Глава 2. Гибискус (часть 2) (1/1)

Я просыпаюсь совершенно разбитым. С саднящим горлом и заложенным носом. Как ни странно, я прекрасно помню все до последнего слова. Я лежу на кровати поверх одеял и совершенно не понимаю, сколько времени прошло. Свет из окна тусклее, чем утром. - Фрээнк! - у меня получается какое-то блеяние из-за осипшего горла.Через пару секунд он появляется и сходу запрыгивает на кровать. Кладет свою холодную руку мне на лоб. - Оклемался? Температура есть, но пониже. Ты как? - Нормально. Сколько я провалялся? - Около часа. - Всего лишь? - Тебе мало? Давай, пошли, хоть чаю попьешь. Потом поедем в город. Пожрем и, если хочешь, в аптеку заглянем. - Фрэнк слезает с кровати и убегает, на ходу проводя рукой по изрезанному дверному косяку.Через пару минут я, почему-то прилипший глазами к дверному проему, наконец, поднимаюсь с кровати и следую на кухню. На кухне тепло и я даже снимаю свитер, оставшись в майке. Фрэнк ходит в выцветшей рубашке с закатанными рукавами. Он кивает мне на колченогий стул и покосившегося стола. Я сажусь на указанное место. Фрэнк подает мне дымящуюся чашку. - Как вы любите, сэр. Без сахара, без молока, без лимона. - А где Анук? - Ушла. Как раз перед тем, как тебе поплохело.Я пробую чай. На вкус вполне ничего. Но очень странно не чувствовать запаха. Я словно слепой, но по-другому. Лишен своей главной привилегии. Лишен руки или ноги.Фрэнк усаживается напротив меня тоже с чашкой в руках. Наши колени соприкасаются. Я рассматриваю его тонкие руки. Он, я чувствую, рассматривает мое лицо. - Расскажи о себе, - выпаливает он, чуть подавившись чаем.Я поднимаю взгляд к его глазам. К его слишком честным глазам. - Ну... Я родился на Сицилии, семнадцатого июля одиннадцатого года. В провинции Рагуза, в городе Санта-Кроче-Камерина, неплохое название, да? Это небольшой южный город. Мой отец работал на местную мафию. В молодости он провернул несколько крупных дел, а потом ушел на покой. У меня шесть братьев. Самому старшему сейчас двадцать девять, а младшему восемь. Я уехал, чтобы не попасть в армию или тюрьму. Вот и все. - Ясно... - Фрэнк тяжело вздыхает и залпом выпивает остатки своего чая. - Ладно, давай собирайся, поедем.Мы собираемся, одеваем всю свою одежду и выходим из дома. К моему удивлению, машина уже стоит разогретой. - Пока ты отлеживался, я уже успел на заправку съездить, - весело сообщает мне Фрэнк. - Молодец, - я оглядываюсь по сторонам. Этот жилой квартал представляет собой не что иное, как маленькую площадь, или просто тупик ведущей сюда дороги. На площадь выходит с десяток разнокалиберных покосившихся особняков, стоящих поодаль друг от друга. Это и впрямь особняки, из которых наш не самый большой. Наш дом оказывается двухэтажным, плюс маленькое чердачное оконце. Наш дом выглядит как старая раздувшаяся жаба. И по цвету он такой же. Из деревьев вокруг только обступающие почти все особняки, измученные старостью яблони и непонятно откуда растущие, но очень высокие тополя. И с другой стороны, в противовес тополям - бесконечные фабричные трубы.Снега здесь совсем немного, лишь тонкий слой, пристающий к подошвам. В воздухе висит воронье карканье и могильный холод. Именно могильный, я никак не могу избавиться от этой ассоциации. На другой стороне площади я замечаю неподвижную фигуру человека. Над несколькими домами клубится дым. В остальном же - никакой жизни. И отсутствие запахов дерет мне душу. На безупречно чистом небе светит солнце, и меня оно настораживает. Солнце здесь какое-то не такое. Какое-то бесцветное и будто бы чужое. До грубости строгое и прямолинейное. "Оно нездешнее" - подсказывает мне внутренний голос.Когда я оказываюсь в машине, даже через забитый нос, мне в голову пролезает приторный гибискус. Хоть что-то радует. Фрэнк предлагает мне сесть за руль, на что я с радостью соглашаюсь. Дребезжащая машина слушается меня даже лучше, чем Фрэнка. - Хочешь расскажу тебе легенду этого места? - зловещим голосом спрашивает у меня Синатра. - Валяй. - Ну слушай. Мне это рассказал один старик, Вуди. Он живет здесь, через дом от нас. Я иногда подвожу его, вот мы как-то и разговорились. У этого Вуди явно не все дома. Хотя бы потому, что он верит в эту сказочку.Наш квартал когда-то давно был одним из самых приличных мест в городе. Он назывался Гатри. Изначально, еще задолго до основания Эмпайр-Бэя, Гатри был индейским поселением. Даже не столько поселением, сколько местом сборищ. Ну знаешь, индейцы собирались и устраивали вечеринку. И по словам Вуди, на индейской вечеринке вместо торта было человеческое жертвоприношение.

