2. Apostle (1/1)

Пока Кеплингер отсыпался после ночного инцидента, Кен получал новый выговор. Уже пятый за три недели. Это слишком много.Вне зависимости от количества проволочек их словарное содержание не менялось от раза к разу. Этот тоже разнообразием не отличался: сначала лекция про обязанности, подробная, без единого упущения, после?— ещё одна лекция, но уже про возложенную ответственность, и на десерт?— перечисление всего того, что может обрушиться на несчастную голову того, кто не будет выполнять установленные правила.Но в этот раз начальство пошло на серьёзные меры. Ханлона лишили заветной записной книжки. Уничтожать не стали － просто убрали в надёжное место. Это и правда было серьёзно, ведь не мог же он появится в студии на первом в жизни прослушивании без своих материалов. Звуковых записей у него не было, поэтому блокнот был единственным вместилищем его творческих порывов.Хотя нет, все записи хранились у Кена в голове, что могло сыграть ему на руку. Но он не мог переписать всё это, не попав в поле зрения стоящих над ним инстанций. Поэтому идея пришла, когда вокалист прибыл в студию к Руперту. Повезло, что он пришёл туда раньше коллег Кеплингера.—?Руперт, мне нужна твоя помощь.—?В чём же?—?Нужно переписать все мои наброски.—?В смысле? Зачем?—?Просто… мой блокнот, где они находятся… в общем, я не могу его сейчас держать при себе.—?В чём дело? —?Руперт был явно озадачен происходящим. Подобная выходка казалась как минимум странной и в какой-то степени безответственной.—?Не могу сейчас сказать. Позже, хорошо?—?Ладно, в чём помощь-то заключается?—?Ты должен написать всё своей рукой.—?И как ты себе это представляешь? —?глаза Кеплингера становились всё больше от удивления и странности этой ситуации.—?Я тебе надиктую, не волнуйся. Я всё помню наизусть.Руперт шумно выдохнул и потянулся за чистой бумагой. Это была самая странная просьба из тех, которые ему приходилось выполнять.—?Ну, бери гитару тогда, механически-то проще будет вспомнить.—?Спасибо, Руперт. У нас есть ещё время?—?Да, час-два в нашем распоряжении точно.Ближайшие полтора часа музыканты потратили на восстановление архива наработок Кена. Благодаря хорошей памяти шотландца, закончить удалось даже раньше, чем предполагалось. После этого некоторые наброски даже стали лучше в некоторой степени: сгладились шероховатости в гармонии, появились вторые партии и подчистились тексты. Каждая страница песен была написана рукой Руперта и подписана им, а также и Кеном.Когда в студию приехали Гэри и Маршалл, Кенни и Руперт говорили о чём-то своём, сидя на кухне.—?Доброго вечера, ребята,?— Кеплингер встретил коллег лучезарной улыбкой. Он весь день находился в приятном волнении, которого он не чувствовал уже долгое время. Руперт был почти на 100% уверен, что коллеги тоже оценят талант Кена.—?Здравствуй, Руперт,?— Маршалл пожал австрийцу руку,?— а это, я так понимаю тот, ради кого ты нас позвал.—?Да, знакомьтесь, это Кен.Ханлон подошёл поближе и обменялся приветствиями. После более подробного знакомства было решено перейти к делу.—?Ну что ж, Кен, уже не терпится послушать тебя.—?Да, конечно, ведь за тем вы и приехали.Музыканты вернулись в студию. Кен решил сыграть новую песню, которую завершил буквально накануне судьбоносной потери.Мягкий перебор струн и бархатный голос вокалиста делали своё дело. Песня будто укачивала и вводила в состояние благоговейного спокойствия. Руперт впервые слышал её, и сейчас ему казалось, что человек, который сидел напротив и пел, появился в его жизни вовсе не случайно. Точнее он уже был, но негласно. Может быть они оба даже не знали об этом, но Провидение распорядилось так, что они столкнулись.?When I look in your eyes, you make me believe the improbable, the impossibleStay close to me, and I’ll always be your loyal, your faithful ApostleI know that you suffer, you don’t have to sayI would do anything to make it go away…? 1*На последних строках взгляды Кенни и Руперта встретились. В глазах Ханлона явно читалось, что каждое слово этой песни было адресовано именно Руперту. Apostle, как потом она была названа, была тем самым искренним и чистым позывом души Кена.Пока песня лилась по комнате, шотландец нередко бросал краткий и незаметный взгляд на Кеплингера. Благо, чёлка, постоянно падающая на глаза, помогала оставлять это незамеченным. Все эти несколько минут на сердце вокалиста было тревожно. Он боялся даже не того, как оценят его Гэри и Маршалл, и примут ли они идею Руперта о том, чтобы он присоединился к их проекту, а переживал о том, как сам Руперт услышит эту песню. Как воспримет её. И именно в тот момент, на последней фразе, Кен увидел, что нужные слова были услышаны, хотя австриец пытался тщательно это скрыть, как пытался скрыть и появившееся так не вовремя смущение. В ответ на это Кенни одаривал его нежным понимающим взглядом и слегка улыбался одними уголками губ.Как только последний аккорд погас и утонул в звукоизолирующем покрытии на стенах студии, между музыкантами повисла тишина. Казалось, что длилась она вечность, возможно, и не одну, хотя на деле прошло всего несколько секунд.—?А Руперт не соврал,?— наконец Маршалл подал голос,?— ты и правда талант, Кен.В комнате послышался облегчённый вздох. И это был вздох Руперта. А сам вокалист лишь слегка улыбнулся.—?Согласен. Кен, ты и твой голос определённо нужны нам. Ты в деле? —?к разговору подключился и Гэри.—?Безусловно.—?Тогда добро пожаловать в наш ?Тёмный дом?, друг мой.Обменявшись рукопожатиями и недолго думая, музыканты решили взяться за работу. Руперт был откровенно счастлив и носился как заведённый. Его представление об идеальной музыке для новой группы наконец-то собралось воедино. Такая черта как перфекционизм часто служила австрийцу во благо, и этот случай не стал исключением. Хотя, возможно, это было всего лишь чистой воды везение, но так или иначе для Darkhaus был найден отличный вокалист.