Глава 7. Новое лицо, старые друзья (1/2)

Проводя однообразно продолжительные дни в доме с прочной звукоизоляцией за высоким забором, Эмили все чаще ощущала себя заключенной. Тони едва можно было отождествить с надзирателем – в его поведении наблюдалась ярко выраженная отеческая забота, а в любых жестах угадывалось желание подбодрить ее и внушить крепкую уверенность в себе и окружающем мире. Однако его жилище не внушало тех же самых чувств.Все, что находилось по ту сторону забора, постепенно начинало вытесняться из памяти, превращая образы в туман и унося их прочь. Но туман сгущался по ночам и врывался в ее сны, красными каплями стекая по крышам домов города, который представал перед девушкой в образе оживающего прошлого.Она с трудом, но узнавала в чертах человека, возникавшего перед ней в этом прошлом, мистера Флауэра. Героя войны и уважаемого детектива. Ее отца.Что значил один выстрел для человека, который выжил под кровавым градом войны на далеком сицилийском острове? Она бежала от этого вопроса до тех пор, пока не встретила доктора Лестера. Человека, который уже дважды укрыл ее от суда.

Она не посмела говорить с ним об отце, но, испытывая на себе его изучающие взгляды, поняла, что он знает гораздо больше остальных.Смерть была его работой, и он имел все необходимое для того, чтобы ставить точные диагнозы своим ?пациентам?.

Эмили не была уверена в том, что доктор Лестер подтвердил бы слова Фальконе о ее ?таланте?. Дело было куда более темным, чем могло казаться на первый взгляд. Именно так думала она, каждый раз сталкиваясь во сне с неизменной копией отца.Но за его спиной были другие тени. Женские тени.Ярче была тень ее матери, к гибели которой Эмили приложила руку косвенно. Дейзи робко обвивала руками фигуру Кеннета и неизменно клала голову ему на плечо. В отличие от него, она не пронизывала свою дочь взглядом – и совершенно не смотрела на нее, обращая свой тусклый взор целиком на мужа.Другой тенью, которая приближалась уже к самой девушке, была юная Клара, чье тело под именем Эмили Флауэр сейчас лежало на северном кладбище Эмпайр-Бэй. Ее черты под воздействием времени и недолгого знакомства быстро размылись и представляли собой больше ходячее напоминание о человеке. Однако она была полноправной жительницей этого города – мыслью, пронзающей мозг и не желающей хотя бы немного облегчить тяжкий груз вины, что лежал на душе у той, что искренне считала себя пособницей убийцы.

***Эмили не просыпалась по ночам и не страдала бессонницей – в сон она проваливалась быстро, будто реальность кровавого города каждый раз отчаянно желала овладеть своей пленницей. А пробуждалась Эмили уже с трудом – почти каждый раз собственными руками цепляясь за жизнь, ускользая прочь из черных объятий сновидений.***Солнечный свет стремительно пробивался через плотно задернутые бежевые шторы и окутывал теплом скупые цвета дежурной обстановки в кабинете доктора Блумберга.

Гладко выбритый, с подкрашенными и уложенными волосами, в свободной голубой рубашке с серыми продольными полосами – пятидесятилетний мужчина выглядел несколько моложе своих лет и больше был похож на кинозвезду, чем на пластического хирурга. Он добродушно улыбался Эмили и вот уже на протяжении получаса вел с ней непринужденную беседу.

- Кем были ваши предки? – этот вопрос он задал одним из первых, когда девушка вошла в кабинет и, несколько рассеянно с ним поздоровавшись, села напротив его рабочего стола. – У вас интересная внешность – чувствуется смесь разных кровей, но итальянской все же больше.- Это довольно странно, учитывая, что итальянское происхождение только у моей бабушки по линии отца. Ее семья родом из Ломбардии. Дед был американцем – более точной родословной я не знаю. Предки моей матери родом из Франции.