Это индейское племя само носило название Гатри. Племя было немногочисленным и обособленным и дружелюбием не отличалось. Они верили в каких-то там своих богов и раз в год, на исходе зимы богов задабривали, чтобы был урожай, чтобы не было напастей, ну и все остальное. И вот, чтобы боги смилостивились, индейцы клали на жертвенный камень одного из своих соплеменников и вспарывали ему брюхо. И оставляли так до следующего года. И так продолжалось сотни лет.В шестнадцатом веке в этих краях появились первые белые поселенцы, в основном голландцы и итальянцы. В тысяча пятьсот сорок седьмом году итальянским исследователем Джулио Констандио был основан форт. Тогда он носил название Порто-Романо. К семнадцатому веку эти места отошли под голландское господство. А в тысяча шестьсот девяносто уж не помню каком, перешли во владение британским колонистам во главе с губернатором Джоном Стэнмором. Именно он позже дал городу название Эмпайр-Бэй. К тому моменту белые уже выжили индейцев, и племя прекратило свое существование, но место индейских сборищ так и осталось под названием Гатри.В Гатри перебирались те, кому уже нечего было ловить в Эмпайр-Бэе, но и уходить далеко не хотелось, да и некуда им было уходить. Понимаешь, Эмпайр-Бэй сам был местом, куда ссылали из Англии каторжников и преступников. Но в Гатри оказывались худшие из худших, или просто те, кого не устраивало положение дел в городе. Это была небольшая деревня, бандитский рассадник, где законы не действовали. Гиблое место.Но постепенно положение дел изменилось. Эмпайр-Бэй все рос и рос, и в конце восемнадцатого века вплотную подошел к Гатри. И в один прекрасный день присвоил его себе. Всех преступников переловили, и стал Гатри милым тихим районом на окраине. Но даже будучи частью города, Гатри продолжал держаться немного в стороне, так до конца и не слившись с Эмпайр-Бэем.Так уж вышло, что все поменялось с точностью до наоборот. Гатри стал приличным местом, а Эмпайр-Бэй одним большим базар-вокзалом. В середине прошлого века всякие богатеи начали строить в Гатри свои особняки. Это была территория для избранных, стоящая в поодаль от города, подальше от всякой шушеры, но в шаговом доступе, как Хайбрук сейчас. Ну, знаешь, Хайбрук - это у нас престижный район для богачей, что стоит на возвышенности.Но тогда идиллию испортил Милвиллский металлургический завод. Когда завод только появился, он был просто маленькой фабрикой юго-востоке города, на берегу залива. Но промышленность развивалась и заводу необходимо было расти. И расти он мог только в одном направлении - на север. Он тянулся в длину, потому что слева завод подпирал основной Эмпайр-Бэй, а справа - холмы, деться некуда. И вот Милвилл все полз и полз на север, пока к началу нынешнего века полностью не отрезал Гатри от Эмпайр-Бэя.Подъехать к Гатри стало возможным только делая большой крюк. Поэтому престижность квартала быстро снижалась. Завод так плотно его окружил, что за десяток лет про Гатри все забыли. Люди сюда, кроме жителей перестали заглядывать, зато снова потянулись всякие преступники. Все дома в Гатри хоть раз, да обворовывали. Кроме того, тут начали прятать трупы и разное краденое добро. В общем, репутация только портилась и портилась... Так, Генри, стой. Давай я сяду за руль. Ты ведь не знаешь, как дальше ехать.Я притормаживаю и выхожу из машины. Слава богу, мы подъехали к краю завода и перекрестку, а то мне начало казаться, что я схожу с ума.Весь путь до этого места мы ехали по до ужаса однообразной дороге. Прямой и равномерно заснеженной, по одну сторону - глухая трехметровая стена Милвилла, по другую - возвышающийся крутой склон холма, по верху которого в ряд стоят вековые тополи. Я уж думал, пейзаж никогда не изменится. Эта одинаковая дорога чуть меня не доконала. Ощущение ловушки, в которой я хожу по кругу, не покидает меня до сих пор. Фрэнку же - хоть бы хны. И что самое странное, я понятия не имею, сколько мы ехали. Судя по болтовне Синатры, минут двадцать, но мне они показались целой вечностью.