поначалу обдает меня затягивающей тенью, но совсем скоро, когда глаза привыкают, приглушенный туманом свет окрашивает стенки колодца. Темная вода стоит неподвижно всего в метре от краев...Твою мать! Нет...На поверхности воды застыло скрючившееся тело. Видна только голова и часть спины, все остальное скрыто под водой, но явственно угадывается. Судя по длинным темным волосам, это девушка. Девушка в открытом синем платье. Под водой светятся, словно изнутри, ее бледные руки.Я чувствую, что мне очень хочется отойти от колодца, сбежать, спрятаться, умереть, уснуть в конце концов, но я продолжаю стоять, рассматривая жертву. Девушка мертва, ей уже не помочь... Но почему же так быстро, черт возьми?! Я думал, у меня времени, как минимум, до вечера, но не так... Не так. Почему? Почему убийца подкинул жертву именно в этот колодец? Неужели это из-за меня?

Да, это я виноват. Убийца заметил меня вчера в переулке и наверняка понял, что я иду по его следу, что я чувствую его запахи и сую нос в его дела. И именно поэтому теперь этот ублюдок еще больше торопится завершить свои убийства, чтобы я не успел снова ему помешать...Но откуда убийце знать, что я живу здесь?.. Нет. Все не так. Он не знает. Я здесь вообще ни при чем. Просто именно это место и нужно было убийце. Именно это пакостное Гатри и именно этот проклятый колодец!Значит, убийца был здесь, пока я спал. Эта догадка пробегает мокрой сороконожкой вдоль позвоночника. Он прокрался мимо машины, возможно даже посмотрел на меня, возможно постучал по пальцем по стеклу... Но меня ведь пушкой не разбудишь, верно? Но Фрэнк... Фрэнк очень чутко спит. Что если он?.. Нет, нет, этого не может быть. Откуда бы тогда взялся его свитер в доме?Нет. Фрэнк не оставил бы меня спать в машине на холоде. Он подъехал бы к дому и разбудил бы меня... Черт, после представления, устроенного мне четвертым запахом, Синатра не смог бы меня разбудить, даже если бы очень пытался. Но что же он сделал? Пошел в дом? Печку он не топил, на кровать не ложился, но оставил в спальне свитер... Окна спальни выходят на сад! А Фрэнк видит в темноте как кот. Что если он, только-только собрался лечь спать, снял свитер, но потом увидел фигуру в саду и пошел выяснять... Да, именно так все и могло случиться. Но чем же это могло закончиться?Убийца увидел бы во Фрэнке особенного. И не упустил бы такой возможности. И забрал бы его заранее, чтобы потом второй раз не искать, чтобы не терять времени, и чтобы я не путался под ногами... Проклятие, неужели все действительно так?!Нет, нет, надо успокоиться. Вполне более вероятно, что убийца заглянул к колодцу намного раньше, чем мы приехали. Как раз тогда, когда я отсиживался в участке или когда возвращался, это ведь заняло кучу времени, почти до рассвета... Но куда в этом случае подевался Фрэнк?Так, ладно. Надо решать проблемы по мере их поступления. В первую очередь, я должен заняться тем, что сейчас передо мной, а именно четвертой жертвой. Возможно, у меня получится найти какие-нибудь улики. И говоря улики, я конечно же имею в виду запахи. Что если убийца что-то обронил здесь? Этот сукин хоть и ловок, но он не призрак, он живой человек, пусть и под покровительством "Арсмориенди", а значит, он может совершить ошибку или, хотя бы, маленький огрех, а мне и этого хватит.Я осматриваюсь по сторонам, принюхиваюсь, - ничего. Теперь нужно заглянуть в сам колодец. Нужно. Если что-то и есть, то оно там. Опираясь о бревна, я наклоняюсь над колодцем и, напрягая всю свою внимательность, вслушиваюсь в воздух.Тут пахнет все той же историей про римлян. Тут пахнет смертью от удушения. И сквозь застоявшийся запах четвертой смерти, проскальзывает погибший запах самой девушки. Запах, говорящий мне о ее прошлом. Четвертая жертва опять проститутка. Гречанка, родившаяся в Америке, не здесь, а в Чикаго. Она приехала сюда пару лет назад и осела. Она работала в Ойстер-Бэй, она была хорошей... Но все это уже не имеет для меня никакого значения, как и ее имя.Куда важнее какой-то вертлявый головастик, прячущийся в запахе девушки, но ей не принадлежащий. Этот запах, это как ромашка, затесавшаяся в розовой клумбе. Общей картины не нарушает, но ему здесь не место. Чутье мне подсказывает, что именно этот головастик мне и нужен. Но он настолько мелок, что поймать его очень непросто...Ай, ладно! Я перекидываюсь через стенку колодца еще сильнее и опускаю руку в ледяную воду. В первую секунду мне кажется, что меня бьет током, но мне это только кажется. Я вожу пальцами по воде, но это не приносит результата. Что ж, я знаю, что я должен сделать. Я должен дотронуться до девушки. Если я чуть подвину руку, то я это сделаю... Но, твою мать, как же не хочется к ней прикасаться! К ней, к утопленнице, проплававшей в колодце несколько часов. Она наверняка на ощупь как дохлое рыбье брюхо и еще холоднее, чем морозящая пальцы вода. Как же не хочется...Я все-таки перебарываю себя и касаюсь девушки, ловлю под водой ее предплечье и чуть притягиваю к себе. Ее рука предательски податливая и ломкая. Словно водоросль, в которой, однако, скрывается твердая кость, ее рука плавно выполняет задаваемое мной движение. Боже, фу! Ее кожа до ужаса мягкая. И это не та мягкость, которая приятна на ощупь. Это мягкость расслабленных смертью и многочасовым пребыванием в воде тканей, когда мои пальцы уходят в холодную кожу и мышцы на несколько сантиметров. Я сжимаю ее руку, словно губку, и мне ужасно отвратительна мысль, что живую плоть так сжать нельзя. Только мертвую.Борясь с тошнотой, я пытаюсь снова сосредоточится на старательно прячущемся запахе. Он гораздо ближе теперь. Он где-то здесь, на руке девушки. Ну-ка, ну-ка! Я перехватываю ее расслабленное запястье. Взгляд падает на ногти. Аккуратно длинные ногти с чуть облупившимся красным лаком... Вот! Вот он, запах-беглец!Это запах того, что забилось под ногти. Под ногтем среднего пальца остались мельчайшие частички чего-то... Чего-то... Я принюхиваюсь и понимаю, что это содранная человеческая кожа.