- Вы привлекательны и юны для своих лет – поверьте, естественным ходом через некоторое время ваша красота распустилась бы, как пышный цветок. Мне даже жаль вмешиваться в природу, но увы, раз того требуют обстоятельства… Просто знайте, что я сожалею.- Моя внешность не заслуживает таких высокопарных слов, право, - на лице Эмили изобразилась ирония, за которой проглядывала плохо скрываемая досада. – Мы же не мертвеца хороним.Однако беседа с доктором помогла ей успокоиться и перестать концентрироваться на мысляхо предстоящей операции в темных тонах. В конце концов, она никогда особо не заботилась о своей привлекательности и скорее считала свое лицо самым обычным, даже неказистым.

- Вам введут надежный анестетик, который подействует дольше, чем будет продолжаться весь процесс. Вы проснетесь на следующий день – и, как ни в чем не бывало, продолжите жить и здравствовать.

- Эмили Флауэр уже сгорала в пожаре, переживет она и несколько надрезов скальпелем, - мрачно пошутила девушка.***Ее отвели в стерильное помещение с ослепительно-белыми чистыми стенами, заставленное оборудованием. Посредине отливал серебристым мерцанием операционный стол. Прямо перед Эмили медсестра быстро расстелила белоснежную простыню и разложила прочие принадлежности.Блумберг жестом пригласил Эмили сесть на стул, стоявший у стены, и, обернувшись к двери, махнул рукой.К ним подскочил невысокий щуплый паренек с фотокамерой в руках.- Что это? – невольно замахала руками девушка, пряча лицо.- Стандартная процедура, - пояснил Блумберг, отходя в сторону. – Мы всегда сравниваем результаты до и после. Кроме того, у любой уважающей себя компании имеется обширная клиентская база данных.- А разве в случае чего эти данные не раскроют обмана? – негромко возразила Эмили. Она, как дочь детектива, имела неплохое представление о путях, которыми шли ищейки, добывая информацию по тем или иным делам.- Сомневаясь во мне, ты сомневаешься в боссе, - лаконично ответил Блумберг. – Сейчас не время устраивать игры. Мое время расписано по часам, и чем дольше ты будешь оттягивать начало операции, тем небрежнее мне придется ее проводить, стараясь уложиться в сроки.Руки Эмили бессильно опустились по швам, и она, приняв безразличный вид, обратила взор на камеру. Стекло объектива сверкнуло, и на мгновение ей показалось, будто темное бездонное око, пробив все преграды, заглянуло прямо в душу. Паренек, прислонившись лицом к камере, свободной рукой проделывал некоторые манипуляции, регулируя механизм и вращая рычаг объектива. Затем последовала слепящая вспышка. За ней спустя некоторое время - еще одна.Медсестра заботливо помогла Эмили раздеться, облачиться в сорочку и улечься на стол. Доктор Блумберг тем временем вытирал стерильным полотенцем вымытые руки и натягивал тонкие хирургические перчатки. Обернувшись, он успел окинуть профессиональным взором отлично сложенную фигурку девушки.- Я сам, - кивнул он ассистентке и, приблизившись к столу, подал еще одну реплику:- Наркоз, будьте добры.Он сам ввел инъекцию.Пока Эмили, бледнея, медленно теряла сознание, он стоял рядом и тихо приговаривал:- Спи крепко, девочка. Ты уже не проснешься прежней. А я сделаю все возможное, чтобы помочь тебе.