Я оглядываю перекресток. Дорога, в которую упирается наша, выглядит намного более разъезженной. И куда больше мне нравится. Она кривовата и облеплена постройками, вокруг которых кое-где снуют люди. В дали, в солнечном мареве маячат небоскребы и высокие здания, а здесь - окраина, деревня. Я поднимаю глаза к небу и вижу, что солнце в разы потеплело и подобрело. Мне стало легче дышать. Теплые лучи прошлись по моему лицу и нос немного отпустило. Правда по-прежнему никаких запахов, но хотя бы так.Я оглядываюсь назад и вижу дорогу на Гатри. Прямую, как стрела. И конца ей не видно. По спине пробегают мурашки. Что-то мне кажется, конец у истории невеселый. Мы с Фрэнком меняемся местами и скоро въезжаем в город. В другой мир, отличный от Гатри, наполненный шумом, суетой и людьми, а главное - жизнью. - Вуди рассказал мне, что его семья, а он утверждает, что он из аристократов. Так вот, его семья с начала прошлого века жила в Гатри. И Вуди родился там, в тысяча восемьсот восьмидесятом. В последующие тридцать лет Милвилл построил свою стену и окончательно отрезал Гатри от Эмпайр-Бэя. Многие уехали из Гатри, но семья Вуди к тому времени обеднела, и, хотели они этого или нет, им пришлось остаться.И вот как-то солнечным утром в конце января, по словам Вуди, в тысяча девятьсот одиннадцатом году, он вышел из дома и пошел в город. Лошади у Вуди не было, машины тем более. Он шел пешком. У него при себе были карманные часы, которые он как раз шел закладывать. Когда Вуди покинул дом, на часах было одиннадцать.Вуди шел по дороге. И в какой-то момент ему показалось, что идет он слишком долго и никак не выходит к углу Милвилла. Вуди посмотрел на часы и увидел, что на них одиннадцать, более того, часы остановились, хоть до этого прекрасно работали. Вуди, конечно, удивился, но пошел дальше. По его собственным ощущениям, он шел несколько часов. Он успел стереть ноги, несколько раз сбегать по нужде, проголодаться, устать. Но картина не менялась. Дорога была все такой же, солнце застыло на небе в одном положении и не двигалось.

Вуди плюнул и повернул обратно. Пошел в противоположную сторону, к Гатри. Но снова ничего не поменялось. Все такая же дорога, солнце все там же и ни души, ни звука. Вуди здорово перепугался. Он стал считать шаги. По его словам, он насчитал несколько тысяч шагов. Потом он стал считать секунды. Насчитал шестьдесят, потом три тысячи шестьсот, и таким образом он насчитал несколько часов. Вуди стал звать на помощь, пытался выбраться, но с одной стороны - крутой холм, скользкий от снега, с другой стороны, ты сам видел, - глухая бетонная стена... Черт, я не завидую Вуди, хоть он все это и выдумал.У Вуди начало живот сводить от голода. И тут он кое-что придумал. Он снял с головы шапку и положил ее посреди дороги, а сам пошел вперед, считая шаги. Он насчитал примерно одиннадцать тысяч, и, угадай, что он увидел? - Свою шапку? - Ага. Именно там, где ее оставил. И только тут он обратил внимание на несколько дорожек собственных следов. Бедный Вуди. У него началась истерика. Выбившись из сил, он упал на землю и отрубился от усталости. А когда проснулся, то увидел, что солнце садится, и наступает вечер. Представляешь, как Вуди обрадовался? Он подхватил свою шапку и побежал со всех ног по дороге. И минут через десять выбежал к углу Милвилла. Вуди добрался до ближайшего дома и вломился в него. Съел, что нашел на кухне, и тут его застали хозяева. Пока Вуди пытался объяснить, что произошло, он заметил отражение в зеркале, и только через пару минут до него дошло, что это он и есть.

