Allegro maestoso - 3. Па д'аксьон (1/1)

Я видела, как над ними зависла череда серых туч и на фоне этих туч мелькнула гигантская расплывчатая, но совершенно явственная тень черного лебединого крыла - я увидела очертания жестких, словно из жести вырезанных перьев. Вылетит такое как стрела, как молния - поразит, и расплющит, и оставит только обожженную черную воронку, и бесконечно падать будешь меж корней трав и дерев в самую земную глубину. Лети, Черный лебедь, режь облака жестяными крыльями, кромсай, шматуй воздух - чтоб перехватывало, чтоб не дышалось! Я догадалась, что мне нужно искать и куда идти, когда позвонила Нина и отменила встречу. Доктор Гэмблер говорил потом с ней, говорил долго. Так я и узнала - Черный лебедь явился и убил Лили, и теперь люди жались над четырехугольным земляным окном, куда полз черный лаковый ящик с серебряными цветами. Не знаю, закопали ли ее в балетной пачке или ограничились тем, что сунули в гроб пуанты. Черный лебедь явил мне свою милость, указав, что нужно делать. В конце концов, все рожденное должно умереть.Нина не подходила близко к краю, не пыталась заглянуть в окно. Стояла, прямая как... нет, не статуя. Как человек, пораженный параличом - со всей потаенной, не видной окружающим связанностью сведенных судорогой мышц. В руках ее был большой букет ярко-алых роз, и я видела ясно, как топорщились, жались к ее груди эти розы, не желая отправляться в холодную черную могилу. Но кто их спросит? Кто услышит их тихий плач и поймет их ужас перед погребением заживо?Сон тоже был тут, и между ним и Ниной тянулась волосяной толщины блестящая нить. Я видела, как поблескивает она на выглядывающем в прорехи туч солнце - как растяжка паучьих тенет, предупреждающая незадачливую муху об опасности. Да кто там смотрит, кто там видит?

Хизер не было. Залетела она в тенета Черного лебедя, как Лили, или просто не пожелала прийти?.. Залетела и попалась, сказала я себе, хотя до конца не была в том уверена. Попалась и упала с края земли в такое же окно, в какое опускали Лили. Упала - ну и прах с ней. Не о ней сейчас шепчет мне Черный лебедь, не о ней позванивает, шелестит черными, словно жестяными крыльями.Связанные этой тонкой нитью девушка и парень красивы. Вставшие над ямой, словно судьба, прекрасная человеческая картина - куда-то делась сейчас напряженность, зажатость плеч, ремни для выправления осанки лопнули и разлетелись на осколки их пластиковые карабины. Они были красивы и над чернеющей ямой, тем более красивы, чем более черной была яма, чем более черной была тень крыльев на серых облаках.Удивительное дело человеческая картина. Сведенные вместе в должном порядке, люди преодолевают свое врожденное уродство и становятся прекрасны. Но красота такой картины, когда она создается лишь человеческим участием, приторна - фальшивые улыбки кинозвезд. Людей сводят, будто породистых собак или лошадей, ставят в позу - ивспышка магния впечатывает их ослепительно-фальшивые улыбки в картину мира. Искусственно, искусственно, как балет, как любое несвободное движение - уж я-то знаю. Я видела и мертвые человеческие картины, которые создавал Кукольник - извивы составленных из фрагментов тел, конечности, закручивающиеся подобно раковинам, - во всем этом была непростительная насмешка над гармонией. Грубость и глупость. Тело в гробу, естественно печальное, гораздо лучше. И даже закрытый гроб гармоничнее, ибо содержит ту же Тайну, что и знаменитый нарисованный барашек в ящике. Всему сотворенному должно умереть...Искусственная красота уродлива, неся отпечаток потных человеческих пальцев, - но и полная естественность никогда не станет совершенной. Естественность есть лишь убирание препятствий, очищение от мусора и полировка - но отсутствие недостатков... как этого мало!..

Однако есть, думала я, глядя на сгущающиеся тучи, есть золотая середина - сохраняя человеческое участие, придать человеческим картинам такую степень красоты и новизны, чтобы руки, приложившиеся к этому, перестали казаться принадлежащими земным и смертным. Казались бы вмешательством высших сил. Нечеловеческих сил - тех самых, что между пресмыкающимся в грязи смертным и кем-то там, наверху.

Черный лебедь, восхитительная случайность, правящая миром - тебе приношу я себя, тебе, всемогущий! Очищающий от сора человеческих рук. Если ты можешь убивать для создания такой красоты - значит, могу и я. Я - орудие твое. Наослеп кинут мной этот шар, когда я советовала Лили пить таблетки (о нет, совсем не те, что пьют спортсмены... точнее, не совсем те) - я не имела никаких планов, я доверилась могучей власти Случайности. И то, что кошачьи глаза поверили мне, доказывает, что я права. Я - избрана Лебедем, чтобы создать красоту во имя его. И теперь, и теперь тоже я остаюсь убежденной в этом....Тучи сгреблись в кучу над смежившей веки могилой, ослепшей, как закрытые ставни. Упали первые капли, и я почувствовала на себе чей-то внимательный взгляд. Но кто смотрел на меня, так и не поняла - вроде бы все, кто пришел проводить Лили в темное окно, уже уходили. Черный лебедь - не ты ли это?