***Бесцветная пелена – мягкая, обволакивающая, успокаивающая. В этом сне не было жертв и алых следов – лишь перистые облака и дым. Музыка тишины струилась невидимым дождем, оттесняя шум внешнего мира. И это могло длиться вечность, однако однажды оболочка не выдержала и сдалась натиску усиливающегося гомона. Голоса – инородные в этом сером пространстве – вновь заполняли чистый лист красками.Эмили почти легко пришла в сознание. Лишь поначалу она оцепенела от страха, боясь, что никогда не сумеет выбраться из того состояния, когда человек полностью ощущает себя ?овощем? - обездвиженным грузом, мысли которого отрешены от внешней действительности. Она была окружена звуками, но ничего не видела. Постепенно зрение восстанавливалось, выбираясь из плотного тумана, и вскоре она смогла разглядеть окружающую обстановку.По краям больничной койки, стоявшей в самом углу комнаты, были расположены две тумбочки – на одной стояла лампа под ярким абажуром и лежали какие-то препараты, а на другой возвышалась фарфоровая ваза, в которой распускались бледно-розовые тюльпаны. Эмили небрежно оглядела прекрасный и хрупкий букет, и далее ее взгляд уже свободно и медленно путешествовал по окружающей обстановке, в которой не было ничего, что по-настоящему привлекало внимание. Серые стены, непроницаемые жалюзи на окнах, невысокий шкаф в углу, а около него кресло и столик, на котором лежала ровная стопка журналов.Вслед за зрением возвращались к жизни и оцепеневшие конечности. Первым делом Эмили, конечно же, постаралась протянуть одеревеневшие руки к лицу – и наткнулась на плотную маску из бинтов.Девушка бессильно вытянулась и замерла, направив взор в побеленный потолок.- Теперь кое-что изменилось. Если об этой тайне узнают другие, у тебя не будет другого выхода, как окончательно покинуть меня?От этого голоса у Эмили кровь прилила к сердцу и запульсировало в висках.Руби – бедная сестренка Руби, малышка, которую она оставила сиротой. Ей не было места в кровавом городе Эмили, ибо она все еще была жива. И девушка должна была сберечь хотя бы эту жизнь.Руби опустилась к кровати старшей сестры и прижалась к ее безвольно лежащей руке щекой.- Не бойся, я не выдам тебя. Просто не покидай меня, раз ты все еще живешь в этом городе и пошла на все это. Дай мне знак – хотя бы крошечный. Когда ты пройдешь мимо – я почувствую это. Я ничего не скажу, но… буду знать, что ты где-то неподалеку, и однажды, когда все закончится, мы вновь воссоединимся. Не как прежде… - в голосе девочки послышалась уловимая дрожь. - Но хотя бы мы с тобой будем вместе.Эмили с горечью взглянула на сестру и тихо сказала:- Я нужна тебе такой? Жестокой, расчетливой, хладнокровной убийцей? Ты сможешь разделить со мной эту ношу? Принять то, что произошло…Руби подняла глаза, в их уголках сверкнули маленькие слезинки. Она безмолвно вглядывалась в лицо… точнее, в белоснежную маску, закрывшую от нее облик Эмили. Лишь спустя минуту она прошептала:- Что бы ни произошло, ты – неотъемлемая часть моего мира. А я – твоя. Мы не можем расстаться навсегда. Я не уверена, что выживу в этом городе одна, без тебя.

***Когда Эмили окончательно пришла в себя, в комнате от надвигающегося на город вечера побурели краски. Она по-прежнему была одна. А розовые тюльпаныв вазе странным образом поникли, склонившись вниз, будто от тяжелого невидимого груза.

Возле вазы лежал плотный бумажный конверт.

Эмили потянулась к нему и взяла в руки. От вещицы слегка веяло горьковатым парфюмом.Включив лампу, девушка принялась распечатывать конверт. А спустя минуту она вздрогнула, и фотография, вытащенная на свет, едва не выпала из рук.Это был снимок, сделанный на Рождество. Руби очень хотела, чтобы старшая сестра вместе с ней улыбалась на фоне заснеженной Ред Черч, а Эмили терпеть не могла посещать церковь по праздникам, да и тогда тайная жизнь уже трещала по швам, поэтому улыбка старшей сестры была фальшивой и тусклой. Однако это не отменяло общей красоты фотографии. Черно-белому фону не удалось передать той гаммы красок, которыми всегда пестрел город в Рождество, не сумел он запечатлеть и живого румянца на щеках Руби и бледность Эмили, однако именно это придавало снимку налет необходимой гармонии и спокойствия. Сестры были вдвоем, пусть и тогда между ними уже пробежала тень.

А на обороте аккуратным почерком по диагонали было выведено:?Моей старшей сестренке. Если ты получишь эту фотографию, то пусть мне приснится тот день, когда папа вернулся с войны, и мы все вместе собрались за столом. Ты – моя семья, и я по-прежнему верю в то, что ты не могла исчезнуть из нашей жизни навсегда?.Горячая слеза упала на последнюю строчку. Эмили приподнялась и, прислонившись к спинке кровати, подняла перед собой снимок. Это было изображение жизни, которая ее не устраивала. Которую она с легкостью променяла на разбой и грабежи. На фотографии Эмили была собой и тяготилась этим.