После нескольких часов за очередными правками, микшированием и записями, Гэри и Маршалл отправились по домам. Проводив коллег, Руперт зашёлся в приступе радости и восторга. Приступ этот был не из обычных. Эмоции били через край, при этом Кеплингера нисколько не смущало присутствие Кена рядом. Что-то ему подсказывало, что рядом с этим человеком он может быть каким угодно, что он может ему доверять в полной мере.Новоиспечённый фронтмен лишь умилённо наблюдал за радостным, как дитя, Рупертом. Кенни и сам был рад подобному стечению обстоятельств и всему тому, что из этого вылилось. Он почти не слушал горячих речей своего подопечного, а просто смотрел на него и наслаждался осознанием того, что его мечта наконец-то сбывается. Пусть и гораздо позже, чем он того хотел когда-то.Наконец Руперт перестал маячить по комнате и сел на стул, но словесный поток не иссякал. Подобное с ним случалось очень редко, ещё реже его видел кто-то в этом состоянии. Не то, чтобы композитор был скуден на эмоции, просто он держал их под контролем, поэтому подобные экспрессивные всплески доводилось видеть только Кену и, возможно, однажды в юношестве свидетелем был один из членов семьи Кеплингера.Ханлон наконец решил усмирить этот ходячий заряд взрывчатки. Он сел напротив него и положил руки ему на плечи.—?Руперт, остынь, по идее сейчас я должен сновать туда-сюда по комнате и голосить, как ты это делаешь последние минут десять.—?Но ты почему-то этого не делаешь,?— весьма язвительно ответил Руперт.—?Должен же хоть кто-то уравнять эмоциональный фон. Иначе, мне кажется, ты бы давно взорвался вместе с домом на радостях.—?Что-то в этом есть. В нашем деле главное?— баланс.—?Именно,?— Кен поднялся со стула и уже собрался уходить,?— а теперь, раз ты наконец умерил свой пыл, я пойду, пожалуй.—?Погоди, давай допишем Апостола,?— в светло-зелёных глазах австрийца промелькнули умоляющие огоньки,?— пожалуйста.На самом деле Руперт просто не хотел отпускать шотландца. Ему было с ним необъяснимо спокойно, он чувствовал себя будто под незримой защитой.—?Хорошо, давай допишем,?— в голосе Кенни была явно слышна снисходительность, будто он потакал капризу ребёнка, но ему это было только в радость.Уже в который раз за день музыканты взялись за гитары. Голос было решено пока что не записывать, даже в порядке эксперимента с акустической версией: Кену следовало отдохнуть, ведь он немало текстов перепел за это время. Сначала повторили обе партии вместе (сегодня была написана партия для соло-гитары), а потом записали каждую по отдельности. Чистку и сводку Ханлон доделывал в одиночестве, потому что Руперта в определённый момент сморило, и он заснул прямо за столом в обнимку с гитарой, на которой что-то наигрывал несколько минут назад.Как только пробила полночь, Кенни оставил работу над микшированием и решил уложить Руперта спать как положено. Сонливость и усталость не одолевали Кена, поэтому было решено, что Кеплингер проснётся утром в кровати, а не щекой на столе и гитарой под ногами.Первым делом инструмент был аккуратно высвобожден из рук австрийца и во избежание случайных неосторожностей убран на подставку. Далее Кен взял на руки и самого Руперта. Сначала ноша показалась тяжеловатой, но как только нагрузка была распределена должным образом, Ханлон двинулся в сторону лестницы, ведущей наверх.К счастью, путь до спальни был пройден без происшествий. Кен аккуратно положил Руперта на кровать, разул его и накрыл одеялом. Спящий слегка жмурился, наверное, ему снилось что-то неприятное. Заметив это, Кенни наклонился к Руперту, мягко убрал чёлку, упавшую ему на глаза, и поцеловал его в лоб. После этого Кеплингер заметно расслабился и даже начал слегка улыбаться. Шотландец был будто удовлетворён такой реакцией: его лицо тоже приглушённым светом осветила улыбка, а глаза были полны умиления и заботы. Сейчас он понимал, что ничто на свете не способно разрушить его тихое счастье, и с этими мыслями он оставил Руперта отдыхать.А впереди Кена ждало нечто неприятное: очередной выговор. Но этот был из ряда вон.—?Кеннет, это уже выходит за рамки дозволенного, тебе не кажется? —?Анна стараясь сохранять хладнокровие, хотя в этом случае это было трудно.—?Прости, Анна, я…—?Даже не оправдывайся! —?девушка повысила голос. —?К тому же, ты собираешься оправдывать совсем не то, о чём и правда следует беспокоиться.Кен ясно понимал, за какой проступок его сюда вызвали. Он осознавал, что могли бы с ним за это сделать, но его статус имел один огромный плюс?— иммунитет ко всем самым жестоким наказаниям.—?Да, я знаю, что совершил непоправимое—?Не просто непоправимое, Кеннет. Ладно бы он всё-таки тебя увидел тогда один раз и всё, но нет же! Ты решил остаться с ним, да ещё и коснулся жизней других людей! Ты понимал вообще, что ты делаешь?!—?Да, я ясно осознаю все свои действия,?— слова начальницы задели Ханлона за живое, и он просто не мог спокойно на них реагировать. В его голосе начали проскакивать по-настоящему металлические нотки, от которых обычному человеку стало бы не по себе, но только не Анне.—?Ах, ты осознаёшь? Почему же что-то мне подсказывает, что не совсем. Сколько лекций об ответственности тебе было прочитано только за этот месяц?—?Пять. Это шестая.—?Не думаешь, что многовато?Кенни молчал. Он понимал, что Анна права по всем статьям, но не мог ничего с собой поделать. Какое-то неведомое безрассудство обуревало его, когда он находился рядом с Рупертом на протяжении последних нескольких лет. Внутренняя дисциплинированность кричала, что нельзя давать эмоциям овладеть им и взять верх над чувством долга, но с каждым днём голос разума становился всё тише и слабее. Вероятно, его заглушало оглушительно громко стучащее сердце.