Часть XV - Цикл о футуристическом мире и вечных (1/1)
Можно сколько угодно ругаться на правительство Полиса за то, что оно воздвигло Стену, но уж за что народ не вправе материть ублюдков — так это за то, что их стараниями появился Улей. И не как жалкие трущобы, в которых жизнь вообще не ценится — нет, образ жизни в Улье распространился по всему Исходнику через Сеть, затем вышел за пределы материнской планеты, и вот теперь он здесь, на помойке Вселенной, планете-тюрьме Глизе-II. Честно говоря, хрен знает, что бы тут в итоге случилось, если бы с Исходника не пришли новости. У нас тут назревала просто охуительная заварушка — в какой-то момент всех заебал каторжный труд на шахтах и заводах-кубах размером с пол-континента. Мятеж бы случился непременно и непременно бы взорвал тут всё к чертям собачьим, вот только новости вместе с легионом военных с Глизе-прайм прибыли быстрее. Легион инопланетных бойцов быстро навёл здесь порядок: перестреляли не только мятежников, но и руководство, которое из нас кровь разве что через трубочку не сосало. Затем глизийцы две недели спорили с временным правительством Исходника, кому тут достанется трон, а потом все как будто успокоились. Военные разместили тут гарнизон-другой и свалили домой, решив, что эта помойка им нахрен не сдалась. Что, в общем-то, очень даже логично... Улицы Улья на Глизе-II — не такие, какими я их вижу на фото, которые присылают мне с материнской планеты. Там — трущобы, мокрый неон и влажный воздух, дожди и пар, Стены, напрочь исписанные лозунгами и бранью; здесь — сухой, тёплый воздух, древний, чистый гладкий камень башен и домов, дрожащее марево днём и невероятный холод по ночам. Вся планета — это древняя глизийская гробница, выбитая в камне и построенная на костях. И мы бродим среди мёртвых. Живём среди них. Меня всё это более, чем устраивает. Кроме, пожалуй, единственного факта, который сидит сейчас передо мной. Он выше меня на голову, а то и больше, изящный и худой — по местным меркам, — разодет в глизийский оранжевый шёлк, спасающий от жары, и эту идиотскую пост-военную чёрную униформу. На лбу — символ их идиотского Ордена Мира. Инопланетные буддисты, мать их... Он даже не пытается со мной говорить, просто смотрит своими огромными янтарными глазищами. Который день старается заглянуть в душу какому-то жалкому панку на планете-тюрьме, которого сослали сюда за не слишком уважительную фразу в адрес политики Полиса. Ага, мы сюда пачками высылались, считай, половина Сопротивления здесь точно есть... Невероятно тянет закурить, и я даже набираюсь наглости попросить у него огня. Красивые янтарные глаза вспыхивают тёплым оранжевым светом, священник проводит над сигаретой ладонью, и кончик вспыхивает. Я жадно затягиваюсь и с неподдельным восхищением смотрю на это существо: вот как эти прекрасные и жуткие создания не поработили человечество? Глизийцы — телепаты, умелые воины и, что ещё ужаснее — превосходные дипломаты — но они совершенно не агрессивны. В смысле, пресечь мятеж на корню, хладнокровно перебив всех и даже тех, кто хотя бы косвенно был к нему причастен — это пожалуйста, а завоевательные войны вести — ?это так бессмысленно, человек?... тьфу. Священник очень пристально за мной наблюдает, лицо его печально и спокойно. Не отстранённое, нет — он действительно сочувствует, вот только зачем? Я повторяю вопрос, который задаю ему третью неделю подряд: — Ну чего ты от меня хочешь? Раскаяния? Мы это уже обсуждали. Дохлый номер, прелесть моя. Отдаться во власть Вечных? Пф-ф-ф, я не верю в эту фигню, мы это тоже проходили. Вчера ты меня доставал предложением вступить в Орден, что просто смешно: какой, блядь, из меня монах? Ну и? Что тебе опять от меня надо? Лицо его делается чуть обиженным, он слегка опускает взгляд и смотрит на мои изуродованные вены. Да, Пыль ещё никто не отменял. Точно. На тему нелегальных наркотиков мы ещё не говорили. — Нет, — я устраиваюсь удобнее на горячих камнях и затягиваюсь, - эту тему мы не тронем. Он пожимает плечами, неожиданно легко соглашается, кивая, и склоняет голову набок. И внезапно в моей голове взрывается чудовищно тёплый, приятный низкий голос, эхом разносящийся по сознанию: ?