Вуди себя не узнал, потому что у него отросли длинные волосы и борода. Когда он уходил из дома утром, а ему было тридцать, а вечером он выглядел на сорок. Причем не просто на сорок, а на очень жестоко побитые жизнью сорок. Вуди выглядел как бродяга, весь грязный, худющий, одежда изорвана, а карманные часы снова шли и показывали точное время. У Вуди снова началась истерика, но тут его скрутили подъехавшие копы.Его отволокли в участок, и там Вуди выяснил, что на дворе - январь тысяча девятьсот двадцать первого года. А сам Вуди и вся его семья, и его соседи уже десять лет считаются без вести пропавшими.Копы, конечно, не поверили в историю Вуди, посчитав его психом, но согласились поехать с ним в Гатри на следующий день. И вот, днем позже, несмотря на все страхи и предостережения Вуди, копы за двадцать минут преодолели дорогу до Гатри и остановились на площади. И нигде не застряли.Уже приехав в Гатри, один из копов рассказал своему напарнику и Вуди историю десятилетней давности. В тысяча девятьсот одиннадцатом в полицию обратилось несколько человек с заявлениями, что исчезли их знакомые или родственники. Всех пропавших объединяло то, что жили они в Гатри. Полицейские поехали туда и обнаружили пустые дома. Хозяев не было. Все вещи на местах, ни каких следов сборов или борьбы. Еда на столах, кастрюли на плитах, документы в ящиках комодов, незакрытые двери и незастеленные кровати. Но никого живого. Ни людей, ни домашних животных, ни даже мышей.Общим числом пропало сорок семь человек, включая Вуди. Сорок семь человек растворились в воздухе. Они не уезжали с вокзала, не отплывали из порта, никто их не видел. Они просто исчезли...

К двадцать первому году в Гатри снова появились жители. Особняки заселили бездомные. Все ценные вещи из домов перекочевали в ломбарды и на барахолки. Поначалу Вуди пытался доказать правдивость своей истории, но никто ему не верил. А даже если и верил, то что с того? С Вуди больше не происходило таких путешествий во времени, хоть он очень хотел. Он надеялся вернуться к своей семье и специально ходил по дороге туда-сюда каждый день. Но потом перестал. И последние десять лет живет в своем доме, одинокий, никому не нужный, сумасшедший старик.И всем знакомым, вроде меня, рассказывает эту историю и требует, чтобы ему верили. И главное - были осторожны в дороге на Гатри...В машине воцаряется таинственное молчание. Фрэнк смотрит на меня донельзя расширенными зрачками. Мы уже несколько минут как подъехали к бару "У Фредди" и стоим у обочины. - Ну как, страшно? - Вовсе нет, - пожимаю плечами я. - Я уже такие истории слышал. - Ну и ладно. Мне вот было жутковато, когда Вуди все это рассказывал заунывным голосом и с кучей подробностей.Мы выбираемся из машины и идем в бар. Внутри царит оживление. Почти все столы заняты и отовсюду доносятся тревожные обрывки разговоров на английском, которые я уже начинаю разбирать. Фрэнк оглядывается и ищет глазами кого-то. - Генри, возьми похавать. Я посмотрю на втором этаже.Фрэнк уносится вверх по лестнице в центре зала. Я смотрю ему вслед и пытаюсь втянуть носом воздух. Получается как-то жалобно и надрывно. До меня доходит лишь сигаретный дым, не больше.Минут через десять с подносом в руках я добираюсь до второго этажа ресторана. В углу у окна я замечаю Фрэнка за столом с кем-то. - Генри, это Мартин Дениро, мой друг.Я киваю в знак приветствия парню, сидящему напротив. Ему лет под двадцать пять, и выглядит он внушительно. Я ловлю себя на мысли, что не знаю какой он. Не знаю, нравится ли он мне, хороший ли он, можно ли ему доверять. Не знаю, потому что не чувствую запаха. - Генри, ну что застыл опять? Тут такое случилось! - Что? - я сажусь и беру себе одну из тарелок. - Ужасное убийство! - Мартин говорит это на быстром, чуть кривоватом итальянском. - Расскажи толком, - Фрэнк утаскивает другую тарелку и с удовольствием втягивает носом запах над дымящимся мясом. Я ему почти завидую. - Вы тут, смотрите, аппетит не потеряйте, ребята. Это просто ужас. Об этом уже весь город говорит, а ты, Фрэнк, и слыхом не слыхивал. Даже странно, ты ведь все всегда первым вынюхиваешь.Убили дочку городского судьи, Мию Эппл. И не просто убили, а ножом покромсали. Ее нашли вчера утром на входе в подпольный игорный дом "Яблоко" в Аптауне. Я, конечно, сам не видел, но говорят, девчонку изрезали, как кусок мяса. А ей было всего тринадцать!