—?Что стало с тобой, Кеннет, объясни мне? Как только твой подопечный вырос, у тебя начались сплошные неурядицы,?— неожиданно девушка смягчилась,?— пусть мелкие, но их слишком много. Когда ты только начинал, ты же просто образцом был. Что случилось?Тишина продолжалась. В душе Кена не было смятения, он кристально чисто осознавал, что с ним происходило, ведь такова была его природа. Принятие этого тоже пришло быстро, потому что просто-напросто не было смысла терзаться сомнениями. Это бы только усугубило.Немая сцена так бы и продолжалась, если бы Анна не вынула из ящика своего стола тот самый заветный блокнот, который стал причиной всего происходящего.Первой эмоцией на лице Кена была радость. Наивная надежда на возвращение предмета к своему хозяину ещё теплилась внутри него. Спустя мгновение радость сменилась на страх. И не зря.Анна достала также и зажигалку.—?Хотя я не могу сделать с тобой что-то согласно регламенту, чтобы ты расплатился за свой проступок, думаю это будет для тебя не менее поучительным.Не выказывая ни единой эмоции, начальница поднесла крошечное пламя зажигалки вплотную к чёрной записной книжке, в которой находилась львиная доля всех чувств и переживаний Кена, облачённых в форму музыки. Бумага загорелась моментально.В ту же минуту сгорало и его сердце.Между пустыми страницами находилось то, что не увидел тогда Руперт. Там лежало то, что напоминало шотландцу о прошлой жизни. Фотография семьи: муж, беременная жена и маленькая дочка. На обратной стороне аккуратным почерком было написано: ?Кен, Стефани, Лея и Лили (встретимся осенью, дорогая) Ханлон. 22 июля 1976 г. Джексонвилль, Флорида.?Непонятно до сих пор, как эта ?весточка из прошлого? попала к Кенни, но она была для него ценнее жизни. Хотя, когда он смотрел на этот уже пожелтевший снимок, его сковывали сожаление и скорбь. Сейчас Кен скорбел по утраченной памяти.Когда от блокнота осталась лишь горстка пепла и оплавленная пружина, Анна смахнула их в урну и сурово посмотрела на своего подчинённого.Кен находился в прострации. Подобное случилось с ним лишь однажды, и после этого изменилась его жизнь. Мужчина медленно двинулся к выходу.Неведомая сила привела его в тот самый дом, возле которого была сделана фотография, в дом, где он был счастлив.К счастью для Кена, дом этот был заброшен, но цел. Белая краска на фасаде прилично облупилась, было разбито несколько стёкол: на веранде и на первом этаже. Что удивительно, внутреннее убранство не было осквернено. Всё стояло на тех же местах, где и осталось в последний день, когда Ханлон был здесь. Разве что теперь здесь царствовали пыль и паутина.Сначала Кен отправился наверх, где находились спальни. Двери во все комнаты были закрыты, но не заперты. Шотландец решил пойти в хозяйскую спальню. Большая кровать с выцветшим покрывалом и обветшалым тюлевым балдахином была всё ещё аккуратно застелена, как когда-то это делала Стефани. На прикроватных тумбочках стояло несколько рамок с фотографиями: свадебный снимок молодой четы семьи Ханлонов, фотография Кена с его родителями ещё наверняка институтских времён, маленькая Лили на руках счастливой мамы, а рядом и запечатлённый папа вместе со старшей сестрой Леей… На подоконнике покоился уже несколько десятков лет большой фотоальбом в твёрдой обложке цвета красного дерева. Под корешком лежало несколько неприклеенных снимков: альбом был не закончен. Кен взял альбом и сел на кровать. Он пролистал несколько страниц, радуясь воспоминаниям и в то же время огорчаясь, что эта книга так и не будет дописана.Кенни мог бы взять один из оставленных снимков с собой, ведь благодаря тому, что обложка прятала их от солнца, они не выцвели, как фото в рамках. Но он не стал этого делать. Эта память была Ханлону слишком дорога, и он не хотел забирать отсюда то, что сберегло для него время, не хотел рушить этот облик ни единым касанием.Вернув фотохронику на место, Кен спустился вниз. В детскую он решил не заходить, потому что знал, чем это для него обернётся. Он слишком любил своих дочерей.Внизу, в большой комнате, стояло фортепиано. Когда сюда приезжали родители Кена, его отец Кенни-старший любил играть на нём. Музыка была неотъемлемой частью жизни семьи Ханлонов. Поэтому и сам Кенни-младший скрашивал будни семьи игрой на инструментах. Также это ярко выражалось в общении с детьми: он часто пел девочкам колыбельные на ночь, и они вместе любили рыться в старых пластинках и слушать что-нибудь за чтением книги или рисованием.Осмотрев комнату, Кен стряхнул со стула толстый слой пыли, открыл крышку фортепиано и начал играть. Инструмент под действием времени порядочно расстроился, но это нисколько ему не мешало. Мелодия была мягкой и неторопливой. Казалось, будто она звучала с тех самых пластинок: звук был немного трескучим и приглушённым.Музыкант просто играл несмотря ни на что. Ни резкий диссонирующий звук аккордов, ни звонкий стук или западание клавиш, отсыревших за такое долгое время, не раздражали Кена. Эта мелодия вылилась напрямую из его раненой души, он просто хотел сказать этому дому о том, что чувствовал. Сказать и попрощаться с ним навсегда.Рядом с домом стояло большое раскидистое дерево. Тень кроны укрывала почти весь двор от палящего солнца, а в самом прохладном и затенённом месте покоились хозяева этого дома. Рядом находились два каменных надгробия.***Спустя неделю Руперт вернулся в Европу. Продолжалась работа с Oomph! , но и про Darkhaus не было забыто. Во время пребывания в Брауншвейге была написана масса материала. Большинство, конечно, осталось в архивах на некоторое время.