В следующую секунду на меня обрушивается знакомая волна парализующего животного страха. Потому что я узнаю его. Это кожа убийцы. Благоговейный ужас затапливает мое сознание, и именно он убеждает меня в том, что нет никакого сомнения. Это убийца! Это должен быть он, кто же еще? Тот самый парень из переулка! Это его часть осталась под ногтями жертвы. Возможно, девушка пыталась сопротивляться, но, что более вероятно, она случайно оцарапала ловкого ублюдка, и под ногти ей забился тоненький слой его кожи со щеки, руки или шеи.Это убийца! Это дикая опасность, с которой невозможно бороться. Меня все больше заполняет то же самое чувство, что и тогда, на набережной. Опустошающая беспомощность и смертельный страх, не дающий пошевелиться. Тень "Арсмориенди", высится огромными черными крыльями над спиной убийцы и даже над его кожей и убивает меня морально. И снова опасность! Опасность! Теперь надо только бежать как можно дальше, но поздно, поздно... Ужас распирает меня изнутри и безмолвно рвется из горла... Какой-то задней мыслью я понимаю вдруг, что падаю. Понимаю, что теряю равновесие, что ноги скользят по гнилым доскам настила, и невыносимо тяжелая рука девушки, которую я сжимаю и не могу отпустить, тянет меня к себе. Вниз. В колодец. В смерть...Твою мать! Черт! Нет!!! Все не так! Все не так, Генри, успокойся! Бояться нечего, убийцы здесь нет, ясно?! Здесь только жалкий кусок его кожи, а уж он-то тебе точно ничего не сделает. Давай Генри, какого хрена ты боишься, трусливый придурок?! Здесь нет ни убийцы, ни "Арсмориенди", так давай же! Я же сейчас навернусь, сука!!!Я резко дергаюсь вперед, в последний момент успеваю упереться свободной рукой в противоположный край колодца и зависнуть над ним. Каким-то чудом мне удается стряхнуть наваждение ужаса, непозволявшее шевелиться. Все нормально. Все нормально, Генри. Все не так уж плохо. Пытаясь успокоить дыхание, я смотрю на тело девушки, все так же плавающее спиной к верху, на вывернутую отвратительно мягкую руку в своей руке... Гадость! Мои маневры привели к тому, что вода в колодце зашевелилась и по ней прошло несколько четких кругов. Фух, чуть не обосрался.Падать невыско, но один метр от поверхности стал бы для меня непреодолимым, а уж тем более в компании с мертвой девушкой. Я бы не выбрался по скользким стенкам самостоятельно, если бы упал, это точно. Я бы побарахтался и замерз бы через полчаса. И именно так бы все и закончилось. И мне почему-то кажется, что я, в отличии от девушки, непременно бы камнем пошел ко дну, каким бы глубоким это дно не было. А оно наверняка чертовски глубокое.Мысль о том, как я тону в ледяной воде, не могу дышать и, все еще живой, все дальше опускаюсь от спасительно-светло-серой поверхности все глубже в темноту, заставляет меня содрогнутся. Какой кошмар погибнуть в колодце. Хорошо, что эту девушку убили до того, как сбросили сюда. Да уж, твою мать, хорошо это слабо сказано...Поерзав, я принимаю устойчивое положение, поудобнее перехватываю руку покойницы и притягиваю ее к себе. Плечи и голова девушки приподнимаются над водой, и это просто ужасно. Ее темные волосы полностью залепили лицо, что делает ее только страшнее.Сглотнув, я опускаюсь на колени и приближаю мраморно-белую, вспухшую ладонь девушки к своим глазам. На среднем пальце крупное кольцо, но это совсем не то, на что я должен обратить внимание. Я пристально вглядываюсь во внутреннюю поверхность ногтя среднего пальца и в то что под ним. Пока я лавировал над колодцем, запах крошечного участка содранной кожи бесследно исчез. А может, он исчез именно потому, что я убедил себя не боятся его. А может, и не было его вовсе, и я сам себя накрутил. В любом случае, я спугнул запах. Его нет. Но есть сам кусочек кожи.Темно-серая, намокшая чужая кожа под ногтем среднего пальца. Я всматриваюсь в нее так пристально, как только могу. Ну и как там включается механизм"Предвидения запахов смерти"? Раньше он сам врубался, когда я и не просил, так пускай теперь поработает. Я лишился запаха, но у меня есть зрение. Конечно, частичка кожи - это слишком малый объект...