- Да ты что? - Фрэнк останавливает ложку на пути в рот. - Постой, "Яблоко" - это же заведение семьи Моретти? - Вот именно! Теперь такое начнется! Сразу ясно, что это подстава чистой воды. И подставить хотели Томазо Моретти. А кому подставлять Моретти кроме Винчи? Но мне лично не верится, что Винчи на такое способен... Да кто вообще на такое способен?! Некоторые думают, что это наоборот Моретти подставил Винчи, подкинув дочку судьи к себе в казино, чтобы все подумали, что это Винчи таким образом подставляет Моретти... - Стой, ты меня не путай... - Да соображай быстрее, Фрэнки! В прошлом году новый городской судья, этот тупой придурок, объявил войну мафии. И свою войну он начал с того, что закрыл единственное казино в городе - "Яблоко", которое держал Моретти. При старом судье Моретти отстегивал в городской бюджет и судье лично, и всей судейской своре достаточно бабла, чтобы никто не замечал "Яблоко", хоть оно и было как бельмо на глазу. И все были довольны. Все при деньгах. Но старого судью подсидели, а новый судья, видите ли, принципиальный попался и добился в декабре того, чтобы казино прикрыли. Не без помощи Винчи, конечно.Винчи больше всех расстарался. Сидел бы в своем порту, старый болван. Так нет! Ему необходимо было Моретти нос утереть, вот он и купил нового судью и всю судейскую принципиальность направил в нужное русло. А Моретти в долгу не остался, старый пес! Помнишь пару недель назад в порту вспыхнул большой пожар? - Ну да. Так это было дело рук Моретти? - Да ясно как божий день! Чьих же еще? Тем более, что тут недавно стало известно, что пожар начался аккурат после того, как Винчи получил груз добротной выпивки из Канады. И сгорел именно тот склад, который охраняли во сто глаз... И по идее, сейчас должен быть ответный шаг Винчи. Но если убийство дочки судьи и есть ответный шаг, то Винчи просто больной. Даже не то что бы больной, а себе же хуже делает. Теперь нам всем не поздоровится. Судье уже неважно, кто именно его дочку ухлопал. Попадет не только Моретти и Винчи, но и Клементе достанется... Конечно, и Винчи, и Моретти сразу открестились от этого убийства. Но все равно на них уже собак спустили. Копы могут в любой момент и к Фредди заявится. - А убийцу нашли? - Ну хрен его знает. За день уже пол города попереарестовывали.- А может, это убийство не связано с мафией? - я в первый раз за разговор подаю голос. Мартин снисходительно окидывает меня взглядом и достает из кармана сигареты, не торопясь закуривает. - Генри, да? Не связано с мафией? Какие враги могли быть у девчонки, кроме врагов ее продажного идиота-отца? - Ну может это... Какой-нибудь сумасшедший? - Ну да, про это поговаривают, потому что уж очень зверское убийство. Но я в это не верю. Я тут по своим каналам уже выяснил... - А не слишком интересуешься? - Фрэнк спрашивает это как будто между прочим, даже не глядя на Мартина и продолжая дочиста вытирать дно своей тарелки кусочком хлеба. Я замечаю, что у Мартина чуть краснеют кончики ушей. - А твое какое собачье дело? И вообще, что это за вопрос такой?! Охренел что ли? Это вообще-то моя работа - знать обо всем, что происходит в городе. Ты же сам просил меня рассказать, дрянь ты эдакая! - Ну извини! Не лезь в бутылку, я ничего такого ввиду не имел. Рассказывай, пожалуйста, дальше. - Да пошел ты! - Мартин резко поднимается и уходит, чуть не свернув стол. Быстро сбегает по лестнице и скрывается из поля зрения. - Какие мы нежные! - так, чтобы он не услышал, кидает ему вдогонку Фрэнк. - Не обращай внимания, Генри. Просто еще один псих. - Все твои друзья - психи? - Я, наверное, их притягиваю. Что уж тут поделать?.. Ладно, Генри. Луки тут нет, и сегодня он вряд ли появится, так что поехали, прибарахлимся.Мы возвращаемся в машину. Оставшись наедине с Фрэнком в промерзшем автомобиле я понимаю, что больше тянуть нельзя. Я должен, в конце концов, начать действовать. Раз уж пошел по этому пути. - Эппл - это ведь яблоко по-английски, верно? - Ну да. И казино, и фамилия девочки - яблоко на разных языках. Вот ведь совпаденьице.Одно убийство есть - недозрелые яблоки. И если внутренний голос не врет (а уж он-то точно не врет), дальше будет гибискус. Вопрос только в том, сколько у меня есть времени.Надо признать, все сказочки Анук, пересказанные Фрэнком, - правда. Будет пять ужасных смертей, и последняя - заключительный аккорд. Пять ароматов, а у меня всего два. Я жалок. У меня всего два, и я слишком твердолоб и непонятлив, чтобы вспомнить третий.