Теперь она была неизвестно кем – и ее жизнь оборвалась еще до того, как ей изрезали скальпелем лицо. До того, как тело Клары было найдено в сгоревшей машине. Она оборвалась даже не тогда, когда Эмили сделала тот роковой промах.Ее жизнь закончилась тогда, когда в голову впервые закралась мысль о том, что преступная жизнь может заменить ей семью.

Теперь она уже не могла порвать со своей верой. Этот путь теперь был единственным, который привел бы к благополучию тех, кто все еще жив.

Однако Эмили все же хоронилась где-то в глубине собственной души. А напоминанием ей теперь служил снимок, который девушка спрятала под подушку и, вновь уставившись в потолок, медленно погрузилась в сон.Под крышей клиники девушка провела еще неделю, прежде чем за ней приехал Тони.***Руби, от радости подпрыгивая, бодрым шагом прогуливалась вдоль района Маленькой Италии. Природа в апреле щедро делилась солнцем, словно вымаливая прощение за самые холодные в истории города зимние месяцы.На прошлой неделе Кларетта наконец-то разрешила ей самой добираться из школы домой. До этого, сколько бы девочка ни упрашивала, она оставалась непреклонна. В связи с этим Руби сердилась и часами сидела одна в своей комнате, не понимая, что просто настолько дорога Кларетте, поэтому бабушка не решалась отпускать ее одну.А теперь она была свободная и почти уже взрослая. Данные когда-то обещания остаться ребенком выветрились из беззаботной памяти. Теперь Руби всей душой желала поскорее вырасти и превратиться в прекрасную девушку.

Чтобы однажды войти в церковь и уже наравне как бы случайно встретиться с тем, кто все это время тревожил ее мысли…Она, наверное, так бы и витала в облаках до самого конца пути, если бы за углом ее не поджидали уличные музыканты.Кем были эти музыканты? – Бедными и простыми, честными ребятами, которые искали возможности заработать на лишний кусок хлеба, но не хотели примыкать к бандам малолетних разбойников.Кончина Дрэго и его друзей еще некоторое время траурным шлейфом витала над районом, отпугивая особо осторожных и впечатлительных ребят. В их числе был и Альфредо Марино, долговязый сухопарый пятнадцатилетний паренек, который взял с собой двух друзей и собрал группу, игравшую в разные дни в разных концах района, привлекая внимание прохожих. Альфредо довольно сносно играл на гитаре, а его друзья управлялись с самодельными ударными инструментами.Им обычно перепадало каких-нибудь несколько центов, ибо всегда и везде найдутся сердобольные и просто весельчаки, которым не жалко и не зазорно будет кинуть в футляр музыканта пару монет.