Руперту в какой-то степени было уютнее в Европе. Умеренный климат Германии дарил особенное спокойствие. Пусть Флорида и была похожа на райский уголок, где тёплый мягкий приморский климат, нет тех стеклянных, вечно шумящих мегаполисов, но это быстро приелось Кеплингеру, и его начало тянуть домой.Хоть и на календаре только-только подступал ноябрь, музыкант начал строить планы на поездку на Родину в новогодние праздники. Он скучал по горному воздуху, по любимым родным пейзажам, по семье. Австрия помогала Руперту прийти в себя и восстановиться после долгого времени работы. Как-никак, постоянная загруженность утомляла и даже заставляла брать творческий отпуск. Но во время таких поездок Кеплингер не расставался с музыкой. Дома жила его старая гитара, на которой он иногда играл что-нибудь из любимого.Но это были лишь планы. Сейчас стоило думать о настоящем, а в настоящее время была лишь музыка. Хотя нет, было что-то ещё. Какое-то новое, необъяснимое чувство, которое тревожило Руперта и иногда стопорило творческий процесс. Особенно по вечерам, когда солнце уже уходило за горизонт, австрийца одолевали воспоминания о пребывании в Америке. Всё чаще его голову посещали воспоминания о первой встрече с Кеном, тем самым вокалистом, что свалился ему как снег на голову. Вопрос о том, совпадение это или всё же Судьба, до сих пор оставался открытым. Скорее всего, никто из них так и не узнает на него ответа.Очередной вечер на временном пристанище не был потрачен впустую. Очередные наброски. Пока что Руперт не знал, что будет с ними делать, увидят ли они свет, и родится ли из них вообще что-то стоящее. Эти несколько минут просто должны быть записаны и всё, это не поддавалось какому-либо объяснению. Кеплингер просто играл. Играл и думал.Музыка из-под его пальцев лилась сама собой на чувствительную поверхность микрофона и записывалась на жёсткий диск.В душе Руперта было настоящее смятение, он не мог никак понять, что с ним творится. Честно говоря, даже работа в студии с Oomph! с каждым днём давалась всё труднее и начинала превращаться в личный ад. Каким-то образом его мысли в момент записи улетали куда-то далеко, а из глубин памяти назойливым лучом звучала та самая песня ?Апостол?, которая был записана прямо перед его отъездом из Сарасоты.Однажды из-за этого Руперт просто молча ушёл с сессии звукозаписи, никому ничего не сказав.Вечером того же дня телефон Кеплингера жалобно сообщил своему хозяину о входящем вызове. На экране высветился номер Флюкса.Руперт нехотя ответил на звонок, хотя какая-то часть его сознания твердила, что перед ребятами надо бы объясниться. Подобный поступок для музыканта неприемлем и в повседневной жизни, не говоря уж о работе. Ценз ответственности у австрийца был слишком высок.—?Здравствуй, Руперт.—?Привет, Роберт,?— Кеплингер замялся,?— извини, что я ушёл сегодня из студии…—?Что-то случилось? —?в голосе Флюкса не было даже намёка на обвинение или упрёк. Он переживал за своего коллегу.—?Да нет, просто… —?Руперт даже не знал, что ответить. Ведь ссылаться на усталость?— глупо и непрофессионально, в какой-то степени это даже по-детски.—?Не хочешь поговорить? Полегчает, сам понимаешь.Руперт лишь глубоко выдохнул.—?Имей это в виду. Ты придёшь завтра?—?Да, конечно,?— Кеплингер потёр пальцами лоб,?— конечно, я буду. Извини ещё раз, что я так ушёл, всё бросил.—?Всё нормально. Приходи в себя, и мы ждём тебя.—?Спасибо, Роберт, увидимся.—?Увидимся.Экран погас, а вместе с ним окончательно погас и творческий азарт Руперта. Композитор сидел в полумраке посреди комнаты без единого источника света. Сначала могло показаться, что он задремал, потому что ни единый мускул на него теле не двигался. Случайный отсвет с улицы на мгновение осветил лицо Кеплингера, и в уголке глаза что-то незаметно блеснуло…На следующий день в студии Руперт старался преодолевать одолевавшие мысли и по максимуму притупить все эмоции. Но как бы он ни пытался, давалось это с трудом. Голос Кена продолжал звучать в голове австрийца, напевая одни и те же знакомые строки.?I know that you suffer, you don’t have to sayI would do anything to make it go away…?

Несмотря на это, Руперт работал весьма плодотворно. Запись шла как по маслу. Со временем голова очистилась от тяжёлых мыслей и стало гораздо легче. Всё-таки творчество оставалось отдушиной от всех тягостей и не давало опуститься.После окончания сессии австриец остался один в студии. Он решил попробовать трезвым взглядом оценить то, что было записано им в последние несколько вечеров. В итоге был создан черновой вариант полноценного трека. Чуть позже черновик получил название ?Hurts like Hell?.Ночью Руперту снился сон. Он находился в каком-то незнакомом месте: ухоженный белый двухэтажный дом, аккуратный садик позади него, лужайка с сочной ярко-зелёной подстриженной травой перед домом, а по середине?— внушительных размеров дерево. Наверняка оно стоит здесь не один десяток, а может, и сотню лет.Немного побродив вокруг дома и изучив обстановку, Руперт увидел людей. Они стояли по другую сторону ствола от него. Их было немного, и каждый из них был одет в чёрное.—?Что? Похороны?Кеплингер подошёл ближе, но старался остаться незамеченным. Отчасти ему было неловко появляться здесь в такой момент.Людей было немного, вероятно, только близкие родственники. Между двумя массивными корнями вырыты две могилы, возле которых стояла пара гробов из тёмного дерева. На каждом из них лежало по маленькому букетику из белых лилий, украшенных светлыми атласными лентами.