А от этого третьего зависит чья-то жизнь, как и от последних двух, для меня абсолютно неведомых. Если я постараюсь, я смогу спасти кого-то (а я смогу, стоит мне постараться, я знаю. Я сильнее, чем сам себе кажусь). Я смогу. И самое главное... Самое главное, я не хочу, чтобы Фрэнк умирал. Этого я не хочу больше всего на свете.

Но это случится, если я не возьму себя в руки и не сделаю, то, для чего я был создан. А я был создан для бесстрашия. Все верно, зеркало, я не боюсь. И мне, если честно, плевать, сколько там "откроется на этом пути..." Я не такой, как Анук. Я только спасу Фрэнка и забуду все это сумасшествие, как дурной сон. Я смогу. Ведь я из другой оперы...Что ж, за дело. Анук по-прежнему знает в сотни раз больше меня. А я, хоть и знаю в миллионы раз больше, чем вчера, по-прежнему не знаю ничего. Мой нос забит, а значит у меня есть только один способ сейчас. - Фрэнк, можно тебя попросить? - Да? - Это серьезная просьба. Я задам тебе несколько вопросов, а ты ответишь на них, не выясняя, почему я это спрашиваю, не удивляясь и не отнекиваясь. Ответишь честно и подробно, договорились?Фрэнк весело смеется и смотрит на меня, будто бы я с ним играю. - Хех, хорошо. Раз уж такой серьезный разговор, давай притормозим вот здесь... Что ты хочешь узнать? - Пообещай мне, что ни разу не скажешь "А почему ты спрашиваешь?", "Откуда ты знаешь?" и "Какого хрена, Генри?" - Мне уже страшно. Ну обещаю. - Анук когда-нибудь говорила о яблоках?Фрэнк меняется в лице, но в последний момент удерживает готовую сорваться с губ фразу. С вероятностью в семьдесят процентов это "Какого хрена, Генри?". Еще двадцать процентов - "А почему ты спрашиваешь?". И чуть меньше десяти - то, на что я так я рассчитываю - "Откуда ты знаешь?" Господи, Синатра, ну шевелись, сгоняй с лица удивленное выражение и отвечай, отвечай скорей, мой маленький кладезь информации. - ...Даа. - Что именно? - Ну... Наш дом окружен яблонями. Анук не раз про них говорила. Говорила, например, что наши яблони стары и уродливы, но стоит им зацвести, и они снова станут прекрасны, хоть и не помолодеют. - Что-нибудь еще? - Эээ... Нет. Не помню. - Вспоминай. В последнее время она упоминала яблоки? Может, в последние несколько дней? Запах яблок? Недозрелых? - Недозрелых... Нет... Хотя постой. Да, точно!- Что?! - Не ори на меня. Вчера утром она что-то такое ляпнула. - И что же это было? - Нуу... Я проснулся вчера утром. Вышел на улицу, стал ковыряться в машине. Я в моторах не особо разбираюсь, но иногда могу ис... - Не отвлекайся. - Ладно. Я стою у капота, и вдруг смотрю, Анук вышагивает. Она умеет появляться из ниоткуда, эта Анук. И вот, она ко мне подходит, ведет носом и говорит... Эээ... "Всюду сильно пахнет яблоками. Тут особенно". Да, именно это она и выдала. А потом ушла в дом. И все. Генри? Генри, я уже могу спросить, какого хрена? - Пока нет, Фрэнк. Теперь следующее. Говорила ли Анук о гибискусе? Или о китайской розе?Фрэнк поджимает и губы и возводит глаза к потолку. Хмурит лоб. Действительно старается. Какой же он... - ...Нет. Точно нет. Гибискус - это я вообще впервые слышу, а китайская роза... Нет, не было такого. - Ясно, - я напряженно пытаюсь понять, все еще не так плохо, или все уже слишком плохо. Может быть, у меня еще есть время? - А в чем... - Заткнись. Тогда, говорила ли Анук о цветах вообще? - Да. Много раз такое было. Вот, например, сегодня утром. Ты еще дрых, а я проснулся, сходил на колодец за водой и взялся растапливать печку. Через пару минут Анук подгребла. Она еще спросила у меня, что за увальня я приволок. Да, именно увальнем она тебя и назвала. - И что ты ответил? - Я сказал, что ты - мой друг. - А она? - А она ничего. Пожала плечами и села читать свою книгу. И не надо дергаться, это была не "Арсмориенди". Это другая книга, которую Анук все время читает. Хотя, я не знаю, читает ли, Анук всегда одну и туже страницу посредине книги разглядывает. - И что это за книга? - Эээ... Ключ к герметической... Нет, геометрической... Короче, "Ключ к какой-то там философии". - И при чем здесь цветы? - Так ты мне договорить не даешь! Вот, значит, сидит Анук и пялится в книгу. Я мимо нее прохожу и вижу, что между страниц лежит засушенный цветок. Я, ради поддержания разговора, и спросил Анук об этом цветке. Спрашиваю, мол, чего это у тебя? А она отвечает: "Суданская