Слово падающего снега (1/1)

Спустя две недели вся больница знала Мотоко в лицо. Она приходила каждый день, как на работу, вне зависимости от состояния и погоды. Приходила, доставала врачей расспросами и сидела на краю больничной кровати, держа в руке безжизненную, но теплую ладонь человека, которого поклялась вытащить с того света. Она щупала его пульс, не веря приборам; она говорила с ним, каждый раз втайне надеясь, что он услышит ее и придет в себя… Но Амамия по-прежнему оставался болезненно тих. Бесполезно. Напрасно.Кихара ходил с Изаки только первые три дня, в дальнейшем он просто понял, что ничем не сможет помочь, ничего больше не узнает, только мешается под ногами. И стал приходить раз в шесть-семь дней, смотреть, не изменилось ли чего. Но это ?чего? меняться даже и не думало.Мотоко узнала от врачей историю великого чуда?— сохранившейся жизни Амамии. Тогда, с множественными резаными и огнестрельными ранами, на глазах рыдающей девочки, уже слыша шаги фельдшеров, он действительно поприветствовал смерть… Клиническую. Но поняли это не сразу, а только в машине, отъезжающей от злополучной заброшки. Откачали исключительно благодаря наблюдательной и дотошной девушке из ?скорой?. Но, вернув бойца к жизни, сообщить радостную весть попросту забыли (или, по крайней мере, так сказали Мотоко). Халатность, да, но Изаки, взвившаяся было в праведном гневе на медиков-склеротиков, достаточно быстро осознала, что своей забывчивостью, мнимой ли, реальной ли, ребята спасли Такаши во второй раз. НМП не отступили бы ни перед чем, чтобы только уничтожить не покорившегося их идеям. Но, вытащив из лап смерти, Амамию снова потеряли. Потеряли в месячной коме. В сентябре был констатирован его переход в вегетативное состояние. С тех пор он так и не открыл глаз.Добродушный хирург, узнав от водителя ?скорой? историю свежепрооперированного на тот момент парня с ножевыми и огнестрелом, проникся и сохранил на память о герое пули, вынутые из его тела. Три штуки. Одну все же оставил себе, а две другие впоследствии отдал Мотоко, посчитав, что для нее они значить будут гораздо больше (в чем не ошибся). Эти пули прибавились к списку предметов, с которыми сержант не расставалась. Пакетик с ними теперь жил по соседству с крестом, траурно-черной ленточкой привязанный к цепочке.Зима становилась странно суровой. Снег метался по улицам, как зверь по клетке, занося все живое и неживое. Близилось Рождество, но в чудо упорно не верилось: слишком холодно, слишком стыло, и лето невыносимо далеко, солнце исчезло, кажется, насовсем. Надежда Мотоко гасла в тяжелых оковах льда. Изаки стала мрачнее и жестче обычного, не шла на уступки, была к бойцам строже чем когда-либо. Ее, готовую наброситься даже на бессознательного Амамию хотя бы за его гробовое молчание, уже начинали сторониться, как на работе и в больнице, так и на улице. Мотоко шла, разрезая собой безысходную стынь нескончаемой метели; ей уже было практически все равно, что творится вокруг, было уже даже не больно. Было пусто. Вой ветра резонировал в полой душе, отдаваясь ревом иерихонской трубы. Все елки и праздничные огни хотелось сжечь и растоптать, они были не к месту, не вовремя, казались неудачной шуткой, бредом помешанного. Противно. Паршиво. Холодно, черт возьми.***24 декабря, 23:40. Метель рвала ночь на клочки, и та билась обезумевшей птицей в оконные стекла спящих людей. Но Изаки не слышала ударов, ей самой было едва ли лучше, чем терзаемым ветром лоскутам тьмы за окном: она металась на постели, обливаясь холодным потом. В ее сне царил удушливый июль, наступавший на горло, его траурное восьмое число. Пыльные серые коридоры и залы злополучного недостроя она теперь проходила… за спиной Амамии. Перед глазами мучительно медленно проходили события, пережитые им: выстрел в плечо, прощание с Мотоко на крыше, крик Саяки, встреча с Цзю, страшные последствия этого неравного боя, автоматная очередь в спину… Пять выстрелов, она считала. Пять оглушительных выстрелов… Всхлипывания Саяки, отданный крест. Вид вдруг начал темнеть, свет?— гаснуть. Мотоко проснулась, издав короткий вскрик. Сердце металось по грудной клетке в предчувствии чего-то. Попытка сказать себе, что это всего лишь кошмар, была бесплодна. Страх не спешил сдавать позиции. Тогда Изаки наконец решилась и протянула руку к телефону, дабы позвонить в больницу, но дотронуться не успела?