Presto - 2. Тур шене (2/2)

Бестеневой лампой вспыхивает отражающееся в зеркальных окнах солнце. Наш балетный центр состоит из окон, и это так же ужасно, как если бы человек весь целиком состоял из глаз. Я почти не удивляюсь, что оказалась тут. Так надо, так надо - я внутри пуста, я двигаюсь без мыслей, просто потому что так надо.Солнце из-под надвигающихся тяжелых туч сердито зажигает вульгарно-рыжим волосы женщины, которая говорит с Тома прямо посреди маленького внутреннего дворика. Солнце не может превратить дешевый парик в рыжие волосы - они остаются морковной паклей. Женщина оборачивается, я вижу ненатурально густые черные брови ее, которые разрезают белый лоб на две части.

На миг мне кажется, что она проникает взглядом в меня, разрезает меня, как та самая черная бровь разрезает ее лоб. Ее взгляд длится мучительно долго, он проникает даже в небеса, дырявит тучи, из которых на землю начинают падать тяжелые капли.

Я вдруг отчетливо вижу, что она - убийца. Я делаю шаг назад, я не хочу сейчас видеть Тома, мне страшно. Мне страшно, и все, что я собиралась сделать или сказать прежде, растворяется в этом страхе, когда я выбегаю прочь, наружу. Оставляя Тома с этой женщиной под начавшимся проливным дождем.Метро... снова подземелье, серое, крысье. Я стою у колонны, и вода сбегает по лицу, и я боюсь вытереться, чтобы не ощутить алую липкость на ладони.

Я жду поезда. Служитель подходит ко мне с вопросом, все ли в порядке, у него озабоченные глаза старой морской свинки, которой и жить-то уже надоело. Я отрицательно качаю головой - и тут же схватываюсь за бок, словно от боли. Телефонный звонок бьет под ребра, пугает, и у меня не сразу получается вытащить телефон из кармана пальто.Номер незнакомый, но вот голос, вползший в меня из динамика, я узнаю сразу. Несмотря на все те тысячи миль, которые нас разделяют.СонЯ прорываюсь сквозь слова Монти о том, что я неблагодарная тварь и что мистер Кан прекрасно знает, кто замешан в исчезновении его дочери. Монти бьет коротко и сильно, я едва успеваю уводить голову чуть в сторону за его рукой, чтобы удары приходились вхлест. Так, как меня учили в спортзале. Его рука скользит по моему мокрому лицу.Он не замечает, он бьет так же самозабвенно, как Нина танцует. Он замахивается и рука его летит медленно-медленно, мне кажется, звук с которым его рука рассекает ветер, отдается эхом от бетонных стен и бетонного потолка.- Кто? - из темноты выступает сам Кан. Проявляется как фото на фотобумаге, очеловечивается из сгустка темноты. Кан двоится у меня в глазах, кажется шире и массивнее.

- Кто еще знает о Хизер? - каменным голосом спрашивает он. Это неправильные слова. Во сне он говорил совсем другое. Он говорил, что даже если босс неправ, ему должно подчиняться. Во сне ветер, качавший ветви ивы, нес над землей и его, гнал, как легкий листок. Ветер судьбы.- Ветер судьбы, - произношу я, и на губах чувствую соленую липкую влажность. Кан делает шаг от меня и что-то говорит Монти.- Говори - кто, - Монти подходит ко мне, и я не могу отвести глаз от его некрасиво выступающей вперед бульдожьей челюсти. Так что почти не замечаю, как он бьет меня по ребрам, снова и снова. Тело мое поглощает боль как губка.Я не знаю, сколько это продолжается и куда меня потом тащат. Губка не может впитывать бесконечно, она сочится болью и водой... кровавой водой. И все плывет перед глазами, и плывет земля, жирная и мокрая, под руками и коленями. Воды откуда-то собирается все больше.Так знакомо.Как в моем сне.- Утопнешь, как крыса. А завтра будут заливать фундамент, - слышу я и начинаю кричать - бешено, отчаянно. Мое тело превращается в кровавый долгий крик, разрывающий небеса, крик рвется даже сквозь холодную воду, которая забивает мне рот и нос.

Звонок врывается в мой крик, останавливая падающие на меня холодные комья мокрого суглинка. Я стою на дне ямы, почти ничего не видя, превратившись в слух, как прежде - в крик.

НинаМне звонит Хизер Кан. Первые мгновения я почти не слышу ее - вокруг меня взвыли звуки виолончели и сплелись со стуком крови в ушах. Бесконечно красивую сочащуюся тоской мелодию играли с ученической старательностью, и это было невыносимо так же, как смотреть на бездарность у балетного станка.-... отослал меня, - расслышала наконец я, когда адские виолончели пошли нежным адажио.- Кто отослал? - одними губами спросила я. Неожиданно виолончели умолкли, словно выключились, и меня словно отбросило на одну минуту назад, в прошлое. В тогда, когда Хизер говорила..."...я не хотела, Нина, не хотела! Мы пошли в Пинк Хэйвен,ты же понимаешь... Мы были под кайфом..."Пинк Хейвен. Клуб, куда Лили водила меня пару раз. В этих небесах трудно остаться трезвым и еще труднее остаться "чистыми". Веселенькие таблеточки разных цветов с зайчиками, колечками и надписями. "Это любовь" было написано на них, когда мы были там с Лили в последний раз.Это любовь."...почти ничего не помню. Я толкнула ее..."Тело Лили с переломанными костями нашли неподалеку от моста. Как могло быть так, что их никто не заметил там? Или тьма накрыла их - ровно в то время, когда Лили падала, кружась в воздухе и пронзительно крича... Он должна была кричать, если только была в сознании. Она любила жить и жизнь готова была выгрызать зубами."...боюсь! Скажи отцу - если он станет обвинять..."Разговор прервался и пошли короткие гудки. Я осторожно, словно Русалочка по острым ножам, отошла к скамейке и взгляд мой упал на три веером расширяющиеся изгибистые синие полоски на белом квадратике.

...Найти телефон управляющего тем отелем, где работал Сон, не было трудно. Кто выдумал, что лебедь это хрупкость и жертва? У лебедя сильные крылья и мощный клюв. И достаточно громкий голос.Когда после щебетков секретарш в трубке раздался мужской голос, сухой как перестукивающиеся на морском берегу камешки, я уже была собрана, как перед выходм на сцену. Или нет - наверное, как солдат перед боем.Наверное, я говорю что-то страшное для него, потому что голос его на миг сипнет, переламываясь как сухая веточка. Всего на миг, и он не хотел бы дать мне это услышать. Но я слышу.

Как слышу, ощущаю, что стекающие холодные капли теплеют и становятся липкими. Капли, стекающие не по моему лицу.

СонЯ выбрался, когда они ушли. Дождь почти перестал, начало темнеть. Вокруг стояла тишина - глухая и слепая, и даже шелеста затихающего дождя я не слышал.

Где-то поодаль мельтешили черные фигурки, глупый и злой театр теней. Мне не было до них дела, я шел почти наослеп, то и дело спотыкаясь о какие-то металлические прутья, падая, ударяясь и не замечая боли.

Пока не упал на тонкие и сильные, словно крылья, руки, которые обняли меня, силясь разорвать тишину.

Нина.