Сначала Руперт изучил собравшихся людей. По середине стояла пожилая пара, вероятно, родители семейства, у женщины на руках был завёрнутый в одеяло младенец, судя по пастельному цвету ткани, это была девочка. А рядом с ними стояла, вероятно, старшая сестра новорожденной (ей было где-то три-четыре года). Она стояла молча, опустив голову, и перебирала в крохотных ручках какой-то кусочек бумаги. Малышка не плакала, а лишь смотрела себе под ноги. Позади неё стояла девушка в простом платье и не отнимала платка от уголков глаз, в другой руке она держала маленькую чайную розу нежно-молочного цвета. Рядом с девушкой и чуть дальше держался молодой человек, очень похожий на главу семьи. Он был на несколько лет младше Руперта. Позади них стояло ещё пять-шесть других членов семьи.Священник как раз закончил отпевную молитву, и готовились опускать гробы в могилы. Руперт продолжал стоять в тени ствола и наблюдать за происходящим.Среди собравшихся не гулял шёпот, не было слышно рыданий, а только иногда доносился тихий одинокий женский всхлип. Все молчали и смотрели на могилы, по этому было ясно, что умер кто-то по-настоящему дорогой для них.Начали закапывать могилы. Это происходило в такой же тишине. В воздухе будто повисли тяжёлая печаль и скорбь всех этих людей. Они плавились в оранжевых лучах заходящего солнца и тонули в холодной тени дерева.Когда земля заровнялась и все начали уходить, у основания дерева осталось две свежих могилы, в которых были похоронены два любящих и любимых человека. Маленькая девочка подошла к надгробиям, села между ними на землю, и обняла то, что находилось слева от неё. Вблизи на её руках и лице были видны следы от царапин и ожогов, а икра левой ноги была перевязана. Похоже, с ней случилось что-то воистину страшное, может быть, это даже напрямую связано с происходящим.—?Мамочка, я буду очень скучать, и Лили тоже,?— шептала она холодному камню, на котором было выбито имя её матери,?— почему вы ушли так рано? Почему вас забрали от нас? Я обещаю, я буду постоянно говорить о вас Лили, чтобы она запомнила…В голосе девочки звучало непонимание и отчаяние. Она не плакала, не кричала, её голос даже перестал принадлежать ей, маленькому ребёнку, оставшемуся без родителей.Девочка ещё поговорила с первым надгробным камнем и достала из кармана маленькую брошку серебристого цвета в виде лилии, на лепестках которых блестели росинки, сделанные из крошечных белых камней. Отложив тот клочок бумаги, что она держала в руках, это оказалась фотография, малышка раскопала своими крошечными ручками небольшую ямку в могиле, положила туда брошь и закопала обратно.—?Лили всегда будет рядом, мама.После этого она отряхнула руки и потянулась ко второму надгробию, где лежал её папа.—?Папа, я знаю, что вы не хотели уходить. Вы же не бросили бы нас,?— её губки начали дрожать, и к глазам подступили слёзы. Она начинала плакать. —?Папочка, хочу, чтобы ты даже там продолжал оберегать маму. Я люблю вас. И Лили вас любит. Папа, она так похожа на тебя… —?плечи девочки начали подрагивать, грусть и сожаление накрыли её с головой.Снова она вонзила израненные пальцы в свежеутрамбованную землю и вырыла ямку. В неё была бережно уложена та самая фотография. Она была сделана всего несколько месяцев назад, она стала последней.—?Пусть она будет у тебя,?— сказала девочка, всхлипывая и приглаживая землю.После этого за ней пришли.—?Лея, дорогая, нам пора.—?Прощайте,?— лишь прошептала девочка и убежала.Руперт, поражённый этой сценой, вышел из своего укрытия и встал напротив могил. Его сковал ужас, когда он прочитал надписи на надгробных камнях. На левом было выбито: ?Стефани М. Ханлон?, на правом?— ?Кеннет А. Ханлон?.Как только к австрийцу пришло осознание этих имён, он подошёл ближе и упал на колени перед надгробиями. Он пытался уговорить себя, что это неправда…Это мощное чувство страха и разбудило Руперта с утра. В порыве эмоций, которые охватили во сне, его голова оторвалась от подушки, и мужчина проснулся уже в сидячем положении. Он моментально взмок и тяжело дышал. Убрав прилипшую ко лбу чёлку, Руперт огляделся вокруг и убедился, что всё увиденное было сном и ничем больше.Спустя несколько минут Кеплингер решил взбодриться, чтобы остатки сновидения покинули его. К счастью, Умфовцы решили сегодня устроить себе выходной, поэтому было время прийти в себя. Холодная вода и чашка крепкого кофе очень хорошо этому способствовали.Через пару часов, ближе к обеду, Руперт уже не знал, чем занять себя. Внутри него что-то будто сломалось, и даже элементарные бытовые вещи типа мелкой стирки или мытья посуды выполнялись с трудом. Чертыхнувшись в очередной раз, Руперт отыскал телефон и набрал номер гитариста Oomph!.—?Роберт, доброго дня, не отвлекаю?—?Привет, Руперт, нет, что ты.—?Не хочешь составить мне компанию сегодня? Хотел бы по городу прогуляться.—?Конечно, с удовольствием. Как смотришь на то, чтобы сделать это на колёсах? Возьмём парочку велосипедов.—?Хорошая идея, немного разомнусь хотя бы, а то как приклеенный работаю.—?Что правда, то правда. Я подойду через час.—?Отлично, до встречи.—?До встречи.К установленному времени Руперт успел принять душ и переодеться. С Флюксом он встретился уже на улице, гитаристы взяли по велосипеду на прокат и двинулись в сторону парка. День был ясный и тёплый, что прекрасно располагало к прогулке.Первые пару часов они ехали молча. Руперта так и подмывало поделиться своими тревогами, но что-то ему мешало. В глубине души ему казалось, что это всё пустой, чуть ли не детский романтизм, и об этом будет глупо говорить. Всё-таки австриец уже разменял третий десяток лет, а у него внутри творится непонятно что.Несмотря на это, Кеплингеру становилось легче. Свежий воздух и физическая активность положительно сказывались на его ментальном состоянии.Флюкс про себя отмечал все внешние изменения, которые случались с его коллегой. Невооружённым глазом можно было заметить смену напряжения мышц лица и рук. При этом Роберт не начинал разговор первым, понимал, что даже если спросит о чём-то первым, то ответ получит вряд ли: Руперт был слишком закрыт.