Нужно быть идиотом, чтобы не подумать о возможности симпатии. Я более, чем уверен, что вы не подумали, будто мне может прийтись по вкусу общение со столь грязным на язык созданием...? Я на секунду теряю дар речи, а потом очень предсказуемо ору: — Так какого хуя раньше не сказал?! ?Вы не давали мне слова сказать. Впрочем, это сейчас так не важно, потому что за три недели нашего общения я узнал гораздо больше, чем в государственной академии за четыре года...? — И? — я скрещиваю руки на груди. — Чего ради? Праздный интерес? Он смотрит на меня практически снисходительно, и только тут я замечаю, что в огромных янтарных глазах плещется веселье. ?Вы так восхитительно предсказуемы в своих суждениях. Это греет оба моих сердца.? — Ну я очень этому рад. Особенно за оба ваших сердца. Ты не ответил на вопрос. Священник вздыхает, неспешно оглядывает улицу: невысокие двухэтажные дома, скучающие люди, высунувшиеся из окон, немногочисленные прохожие, вывеска ?Лунного бара?. Затем переводит взгляд на очень вписывающегося в эту картину меня и спрашивает, и голос в моей голове звучит тихо и устало: ?Я столь непростительно высокомерен для священника, что забыл о вашей неспособности мысленно читать нашу расу. Вы не могли знать, что меня направили сюда, чтобы спасать заблудшие души моих братьев-глизийцев, но я и помыслить не мог, что мне попадётся особо циничный представитель человеческой расы... И когда меня впервые заткнуло потоком отборной брани существо, которое даже не могло прочитать моих самых примитивных мыслей, я подумал, что вот чего не хватает моему народу: элементарной смелости сказать остальным "мне плевать, что вы про меня думаете". Я нахожу наши споры... увлекательными.? У меня позорно падает челюсть, сигарета истлевает и обжигает пальцы, а я сижу и пялюсь на этого придурка в оранжевом, механически доставая вторую сигарету. Он так же невозмутимо поджигает её, я автоматически затягиваюсь, пытаясь стряхнуть оцепенение, и думаю, что я, наверное, очень неудачный представитель своего вида. А затем спохватываюсь и снова ору: — Ты же, блядь, мне в голову забрался! Священник невинно пожимает плечами: — Но мы с вами — первые, кто установил телепатический контакт, вопреки распространённому мифу, будто люди не выдерживают этого. — Ну заебись! И ты знал, что я мог загнуться, и всё равно... — Нет! — он порывисто подаётся вперёд и делает какой-то странный жест — проводит раскрытой ладонью перед моим лицом. — Я три недели готовился к этому. Проникал в ваш разум. Рассматривал его со всех сторон — трагический и мятежный. На вкус — горько-солёный. Меня не вытолкнули и не прогнали, и... Мне кажется, вы не неудачный представитель своего рода. Напротив. Это лучше, чем если бы к нам подослали кого-нибудь с Земли, выхолощенного и заранее обученного отвечать. Это так бессмысленно, человек... Мне очень хочется закрыть глаза, а потом открыть их и обнаружить, что святоша исчез, но сволочь с янтарными глазами не исчезает. Напротив, подбирается ближе, усаживается в позу лотоса, глубоко вздыхает и негромко замечает: — Ваши вены повреждены инъекциями. Не хотите об этом поговорить? Я закатываю глаза. Но я прекрасно знаю, что он не отстанет, пока я не наору на него — мысленно ли, в голос — пока не выплесну боль, ярость, злобу и гнев, которые плещутся внутри души годами. И он вытягивает эту дрянь, слово за словом, день за днём. Наверное, это не так уж и плохо.