— он разразился трелью входящего вызова. Принять дрожащими руками…—?Изаки Мотоко-сан, просим прощения за беспокойство в такой час, но Вы просили нас сообщать о любом изменении состояния Амамии Такаши.Да, она действительно об этом просила. Мозг, кажется, превратился в вату, как, в общем-то, и ноги.—?Говорите,?— коротко и глухо скомандовала Мотоко.—?Случилось чудо,?— оживились на том конце. Мотоко наконец узнала в звонившем давешнего медбрата. —?Пациент только что вернулся в сознание!Что?.. Да… Да нет… Или да… ?Вернулся в сознание??..—?А… Амамия пришел в себя?.. —?неожиданная новость стряхнула последние остатки сна. —?Уже еду! Изаки еще никогда не собиралась так быстро и не гнала с такой скоростью.***Все происходящее казалось сном. Больница была неприлично тиха. По углам копошился полусонный персонал (стрелка часов подползала к часу ночи), время от времени кидая взгляды в сторону девушки-посетительницы, идущей твердо и уверенно к палате, где меньше, чем часом ранее случилось, вне всяких преувеличений, самое настоящее чудо. В мозгу Мотоко было так пусто, что свист невольно разбуженного быстрой ходьбой спертого воздуха отдавался там с удвоенной силой и громкостью. Она не запомнила, как дошла до двери палаты; подобравший ее на полпути медбрат что-то назойливо трещал за плечом, но, впрочем, был достаточно полезен: открыл дверь.Амамия уже не лежал, но сидел на постели. Удерживалось это положение явно с большим трудом, но все же. (И как только ему разрешили?..) Трубок и проводов стало заметно меньше. Внимание привлекала неравномерно, отрывисто вздымающаяся грудь. Услышав звук открывающейся двери, Амамия медленно, будто боясь сделать лишнее движение, повернул голову в сторону двери. Секунды обратились в вечность. Взгляд, которым он встретил Мотоко, вмещал столько чувств разом, что было решительно невозможно расшифровать хоть одно; невозможно знакомая улыбка прошлась по сердцу Изаки электрическим разрядом, выбила воздух из легких.Несколько молниеносных шагов спустя она оказалась на привычном месте?— на краешке его кровати, по привычке схватила за руку, но уже не недвижную, ослабевшие пальцы в ответ сомкнулись в импровизированное подобие рукопожатия. Мотоко вздрогнула всем телом; она все смотрела и смотрела в глаза Амамии, силясь впиться взглядом в самую его душу, будто все еще не верила, что он жив, по-настоящему жив. Он, в ответ, так же всматривался в ее глаза, и не мог насмотреться, как путник у ручья, который потерял чувство меры от жажды. Слова, которых, казалось, было так много, все разом застряли у Мотоко в горле, и теперь растворялись в закипающих слезах. Изаки опустила голову, и тихий всхлип смешался с немного нервным смехом.—?Я здесь,?— улыбнулся ее сумбурным мыслям Амамия.—?Давно пора,?— хмыкнула Мотоко, все еще держа в ладонях руку Такаши.Она наконец нашла в себе силы окинуть его взглядом и, так сказать, оценить масштаб проблемы. А оценивать было что: впалые щеки, почти мертвенная бледность, не в меру выступающие ключицы, запястья и пальцы, ставшие еще тоньше, хотя, казалось бы, дальше некуда. Более того, Амамии было очевидно тяжело дышать. Восстанавливаться предстояло долго…Но это все было впереди, ужасно далеко, в том сказочном ?потом?, о котором как-то даже не хотелось думать. А пока они сидели, держась, насколько возможно, за руки и глядя за окно, где мир продолжал методично скрываться под белыми, льдистыми и невесомыми лепестками неведомых цветов. Было не просто тихо, было глухо, да настолько, что можно было разобрать стук сердец этих двоих, общавшихся между собой каким-то странным методом, который впору бы назвать телепатией.Вежливые, бесшумные стрелки настенных часов показали два часа ночи, или, вернее, утра. Мотоко и Амамия могли поклясться, что в этот самый момент услышали, даже, скорее, почувствовали слово падающего снега. Это слово, так много значившее для них обоих, было: ?Дар?. Зимнее солнце?— старый, медлительный пилигрим, идущий с передышками, так что оно отнюдь не спешило всходить. Но разве это важно, если весь мир замер под пушистым снежным одеялом, заискрившемся с удвоенной силой просто потому, что настало 25 декабря, день, когда исполняются самые искренние желания, день торжества добра и света, и кто-то уже получил свой выстраданный, желанный, немного досрочный дар новорожденного Христа.