Часть XIV - Project Pitchfork и Сказки Тёмной Сцены (1/1)
В день, когда волшебство умирало, звёзды на небе разрыдались и пали. Небо было чёрным, как стонущая пустота, как огромная открытая рана на теле мироздания. Печальные цветы сыпали лепестками, чтобы хоть как-то её прикрыть, эту сквозящую кровоточащую тьмой выбитую пустоту. Они опускались вниз, но боялись упасть на землю, где лучшее от двух миров медленно погибало. Облака, плоские и невесомые, закутывали силуэты, застывшие посреди изумрудно-зелёной травы, которая пригибалась совсем низко, оплакивая. Он думал — вот так, должно быть, умирают мечты: подходишь к ним, а они уже лежат, прекрасные и с закрытыми глазами. Можно поднять на руки и прижать невесомое ушедшее нечто, можно постоять с лицом пепельного цвета и с пеплом в застывших глазах и уйти, можно выпустить из своего сердца громкий крик отчаяния — это не оживит умершую мечту. Но он поступил по-другому. Приподнял мечте голову. В тот момент он гордился, что это нечто вообще существовало. Существовало ради него. Существовало в принципе. Был мир, был и был, простой, серый, такой обыкновенный и неизменный, как беспощадное время. Тысячи оттенков серого и чёрного в мире, где почти нет чистой белизны. А потом появились эти нечто — не то люди, не то чистое волшебство. Их называли мечтателями. В мире, отдавшемуся практичности, произошёл взрыв — нелогичные, недальновидные и легкомысленные, влюблённые, смеющиеся, рисующие, танцующие и поющие — как бабочки. Читающие мысли, создающие из воздуха искры, смеющиеся над новым педантичным выхолощенным миром. Существа из чистого волшебства, чуда. Им было всё равно, кто и что о них подумает, кто и что с ними сделает — ворвались через дверь между мирами, сорвав её с петель, взорвали обыденность, уничтожили её за чудовищно короткие сроки. И всё стало таким... лёгким. Цветным. И тяжесть, давившая на грудь, исчезла. А потом все опомнились. Перепуганные эмоциями, люди отвергли то, что на них так непохоже, слепой момент, хлопок — и всё поменяло вектор. Какое-то крохотное недоразумение всего толкает мир в пропасть. Непонимание. Неприязнь. Ненависть. Истребление. Они потоком хлынули обратно к двери между мирами, спасаясь от хлещущей из людей ненависти. И он выбрал — бежать с ними. Не так. С ним. Не он один — за мечтателями потянулись многие, кому больше не хотелось ежедневно приносить себя в жертву логике, процветанию и прогрессу без капли нелогичной человечности. И они бежали. Последними. Почему-то ему казалось, что всё будет не так, как рассказывал мечтатель. Откуда-то появилось ощущение, что они никогда не поднимутся выше облаков. И не заснут среди миллиардов звёзд, обнявшись. Кто-то должен был закрыть дверь между мирами. Кто-то просто втолкнул его в портал последним и получил прощальный поцелуй от серого мира в спину. Кто, как не тот, кто привёл мечтателей в эту серость. Мечтатели и спасшиеся люди стояли в стороне, далеко-далеко от них, и боялись издать хоть звук. Волшебство лежало у сломанной двери между мирами, и он впервые увидел, что здесь видны крылья. Его собственный мир словно отрицал краски — а здесь и сейчас цвета рыдали, окрашивая мир в печаль и скорбь: не серую хмурую взвесь — в дымчато-синюю пыльцу потускневших крыльев, чёрную рану неба, туманно-серебристую дымку облаков и белизну плачущих цветов. Он смотрел на бледное лицо, впервые лишённое эмоций, и от горькой насмешки мироздания ему хотелось увидеть свой мир в огне, утопающим в крови, похороненным под дюнами из пепла. Мечтатели взглянули в кровоточащее тьмой небо глазами, полными слёз, и мысленно попросили у мироздания прощения. Цветы обнимали их обоих. Тела бледнели и исчезали, материя, больше не существующая в границах плоти и костей, становилась сияющими звёздами, поднимаясь в небо. Павшие от горя звёзды погасли и исчезли, и на их место пришли новые. Влюблённые. — А что было дальше? Что-то конец больно неготичный! Питер строго посмотрел на икону готики, украдкой утирающую скупую готичную слезу, и перевёл взгляд ?это несправедливо, Дирк? на Шойби. Клавишник пожал плечами и оторвался от шахматной партии с командором легиона Синих линий: — Сам притащил его сюда, сам устроил милый вечер с готичными сказками, ага, вот и объясняй теперь, что это и был конец. — Неготичный конец такой конец, бггг, — ухмыльнулась фея, но тут же заткнулась, встретившись с испепеляющим взглядом Шойби. — Кхем. Вам шах, Второй Самый Главный. Шойби закатил глаза. Мёрфи, завернувшись в плед, требовал готичного продолжения, чтобы в конце точно все умерли, а не как тут. — Чтоб я ещё раз вам на ночь сказки про любовь рассказывать начал, — плюнул Повелитель фей и захлопнул книжку. — А вы про Синеволосую Кэти и призрака Элиса Купера расскажите, — посоветовала синяя фея. — Крисополь убил его при жизни на бумаге, эхехехе, не выдержал шуточек Его Черноперформансистости, бедняжка. Шойби переставил ферзя и уверенно поставил фее мат. Мат вернулся к нему, но уже в грубой словесной форме. Клавишник умилился ещё одной фее, которую загнал в бесконечные леденцовые долги, а затем совершенно спокойно забрался к Мёрфи под плед. Питер проурчал что-то неготичное и прижался к дирковскому плечу. — Хочу историю про Синеволосую Кэти и фотосессию на кладбище, — заявил Шойби. Мёрфи согласно кивнул, вслух надеясь, что фотосессия в сказке будет тру-готичной. Три легиона фей тихонько заржали на антресолях. Питер сфейспалмил, покачал головой и потянулся за сборником сказок про вампиров.