Когда музыканты остановились в одной из кофеин города чтобы перевести дух, Кеплингер всё же заговорил.—?Роберт,?— голос австрийца был низким и неожиданно хриплым,?— я не понимаю, что со мной происходит.—?Что-то случилось? —?Флюкса на самом деле беспокоило нестабильное положение Руперта уже не первый день. Ещё до его исчезновения из студии он заметил что-то неладное.Руперт молчал. Он собирался с мыслями, подбирая слова, чтобы высказать всё правильно.Флюкс ждал, он понимал, что здесь что-то и правда серьёзное.—?Руперт, что с тобой происходит? —?немец начал осторожно, ведь было очевидно, что одно неверное слово, и ?раковина? Кеплингера вновь захлопнется, из-за чего ему может стать только хуже.—?Роберт, я в смятении. Со мной никогда такого не было,?— Руперт акцентировал слово ?никогда?,?— у меня в голове будто навязчивая идея.—?Я заметил, что ты стал очень задумчивым в последнее время.—?Серьёзно? —?Кеплингер попытался усмехнуться, но в результате получилось что-то истерическое. Несмотря на здоровый и полноценный сон, нервы у него шалили, как после недели бессонницы и круглосуточной работы.Флюкс не стал на это реагировать. Он лишь отпил глоток капучино, а в его взгляде читалась готовность выслушать всё, что Руперт решит ему рассказать.Сам же Руперт был и сам на себя не похож: хорошо организованный, рассудительный, иногда даже на редкость хладнокровный?— он не мог совладать с собой. Можно было заметить, как у него тряслись в этот момент руки.Глубоко вздохнув, австриец поведал историю о начале работы над новым проектом, о самом странном знакомстве в своей жизни и о новом вокалисте для группы Darkhaus.—?Весело у вас там во Флориде, я погляжу,?— Флюкса даже немного позабавила история с неудавшимся похищением блокнота с текстами.—?Да, веселее не придумаешь,?— а вот Руперта эти воспоминания снова заставляли закрываться и вгоняли его в краску.—?Эй, Руперт, всё хорошо, продолжай. Что тебя так тревожит? Ты сам не свой стал, как вернулся.—?Думаю, это было нетрудно заметить,?— композитор опустил взгляд на стол и начал перебирать в руках чайную ложку,?— у тебя было такое, что ты видишь человека и понимаешь, что когда ты с ним, то всё в мире как надо? Всё на своих местах.—?Даже не знаю, я могу сказать, что за работой с группой я в гармонии и всё прочее, но мы оба ясно понимаем, что это абсолютно не то.—?Да… понимаем… —?Руперт снова погрустнел, и в знак утешения, а может это только усугубляло его состояние, сознание достало из глубин памяти моменты, когда Руперт сидел вместе с Кеном в студии в ночь их знакомства.Та неловкая просьба Кеплингера, совместная игра и голос Кена… Этот голос каждый раз пробирал его до мурашек, но в то же время ему становилось спокойно, и Руперт чувствовал себя в безопасности.После резкой смены настроения Роберт понял окончательно чисто и ясно, что, а точнее кто, является причиной таких кардинальных изменений.—?Руперт, это всё из-за него, да?Кеплингер лишь опустил голову ещё ниже, что подбородок почти коснулся груди, и шумно выдохнул. Где-то в глубине он и сам понимал, что втрескался по уши. Причём глубоко и безвозвратно.Любовь не была для него приговором, нет. Возможно, раньше он даже любил кого-то, но те чувства, что окутывали его сейчас, были гораздо сильнее. Только сейчас ему стало ясно, что эта та самая чистая и высшая Любовь и больше ему не нужно ничего. Ничего кроме шанса видеть его небесно-голубые глаза, которые то и дело прикрывает непослушная рваная чёлка, слышать, как он говорит с тем неповторимым шотландским акцентом, ощущать его присутствие рядом и даже слышать его сердце.От этих воспоминаний Руперта снова потянуло в Америку, ведь Кен говорил, что живёт неподалёку от Сарасоты, в Джексонвилле.—?Да… —?в этот момент австриец начал всеми силами своей души ненавидеть себя. Это была его слабость, причём очень сильная слабость, которая выбивала его из колеи. Но в то же время в какие-то моменты она придавала сил.—?Руперт, всё хорошо, правда. Тебе не стоит так болезненно это воспринимать. Ты же сам осознаёшь это, что уже весьма значимый шаг.—?Я понимаю, признать?— уже почти понять.—?Именно.—?Боюсь назвать это слишком громко, но…—?Что ?но??—?Но ведь это же так и есть, Флюкс! Я же влюбился! Причём так как никогда в жизни.—?Тогда, возможно, это имеет шансы на хороший конец.—?То есть? —?Руперт хлопал глазами, смотря на музыканта.—?Любовь?— штука мощная на самом деле, и ты это понимаешь. Но такую надо ещё поискать. Не каждому дано обрести именно настоящую Любовь во всех лучших её проявлениях. Я не говорю про ту вшивую романтику, которую пытаются создать большинство людей и про которую часто пишут в современных книгах. А именно про то высокое чувство, о котором говорили классики. Когда ты счастлив только от того, что в твоей жизни есть тот самый человек.—?Я понимаю, к чему ты клонишь. Но ?свой? человек не всегда появляется в твоей жизни,?— откуда-то в Руперте проснулся скептицизм.—?Всегда. Просто не все его дожидаются. Он приходит ко всем, правда зачастую уже поздно, потому он и остаётся незамеченным. А тебя, Руперт, можно от всего сердца поздравить с нахождением этого человека.—?Неужто ты так уверен, что это именно он?—?Ты себя видел, когда про него говорил? Такое ощущение было, что ты сейчас весь изнутри засветишься, а из глаз искры полетят. К тому же, исходя из твоего рассказа о прослушивании, мне кажется, что твоё чувство абсолютно взаимно.Австриец в ответ на такое описание несколько смутился. Эмоциональные всплески стали слишком частым явлением в последнее время, что несколько его пугало.—?Не тушуйся, всё хорошо. Что-то мне подсказывает, что не просто так этот парень влез к тебе в студию.