мальва". И потом Анук как понесло рассказывать мне об этой мальве, я аж пожалел, что спросил. - А цветок был не фиолетовый? Или, может, рубиновый? - Нет. С чего ты взял? - Фрэнк удивленно приподнимает брови и секунду спустя строит виноватую рожу. - Ну прости, Генри... Цветок был просто светло-розовый. - Ладно. И какую-же историю рассказала Анук? - Про то, что цветок этот появился в Суданской земле много веков назад. Я не знаю, где этот Судан находился, наверно, где-то на пересечении Африки, Азии и Европы. Но не суть. Где-то там, не пересечении, вечно стояли неспокойные времена. Шли бесконечные войны на религиозной основе. Людей потрошили чуть ли не каждый день. Должно быть, в тех землях было слишком много народу, а ресурсов и пригодных для жизни территорий маловато. Слишком мало воздуха и слишком много свободного времени - достаточно, чтобы развязать войну непонятно с кем, лишь бы только оттяпать чужой кусок.

И вот была там, в Судане, одна каменистая долина, оставшаяся от пересохшего задолго до людей озера. Камни там были красноватые, как кирпичи. И закаты из-за этих камней были ало-малиновыми, в пол неба. И на фоне этих грозных закатов издревле шли жестокие сражения. Народу умирало столько, что земля в долине насквозь пропиталась кровью и смертью неверных. Пропиталась так сильно, что появилась почва. Но то была не земляная почва, из чернозема и глины, а почва человеческая, из закаменевших пылинок крови и остатков разложения - трупы неверных просто присыпали камнями, ведь по мнению победителей, погребения они были недостойны.Трава в долине никогда не росла, как и деревья. Знаешь, в растительном мире есть конкуренция. И конкуренция эта бывает подчас покруче людской. В те времена, на горной возвышенности над долиной, свою священную войну проигрывало какое-то безымянное растеньице, то ли кустик, то ли сорняк-переросток. Более сильные растения - разрастающиеся кусты и травы, выживали наш сорняк с обрыва. Прижимали все ближе к краю, отнимали у его корней последнее. И деться было некуда - только в красную пропасть.Что однажды и произошло на фоне очередного кровавого заката. Наш сорняк-переросток упал и разбился о камни. Выжило только одно из его семечек, то самое, которое он так берег, держась из последних сил. И семечко это добралось до почвы, для растения не пригодной. Вот только семечко этого не знало, поэтому и осталось терпеливо ждать лучших времен.

Ждать пришлось недолго - пару десятков лет. Очередное неверное брюхо вспороли прямо над семечком, удобрив его и разбудив. И оно проснулось. И потянулось вверх своим тонким росточком. Вот только на пути вверх ему пришлось, иначе бы не вышло, пришлось вобрать в себя всю эту почву, всю кровь и перемолотые кости, весь страх и боль. И стать на пути к солнцу самой душою смерти. Смерти резкой и болезненной, неожиданной и так и не успевшей понять, что случилось. Стать воплощением смерти неверных и смерти воинов-героев. Смерти телят на бойне и смерти разбившихся на машине, и еще многих других, таких же. Только малышу-сорнячку было это под силу, больше никто бы не справился.И сорнячок справился и выполз на поверхность. Доказал, что и на кровавых камнях могут расти цветы. О да, цветы. Наш сорнячок впопыхах зацвел, стремясь дать жизнь среди смерти таким же как он. Торопливо распустил непонятного цвета маленький бутон, который пах прекрасным цветочным запахом для всех людей, и особенным запахом - для людей некоторых. Для таких, как Анук.

Такие, как Анук, могли различить в слабом цветочном аромате ту саму ноту, которую сорнячок выудил из смерти. Выудил песчинку и превратил в маленькую жемчужину. И так удачно превратил, так полно и точно выразил, так ловко сгладил неровности, что теперь каждая пятая смерть попахивает суданской мальвой.Суданской мальвой это растение люди назвали намного позже. Когда сорнячок-прародитель разросся по всей долине. Когда покрыл бледно-розовыми цветами место великих сражений и заставил его бросить старое. В долине стали пасти скот. Кто-то смелый даже перебрался туда жить и дал имя цветку-спасителю. Войнам пришлось убраться в другие края. Просто потому, что за пару лет мальва накрывала узловатыми ветками и колкими листьями каждый метр долины, приподнималась в пол человеческого роста и цвела, сбиваясь в кучи так, что даже лошади было не пройти.