Спустя некоторое время музыканты стали избирательными в отношении тех мест, где усаживались играть. Несколько раз им довелось столкнуться с не столь дружелюбными соотечественниками, давно считавшими ?нагретое местечко? исключительно своим. Среди них был и довольно сильный физически попрошайка, и торговцы, и те, кому категорически не пришелся по вкусу разношерстный репертуар парнишек.Но вот то место, где Руби впервые их встретила, впоследствии стало одним из самых их любимых, и во многом благодаря именно знаковому знакомству.***Зажмурив глаза от солнца, Альфредо машинально перебирал пальцами по струнам инструмента, когда-то принадлежавшего его дяде – тот в последние годы спился и выносил из своего дома все сколько-нибудь ценные вещи. Тогда Альфредо, которому очень жаль было инструмента, на котором дядя учил его играть с самого раннего детства, первый и последний раз в жизни решился на кражу. Рано или поздно гитара ушла бы за бесценок какому-нибудь невежественному барыге. Альфредо не жалел о том, что сделал – как не жалел и дядю, пусть когда-то и заменившего ему отца, которого у парнишки никогда не было, однако теперь мало походившего на человека.Теперь Альфредо отвечал за мать и двоих младших братьев. И ему надоело смотреть в глаза вечному спутнику каждого второго итальянского иммигранта – нищете. Он мечтал выбиться в люди, но сделать это не ценой своего достоинства, а заработать честно. Судьба итальянцев, с малолетства продвигавшихся по шаткой преступной лестнице, его не прельщала. Он мечтал о том, как станет знаменитым музыкантом, откроет свой ресторанчик и целыми вечерами будет выступать для зрителей – самых разных, от бедного докера до состоятельного торговца. И мафия не приложит руки к этой мечте. Он будет независимым и не преступит свои принципы.А пока он играл простые песенки из тех, что ему приходилось слышать по радио, подбирая их на слух и делая это неплохо, однако недостаточно виртуозно – не хватало опыта и мастерства. Его друзья также довольно сносно управлялись со своими нехитрыми партиями на ударных.***Когда Руби впервые увидела эту троицу, они старались в такт исполнить очередную новомодную песенку, которую Альфредо выловил на радиостанции, игравшей в одной из закусочных в Вест-Сайде – в поисках вдохновения он в свободное время бродил по разным местам в городе, которые еще позволяли впускать к себе оборванных итальянских мальчишек.Руби не на шутку заинтересовалась. Ее интерес к музыке с каждым днем рос все выше, и пение в церковном хоре по воскресеньям уже казалось девочке потолком укрытия, за пределы которого она отчаянно стремилась вырваться.Она не слушала радиостанцию, песни с которых копировал Альфредо, но зато она любила слушать классику – баллады, оперные партии и неаполитанские песни. Услышав, как играют музыканты, она очень сильно захотела, чтобы они исполнили что-то подобное, а не жужжащий хит, который девочке был совершенно не по душе.Она слегка затормозила и некоторое время постояла в раздумьях, однако скрепя сердце вытащила из-за пазухи монету, подаренную бабушкой за отличные оценки, и, приблизившись к музыкантам, бросила ее в футляр из-под гитары.Альфредо мгновенно прервался, чтобы окинуть удивленным взглядом эту дерзкую девчонку в опрятном пальтишке, чья монета с таким звоном приземлилась на дно футляра. Ему хватило ироничности сделать шутливый реверанс в сторону Руби, после чего он в приподнятом настроении прочирикал:- La vostra moneta - e stiamo andando incontro ai desideri dei nostri amici*. Чего желаете, signora?Руби несколько смутилась и даже сделала несколько шагов назад.- Chi si paga - si prenota la musica. Кто платит - тот и заказывает музыку. Так что нам сыграть для столь юной особы? – склонив голову набок, с широкой улыбкой проговорил Альфредо.- Старинные неаполитанские песни знаете? – робко произнесла, наконец, Руби, потупив взор.Троица дружно посмотрела на нее и рассмеялась.- Это не наш репертуар, но мы попробуем что-нибудь сообразить. Уж слишком ярко сверкает твоя монета, - прищурившись, сказал Альфредо.Он уверенно подмигнул товарищам и провел по струнам, извлекая протяжный звук.Дядя однажды играл ему нечто подобное, но парнишка не был уверен, вспомнит ли он ту песню сейчас, спустя столько времени. Однако механическая память оказалась куда крепче, чем он ожидал.Руби узнала песню с первых нот. Это было одно из тех задушевных итальянских посланий, от которых веяло экзотической стариной и незнакомыми ей, но все же в какой-то степени родными пейзажами. Она не удержалась и запела. Итальянский она знала не очень хорошо, однако слова впились в память и лились из ее уст сами – достаточно было лишь довериться песне.Руби напевала – и испытывала новые ощущения, ведь раньше ей не доводилось петь на улице, перед незнакомыми мальчишками и под гитару. Песня кончилась неожиданно быстро, и когда был сыгран последний аккорд, девочка отошла от наваждения и только собиралась поблагодарить незнакомцев за эти прекрасные минуты, как вдруг увидела перед собой протянутую для рукопожатия руку музыканта.- Я – Альфредо, для друзей Альфред, - дружелюбно сказал он, не отрывая восхищенного взгляда от Руби. – Если ты позволишь, я с этого дня постоянно буду мечтать о том, как ты поешь вместе с нами. Это было чудесно.______*(ваша монета - и мы идем навстречу пожеланиям наших друзей)***В мае стала известна судьба Вито Скалетты, который был приговорен к 10 годам заключения в тюрьме за торговлю крадеными талонами на бензин. Положение страны на момент совершения преступления, безусловно, отягощало приговор, и только что наступившая победа в войне ничуть не смилостивилась над теми, кто ?всячески препятствовал ей?.