***

Удобно быть мышью, серой докторской мышью - кто обратит внимание на мышь? Удобно знать, вынюхивать гибким розовым носиком.Узнать, к примеру, что Нина Сейерс хотела пропустить два сеанса, но потом позвонила ее мать и сказала, что на второй из отмененных Нина придет. Доктор Гэмблер пытался сказать, что период траура по дорогому человеку должен быть таким, чтобы успелось немного улечься горе, но на том конце связи категорично отрезали - "Ей нужна помощь врача и она придет".Сон своей встречи не отменял, однако на то, что я поставила его время подальше от Нины, отреагировал равнодушно. И это было непонятно - я ведь видела, как весь тот период, что предшествовал сладкой смертной вони тубероз и торжественной дороге черного с серебром ящика в черноту земляного окна, они были вместе. Определенно вместе, пусть и почти не обменивались словами. Сон приходил один, как и Нина. Их связывали два исчезновения, как я поняла уже после, после тубероз и крыльев на сером облаке - Хизер также пропала.Но в ее случае не было тела, выловленного под мостом, не было опознания, не было оледеневшей в смерти синеватой кожи на таком же ледяном столе - я-то хорошо знаю подобное. Хизер просто не было, и Сона подозревали в причастности к ее исчезновению. Нет, не полиция - его подозревал отец девушки, шипел, кружил вокруг, грозил.И теперь Сона била и крушила темная, словно водоворот, вина - он не должен был, не должен был давать им с Лили так свободно общаться. Не должен был отпускать их.

А через два дня после тубероз и окна в нашем коридоре зашагали совсем новые люди, и степенные стулья с мягкими сидениями, выстроившиеся у стены, испуганно жались к плинтусам. Пришли люди, изо ртов которых цепочками с крючьями выползали вопросы.Стулья слушали, как люди задавали вопросы - когда в последний раз появлялась Лили Потс, когда смеялась, когда говорила и с кем говорила. В отличие от дрожавших стульев я отвечать не боялась - рассказала им, в числе прочего, о замеченной мной симпатии между Лили и Хизер Кан. Также пропавшей, также свалившейся с края плоской земли - прямо в бездну, кишащую китами и черепахами, - но не найденной, не извлеченной из этой бездны с изломанными теми самыми китами костями и объеденным черепахами страшным лицом. Этого я не видела, но повидала довольно таких же, чтобы неспешно представить себе, как выглядела после своего извлечения и перед положением во гроб Лили Потс."Это моя вина. Я не должен был потакать им, не должен был давать им общаться. Я должен был сделать так, как меня просил мистер Кан". Сон повторял это снова и снова, слово в слово.

"Откат", - покачав головой, говорит дубина-доктор. Он был прав - Сона обвиняли в пропаже Хизер, и не столь важно было, делали это власти, отец девушки или сам Сон. Парень снова проваливался в свою собственную бездну, где не было молодого и сильного, где был маленький и слабый, потерянный во тьме, сторонящийся злобных черепах и китов.Ему нужна была Нина - я это поняла сразу. Ему отчаянно нужна была Нина, без нее ему не выбраться, и прости-прощай моя живая картина. Пока тянулась пропажа, пока не всплыло в темных водах тело Лили - я следила за ним, а он не переставал следить за Ниной. Так что за ним совсем несложно было наблюдать - в особенности мыши, умеющей преображаться в кошку. Парик, яркая помада, еще более яркий шарфик на шею и не слишком прятаться.Тебя сочтут молодящейся старухой или потасканной молодкой - но не все ли тебе равно?.. Главное, что это твое надежное прикрытие.

Да он бы, впрочем, не заметил меня, даже и не пытайся я вовсе изменить свою наружность. Он каждый вечер ждал Нину с вечерней репетиции и провожал до самого дома - идя за нею шагах в пяти позади. И она шла, не оглядываясь. Зная, что он там. День за днем - в пяти шагах. Не подходя и не пытаясь заговорить. Как не пыталась заговорить и она. Оба они приобрели схожую манерусутулиться, будто сворачивая плечи вовнутрь - манера вора, который прячет что-то на груди, украденное, неможное, недозволенное. На груди - или в груди.Я смотрела на них и все больше чувствовала себя обокраденной. Что-то случилось, что-то, ускользнувшее от моего взгляда. Меня обокрали на целую картину, поняла я во время речи священника на кладбище, - смотря, как они стоят по разные стороны разрытого, порознь и вместе одновременно. Меня посмели обокрасть, думала я, и я должна восстановить пропавшее....Нину сторожили двое, ее балетмейстер и ее мать, и это было слишком много, если учесть еще и то, что ее сторожила она сама. Лили давала ей свободу - мать свободу отбирала. После попытки вырваться эта гнущая, как упругий пустынный ветер, сила, с которой мать формовала из Нины чудовище, стала еще горячее, суше и упруже. Она прилетала в наш коридор горячим пустынным смерчем и мне начинало казаться, что на стенах появляются следы острых песчинах, промоины и борозды, словно эрозия на камнях, которые грудью встречают такой ветер.Сона сторожил его хозяин. Не говорю "босс" - говорю как есть. Хозяин. Пока Хизер не была найдена, с этим ничего нельзя было поделать - но вот очистить от ненужных людей Нину, как чудесный садовник очищает сад от налетевших палых листьев и веточок, ото всего этого мусора, оставляя чистоту. Чистоту, порождающую мысль о вмешательстве сил нечеловеческих. Черный лебедь, мой царь, мой властелин, позволь быть орудием твоим!***