Суданская мальва была вне конкуренции, ведь она знала секрет, недоступный другим растениям, и царствовала в долине безраздельно. Хоть с годами человеческая почва и выветрилась, превратившись стараниями мальвы в обычную, все равно в долине не цвел никто другой. Запустив свои корни в каждый комочек земли и никого не пуская, суданская мальва ревностно охраняла свою территорию. В глубине души она боялась снова оказаться прижатой к краю, сброшенной и потерянной. В ней жива была память сорнячка-прародителя.

Но за сотни лет эта память стала легендой, в которую не верила молодежь. Суданская мальва подобрела, понежнела, обросла яркими цветами и, в конце концов, пустила на свою территорию поначалу робких соседей. Робкие соседи росли по краю долины и каждый день переспрашивали: "А можно? Вы не против?" Соседи уважали мальву и то, что она сделала. Были восхищены ее подвигом и ее талантом. Но рано или поздно произошло то, что должно было произойти.

Соседи - кусты и деревья, окончательно утвердившись в долине, устроили маленький заговор и свергли абсолютную монархию слабой по сравнению с ними Суданской мальвы. Бунтари собрали свои немалые силы и потеснили потерявшую бдительность хозяйку. Мальва, конечно, сопротивлялась как могла, но снова оказалась побежденной. Ее долину завоевали деревья, а сама мальва стала изгоем, и ее постепенно уничтожили, как последних неверных.Суданская мальва перестала встречаться в природе. Она осталась лишь в горшках на подоконниках местных правоверных жителей. Мальва и тут показала себя невероятным приспособленцем. Она научилась цвести не хуже роз, и так долго, что людей это восхищало. Она научилась жить в тесном горшке. Научилась терпеть недостаток света и влаги. Мальва зарекомендовала себя неприхотливым комнатным растением, и поэтому путешественники растащили ее с Суданской земли по всему миру. По всему миру она обросла названиями и разным цветом бутонов. И все-таки пережила всех тех, из долины. Потому что спустя века долину вместе с потомками бунтарей-заговорщиков затопило вернувшееся озеро после землетрясения. А мальва осталась во всех уголках света...Ну что, Генри? Тебе понравилось моя история?Я вздрагиваю, будто бы меня, уснувшего, потрясли за плечо. Я и впрямь немного выпал из реальности. Перед глазами неспешно проплыла целая жизнь. Кровавые закаты, великие битвы, падение с обрыва в пропасть, возрождение, величие, вновь падение и вечная жизнь. Так вот, оказывается, чем пахнет Суданская мальва. Нет, для меня только "гибискус". Вот она, разгадка такого незамысловатого на первый взгляд аромата. Как же все сложно.Я чувствую запах гибискуса. Надо же, я снова дышу носом, я и не заметил. - Ты же сказал, что это история Анук... - Я ее слегка приукрасил. - Мне очень понравилась твоя история, Фрэнк... Как же ты все это так понимаешь? У меня просто слов нет... Но когда же Анук успела тебе столько рассказать? Я же не так долго спал. - Я возился с печкой, а Анук рассказывала. А потом я просто сидел и слушал. А потом вскипел чайник и мы с Анук пили чай, и она продолжала рассказывать. А после я снова пошел за водой, а когда вернулся, то увидел, что ты стоишь посередь кухни с таким лицом, будто у тебя щенок умер...Треньк! Треньк! В моей голове позвякивает колокольчик. В моей голове уголок занавеса чуть шевелится. Там на сцене, в моей голове, готовится выйти из тени воздушный гимнаст - серая вспышка. - Щенок умер?.. - Генри, ты чего? Это такое выражение. Так говорят, если кто-то стоит с кислой миной. Лицо маленькой девочки, у которой умер любимый котенок...Цок, цок. Точеные копытца выбивают искорки. Занавес вот-вот поднимется. Олененок шевелит бархатными ушками. Там, на сцене, уже все готово. Осталось только приглушить свет. Единственный зритель в ожидании затаил дыхание. - Котенок?.. Нет. - Генри, ты меня пугаешь. Ну не котенок, так не котенок. Кто там еще бывает у маленьких девочек? Может, птичка, или крольчонок..."Крольчонок..." - эхом отдается в ушах.Я вдыхаю поглубже.Недозрелые яблоки. Гибискус.Кроличий мех...