Гарнет не особо расстроилась по этому поводу. Заключение Вито в тюрьму за столь незначительное по меркам преступного мира деяние лишь подтверждало тот факт, что он - самая мелкая сошка, до которой нет дела даже его собственной семье. Однако его другу Джо было не наплевать, и он слишком рьяно вступился за друга перед своим капо, за что схлопотал место в черном списке и был вынужден срочно покинуть город.Но прежде он позвонил Тони, чтобы тот приехал на вокзал и ?забрал ключи от квартиры?.Подслушивавшая на другом конце провода разговор Гарнет тотчас поспешила в гостиную, чтобы успеть поймать Тони прежде, чем тот успеет покинуть дом.Прежнее имя действительно отныне не принадлежало ей – зато вместо этого у нее был другой, слегка вздернутый, нос и пухлые розовые губки. Стоило Блумбергу немного поколдовать над девичьим лицом – и оно уже не напоминало о прежних чертах.

Тони с трудом привык к этой новой сожительнице – однако ее легко узнаваемые манеры разговора и поведения в итоге примирили его с положением вещей.

И все же Гарнет заметила, что с недавних пор его обращение к ней охладело.- Можно и мне наконец-то выбраться из этой кротовьей норы? Тем более с недавних пор мое общество стало совершенно безопасным для любого человека.- Кто я такой, чтобы мешать девушке прощаться с возлюбленным, - саркастически отозвался Тони, снимая берет с вешалки. – Полно краснеть, я же не слепой, в отличие от этого повесы. Если ты не будешь полчаса наводить красоту, то, возможно, еще успеешь заскочить в автомобиль прежде, чем он отъедет от дома.- Зачем мне наводить красоту – я теперь и так ничего, - расплывшись в довольной ухмылке, парировала Гарнет. – Это тебе стоит поспешить, иначе я заведу мотор прежде, чем ты донесешь свои дряхлые кости до машины.

- С ?красотой? у тебя и дерзости прибавилось, хотя казалось, что дальше некуда. Не стоит добавлять мне лишние пару десятков лет.

- Нет, восемьдесят лет даже для тебя – чересчур.- Да ты совсем отбилась от рук, дорогая, - вскинув густые брови, хмыкнул Бальзамо.

***В районе Диптона Гарнет не была с тех пор, как в Эмпайр-Бэй приехал Кеннет Флауэр. В тот заснеженный январский вечер Эмили Флауэр стояла на платформе железнодорожной станции вместе с сестрой и ожидала надвигавшихся перемен.

Прибывая на вокзал, человек неизбежно поворачивает свою судьбу в другую сторону, в независимости от движущих им причин – будь то поездка в другой конец страны или же проводы друга, уезжающего в этот самый конец.

Сама того не подозревая, Гарнет шла навстречу тому, чтобы окончательно распрощаться с еще одной ниточкой, связывавшей ее с Эмили – девической влюбленностью.

Джо поджидал их в темном углу зала ожидания – непривычно скрытный и осторожный. Но едва он увидел Тони, как тотчас бодро подпрыгнул на месте и шустрым шагом направился навстречу им.- Вот что значит платить по счетам. Более чем уверен, что не будь за Генри должок – тот самый, когда мы спасли его задницу и довезли ее прямо до Эль Греко, – он сам мог бы приехать ко мне домой и пустить пулю в лоб в обмен на пару сотен зеленых друзей и личную благодарность от Луки, - последние слова прозвучали с особым сарказмом. - Слава Мадонне, он человек чести и, в отличие от этого самого Луки, не пидор.

- Помогли ему вы двое, а бегством спасаешься ты один, - не преминула уколоть его Гарнет.