Знания рождают действия. Я знала, что в ее театре Нину не оставлял вниманием Тома Лерой, руководитель их труппы - и в театр полетели анонимные письма, и в газеты полетели анонимные письма. Кто заподозрит мышь? К тому же я была осторожна - о, как я была осторожна, отправляя все письма из разных мест, у спортивных клубов, у колледжей- кто бы заподозрил, что я вообще могу интересоваться спортом или учебой? Я намекала на участие Тома Лероя в неблаговидных происшествиях, мои письма можно было читать как приключенческий роман - если бы не фамилии почти всех солисток его труппы; не так уж сложно было проследить по истории постановок и фото исполнительниц тех, кто мог или пользовался его вниманием. Вероника Кастлер, Аннелизе Шванкмайер... покойная Бет Макинтайр, покойная Лили Потс. Но ни словом, ни полсловом не упоминала я Нину. Лишь несколько одно письмо, отосланное в театр, косвенно коснулось ее - о том, что Тома Лерой, знаменитый Тома Лерой, гений Тома Лерой некогда участвовал в групповом изнасиловании девчонки из кордебалета.Театр гудел как растревоженный улей, и это гудение отдавалось даже в кабинете доктора Гэмблера - низким глухим подземным рыком, словно в бездне ворочались те самые киты и черепахи. Рычите, рычите, твари из бездны! Ваша мышь, ваша Лоретта не оставит вас голодать.

Мне не составило труда напроситься снова к матери Нины - которая нашла во мне единомышленницу. Чем смотрят глупые люди? Я говорила о том, что человек я, конечно, чужой, но у меня болит душа за ее девочку, такую робкую, нежную и хрупкую, беззащитную перед жестокостями мира. Я ей говорила ее же слова, те самые, которыми она убеждала саму Нину, привязывала к себе - о холоде отточенных граней, готовых изрезать, о ледяных осколках, готовых впиться. И эта женщина поддакивала, когда я упомянула о прежней самовредительской попытке дочери, и совершенно не думала о том, как дочь вонзила в себя острый осколок - не тем ли же движением, каким вгоняют фаллос в распаленную, трепещущую, жаждущую обладания жертву?

Нет, ни о чем таком мать Нины конечно не думала - собственные воспоминания ее были надежно погребены, замкнуты на ключ, который и сброшен был в бездну, в пасти китов, в скользкость черепах.Так говорила я, и она кивала. И лишь когда я заговорила о Тома Лерое и невзначай под видом мнения и тревоги доктора упомянула его интерес к Нине, она ожила и стала убийцей. Было это на следующий день после того, как в театр пришла анонимка с обвинениями Тома Лероя.Я расчитала верно - этот балетный гений почуял, как земля не просто нагревается, а горит у него под ногами, и едва появилась зацепка, малейшая зацепка за реальность, помчался к Эрике Сейерс. И конечно тогда, когда Нины не было дома.

Я не торопилась. Я просто дождалась газет и сообщения о том, что Тома Лерой находится в больнице с травмой черепа, а женщина, в доме которой он был, мертва.Мне не нужно было подробностей - я и без них могла с наслаждением наблюдать на изнанке собственных век, как Эрика заваривает чай (о, их разговор должен был начаться мирно, мирно, Эрика! В этом все дело. И Эрика была на высоте); Эрика заваривает чай, с ее лица не сходит растерянная улыбка - она хорошая актриса. А Тома говорит и говорит, успокаиваясь по мере разговора. Успокаиваясь - да что может эта высохшая вобла, что она могла и может? Кордебалет, не более.

Чай действует не сразу (не менее семи минут, сказала я Эрике. Не меньше пяти, если она превысила дозировку). "Ты хочешь мою дочь?"

Хочет! Куда он спрячется от прыгнувшей сразу в глаза и на язык правды. Он хочет, она нужна ему, быть его пластилином, настраиваться об его руки как скрипка - настроение, состояние. Изломать, выгнуть по форме, и крылья чтобы дрожали, трепетали...Не знаю, как скоро она сорвалась - от серых наглых глаз, от презрительно изогнутого рта. Он конечно же был сильнее, но она мать. Нет жесточе и страшнее матерей. Она сбила его с ног или ударила сзади, или ткнула пальцами в глаза. Он поймал ее руку и отбросил, или оттолкнул, защищаясь, - весь в крови, сбитый с толку собственным взвинченным состоянием. И она отлетела, ударилась виском о край земли. Эрика Сейерс упала с края земли, и твари бездны приняли ее.Черный лебедь вторично явил мне свою милость.