—?Конечно, не просто так,?— хмыкнул Руперт,?— у меня было то, что ему принадлежит. Правда, я даже не смею догадываться как он узнал об этом и как всё-таки попал в студию…Только сейчас, спустя почти месяц после роковой встречи, Руперт задумался о технической стороне вопроса. Но тут же быстро сумел всё это обосновать для самоуспокоения. Похоже, Кену при встрече будет задана парочка вопросов.—?Я не это имел в виду,?— Флюкс на это замечание будто обиделся.—?Да, я понял, о чём ты. Я тоже задавался вопросом о Судьбе.—?И каков же твой ответ на этот вопрос?—?Его пока что нет. Быть может, когда мы встретимся снова, я смогу ответить.—?Будем на это надеяться. Ну, что, продолжим поездку?—?Давай. Спасибо, Роберт, за то, что выслушал—?Не бери в голову. Поехали.Музыканты вновь тронулись по улицам Брауншвейга, которые уже начали плавиться в тягучих, как мёд, лучах солнца, клонившегося к закату. Они уже не поднимали тяжёлую тему чувств, а просто говорили ни о чём и обо всём сразу: о городах, о туризме, немного о политике, о музыке…Вечером, вернувшись домой, Руперт первым делом написал Кену сообщение на фейсбуке. Он просто хотел удостовериться, что с ним всё в порядке.Доброе утро, Кен, как дела?Ответ поступил почти сразу.Привет, Руперт, всё отлично. Как ты? Продвигается с записью?После этого сообщения у Кеплингера отлегло от сердца. Он наконец-то почувствовал себя в гармонии. Впервые после отъезда из Флориды.Переписка продолжилась ещё некоторое время, а потом Руперта потянуло в сон. Сегодняшний день был очень выматывающим для него в физическом и, что более важно, в духовном плане.В то время, когда Руперт находился в Германии, Кен держался на расстоянии и наблюдал за своим подопечным издалека. Ханлон видел все те метания, что терзали душу Руперта, он очень хотел бы, чтобы их не было. Даже та самая минута слабости не осталась незамеченной.Само собой, разговоры с Флюксом тоже были услышаны. Конечно, Кену не стоило их слышать, но это входило в его прямые обязанности, хотел он того или нет. Но в то же время шотландец был счастлив. По-настоящему счастлив. Конечно, он любил Руперта буквально с первых дней его жизни, но сейчас это чувство обрело совершенно иной смысл. Оно будто проросло и раскрылось великолепным цветком. Оставалось лишь понять, завянет этот цветок или продолжит жить.Единственное, чего Кенни не знал, почему Руперт так сильно переживал в тот выходной день. К сожалению, а может, и к счастью, он не мог знать, что же видел Кеплингер в своём сне. Он этого так никогда и не узнает.Тем же днём (между Германией и Джексонвиллем разница во времени составляет 6 часов?— прим. автора), когда Кен получил от Руперта сообщение на фейсбуке, он чувствовал через монитор волнение, которое испытывал австриец в тот момент. Кенни изо всех сил пытался преодолеть ярый позыв ринуться к Руперту, обнять его, выслушать всё, что накопилось в его душе. Но он не мог этого сделать, сейчас не мог. Нужно было просто подождать.После отъезда Руперта Кенни завёл новый блокнот. Он был символическим началом новой жизни. Обложка снова была одноцветной, но в этот раз она была светло-лазурного цвета с небольшими переливами, похожими на солнечные блики на водной глади. На первой же странице появился текст, возобновлённый из сожжённой записной книжки. Это был Апостол.Пока Ханлон переписывал уже заученные строки, его обуревало приятное и тёплое чувство умиротворения. Из его головы не выходила лучистая улыбка Руперта, его спящий вид, тот момент, когда Кенни отнёс гитариста в спальню и уложил спать. Какое-то время Кен и правда относился к Кеплингеру как к ребёнку, заботился и любил его как собственное дитя. Но после близкой и личной встречи, после того момента, когда их живые взгляды встретились, всё переменилось. Возможно, это случилось за долю секунд для обоих одновременно, но осознание этого каждому приходило за разные промежутки времени.Кен в силу своей природы кристально чисто осознал изменения внутри себя. А вот Руперту понадобилось несколько дней. По началу это было не так явно, но как только австриец разлучился с вокалистом, все чувства из тёплого, лежащего на плечах пледа превратились во множество иголок, глубоко вонзающихся в каждый мускул.Шотландец видел все эти метания своего подопечного, но, к сожалению, не мог взаимодействовать с ним напрямую, чтобы хоть как-то помочь. Оставались только традиционные способы общения при помощи интернета. Но это было совершенно не то, что нужно. Кену хотелось быть рядом с Рупертом, но для этого просто стоило подождать. Просто подождать. Хотя с каждым днём сдерживаться становилось труднее, это было похоже на прогрессирующую зависимость.Несмотря на их взаимное влечение, Кенни думал, что лучше держаться на расстоянии и не покидал своё рабочее место ни на минуту. Находиться в отдалении значило привести разум в порядок. В последнее время Анна была довольна его продуктивностью, проблем не возникало даже с пусть и не такой многочисленной, но всё-таки очень утомляющей бумажной волокитой. Работа выполнялась идеально, но при этом почти без эмоций. Музыка на некоторое время отошла на второй план, лишь иногда, отвлекаясь на что-то или заполняя очередную отчётность, Кен напевал те самые строки из Апостола. Возможно, поэтому Руперт никак не мог выкинуть эту песню из головы.?I know that you suffer, you don’t have to sayI would do anything to make it go away…?Голос Кена каким-то образом долетал до ушей австрийца и в какой-то степени успокаивал его. Они оба будто настроились на одну общую ?волну? и цеплялись за неё как за спасительную соломинку. Пусть ?связь? была в этом плане односторонней, но она была и имела весомую силу.В начале ноября Руперт вернулся в Гамбург. Северное море снова навевало воспоминания о времени, проведённом на побережье Атлантики. Несмотря на это, северная столица Германии стала для Кеплингера вторым домом, и здесь как ни крути ему было уютнее и спокойнее.Австриец решил дать себе отдохнуть от музыки и плотного графика. Он просто гулял по городу, слушал как протекает его жизнь, любовался уже давно знакомыми видами улиц и очищал разум и душу от всего, что накопилось в них.Руперт шёл по вымощенной камнем улице. По правую сторону тянулись жилые дома, фасады которых были украшены резными фигурами из камня и каменными карнизами. Между ними можно увидеть более современные здания с незамысловатым одноцветным фасадом и большими окнами. По левую сторону был небольшой сквер, уже потерявший свои яркие краски.На часах не так давно пробило два часа дня. Если учесть, что тогда был будний день, людей в городе не так много: кто-то отправлялся на обед или наоборот возвращался на своё рабочее место; в парках гуляли родители с маленькими детьми; а кто-то просто проветривался так же, как и сам Руперт, или спешил по каким-то делам.Листья на деревьях уже почти полностью облетели: оставалось лишь несколько последних пожелтевших или покрасневших одиноких листочков где-то на верхних ветках. Пару дней назад ночью даже пролетел первый снежок, правда наутро от него не осталось и следа. Первые признаки приближения зимы уже прослеживались. Пусть Гамбург и северный город, но за счёт близости к морю погода была мягкой и умеренной. Резкие заморозки были редким явлением, как и оттепели, хотя постоянно повышенная влажность доставляла некоторый дискомфорт.Поздняя осень имела особый шарм. Она значительно отличалась от осени в сентябре. Ранняя осень?— последний лучик солнца, следы, которые оставило лето. А начиная с последней недели октября, всё в корень менялось: становилось будто темнее даже днём, начинали чаще идти дожди, воздух к вечеру становился колючим. Но в это время становится во много раз приятнее возвращаться домой: тёплый воздух, горячий чай и родная атмосфера расслабляют и дают телу небольшую перезагрузку.На мокром от недавнего дождя асфальте были видны, как в зеркале, отражения домов, маленьких магазинчиков, устроившихся на первых этажах, и проходящих мимо людей. Но в большинстве своём Руперт смотрел не под ноги, а вверх.Дождь закончился после полудня, и к этому времени тучи уже успели немного разойтись и позволили солнцу выглянуть. Конечно, тепла уже особо не чувствовалось, но от играющих в лужах и на стёклах лучах становилось будто теплее. Рваными кусками голубое осеннее небо прорывалось сквозь пуховое облачное одеяло. Небесный оттенок осенью был особенным: он будто становился холоднее, чем обычно, но в то же время приобретал особую насыщенность, из-за чего в этом цвете хотелось утонуть, он казался таким бездонным…Неожиданно Руперт остановился. Он просто стоял посреди улицы, запрокинув голову. Он вспомнил. Вспомнил, где видел раньше этот цвет.В памяти снова всплыл образ Кена. Но в этот раз никаких болезненных откликов в душе не возникло. Руперт просто видел его тихую улыбку, его небесно-голубые глаза, которые будто смотрели на него прямо сверху. Австриец смотрел в высоту так, словно смотрел самому Ханлону в глаза, словно они находятся вместе, и оба счастливы только от этого факта. Голова Руперта была абсолютно пустой, ему и не были нужны какие-либо мысли в этот момент. Уголок рта невольно дёрнулся в сторону, изображая на его лице еле заметную умилённую улыбку.Немой диалог продолжался добрых полчаса, хотя для Кеплингера прошло от силы пара минут. Неожиданно чувство голода дало о себе знать характерным звуком. За перекусом в близлежащем кафе Руперт снова зашёл на фейсбук. Кен в это время был в сети. ?Ранняя же он пташка?,?— промелькнуло в голове Кеплингера. Но написать он почему-то не решился. Музыкант даже не подразумевал какого-либо неудобного контекста в этом, но что-то его остановило.После обеда ноги сами понесли австрийца к воде. Начинало вечереть. Дождевые тучи уже ушли совсем, и на небе остались лишь маленькие, похожие на вату, легкие облачка. Несмотря на обилие солнечного света, становилось холодно, и поднялся ветер. По спокойным водам Эльбы пробежала крупная рябь и спугнула мелких птиц, что сидели у самой воды.Руперт медленно брёл вдоль набережной. Вокруг начали загораться фонари. Публика тоже начала меняться: семьи и работяги спешили вернуться домой, укутавшись от ветра в воротники, наполнялись кафетерии и некоторые магазинчики, а в сторону набережной по одной стекались влюблённые пары.Кеплингер внутри был рад за них. У него самого был когда-то подобный эпизод в жизни, но что-то ему подсказывало, что впереди его ждёт нечто гораздо большее.По возвращении домой Руперт, сам того не осознавая, набросал на первый попавшийся лист бумаги несколько строк. Он не был чисто инструменталистом, иногда композитор всё-таки писал и тексты, хотя в основном они были написаны совместно. Но это был особый случай. Как будто внутри него что-то прорвало, и это вылилось в написанные аккуратным почерком слова.?In your eyes I see the skyThey are so blue and clear.In your eyes I see the seaThey are singing me about infinity.In your eyes I see the iceThey are so shining from inside.In your voice I hear the rainYou are knocking on glass.In your voice I hear leavesYou are whispering secrets to stars.In your voice I hear the windYou are telling with world about us.In your hands I’m feeling calmI’m not afraid to be alive.In your hands I’m healing scarsI stop hurt to myself in inside.In your hands I’ve founded homeI’ve founded home in your eyes, in your soul.? 2*Руперт железно пообещал себе, что ни одна живая душа не прочитает этот стих. Даже тот, кому он был посвящён.