Первый поцелуй (1/1)
Шон застыл, как каменное изваяние. Его парализовало напрочь. В голове сказочный сумбур, вопросы тут и там, затхлые стыд и смущение, немного тревоги, жара, нетерпения, горчащего желания — убийственный коктейль, цементирующий вялое, податливое тело. Нет возможности сбежать. На плечах худые руки Даниэля, а на губах — его губы. Мягкие, теплые, чуть шершавые, которые упорно жмутся к его, требуя ответа, настойчиво толкаются вперед. Младший брат плотно закрыл глаза и вцепился в Шона мертвой хваткой. Слишком уж воинственно для поцелуя.
Тем более для первого поцелуя.Как будто сон. Хороший сон из тех, что никогда и никому не расскажешь.
Наконец, Даниэль отрывается. Быстро вытирает губы тыльной стороной ладони и смотрит в глаза брата. Очень выразительно, требовательно, неотступно, словно жаждет какой-то решительной реплики или же комментария. Шон все еще оглушен неожиданностью, поэтому ему удается лишь изобразить слабую улыбку. Он не совсем понимает, что сейчас произошло.Ничто ведь не предвещало беды. Он тихо сидел в гостиной, пил теплое пиво из банки, слушал музыку, без конца поправляя барахлящие наушники, рисовал привычный песчаный пейзаж за окном, преображая его до неузнаваемости, как вдруг, словно смерч, в комнату ворвался возбужденный и странно молчаливый Даниэль. Он не ответил на ?привет?, а сразу рванул к брату на диван. Первым делом он вырвал из рук Шона потрепанный дорогой скетчбук, бросив куда-то на стол, затем схватился за широкие плечи, а потом…
В фантазиях Шона все было немного иначе. Он готов признаться себе честно, что мечтал как-нибудь поцеловать собственного брата, но настойчиво отгонял от себя все порочные, запретные мысли, не желая давать им почву для роста. Это все мимолетное. Они слишком много времени проводят вместе. Поэтому фантазия бурлит. Шон отказался даже предаваться причудливым и бессовестным мечтам, запрещая тем даже врываться в его сны. Пока не явился Даниэль и не воплотил их в жизнь. Брату через пару дней исполнится шестнадцать. Трудный возраст. Много проблем. Недосказанность. Яркие вспышки эмоций. Бессмысленная агрессия. Сейчас Шон понимает брата меньше всего. Он стал каким-то стихийным бедствием, готовым свернуть всё на своем пути. Непредсказуемым, импульсивным, своенравным. Старший и поверить не может, что когда был точно таким же. А эта выходка — абсолютный нонсенс. Такого от брата он точно не ожидал.
С недавних пор Шон начало казаться, что их отношения с Даниэль как-то преобразились. Стали чуть более откровенными, открытыми, близкими. Правильней сказать, опасно близкими. И раньше было нечто запредельное, но теперь все стало слишком очевидно. Они постоянно вместе, всегда рядом, делят друг с другом целый мир, игнорируя оставшийся, вернее, не вошедший в их собственную вселенную, не давая чужим проникнуть в их маленький, укромный рай. Это делает их связь все прочней и, к несчастью, все порочней. Шон не хочет стать проблемой для брата. Не желает стать виновником непоправимой трагедии. Поэтому молчит, таится, старается набрать спасительную дистанцию, которая была бы комфортна им обоим. Но Даниэль привык к близости. Ему не хочется покидать комнату Шона, не хочется наращивать расстояние между ними, не хочется делать вид, что другие люди, что окружают его ежедневно, что-то для него значат. ?Чего хочет Даниэль?? — самый сложный вопрос, на который братья ответить не в силах.— Это было неожиданно, — на выдохе говорит Шон, снимая с плеч руки брата. — Это какой-то эксперимент? Пранк?
Даниэль не отвечает, но Шон уже достаточно его изучил: слова его задели. Он чуть отодвигается к подлокотнику, надувает губы и глядит обиженно, расстроенно, а затем прерывает зрительный контакт. Только вот причину этого расстройства Шон идентифицировать не может. Он все еще парит в воспоминаниях, чувствует чужие губы на своих… Как же такое могло произойти? И произошло ли на самом деле? Не очередной ли это сон, где заветные мечтания становятся реальностью? А если же это реальность, которая под властью неведомых сил превращается в навеянный фантазиями желанный сон?
— Хочу на ужин пиццу, — вдруг заявляет Даниэль, вскакивая с дивана, явно собираясь скрыться наверху.— Постой… — Шон хватает брата за запястье и заглядывает в глаза.
Он действует машинально, на автомате, на всплеске самых разнообразных эмоций, поэтому совершенно не контролирует себя. На языке вертится фраза. Та самая, которую стоит сейчас озвучить. Он частенько поговаривал ее, когда оставался совершенно один. Но Шон не может побороть себя. Слишком рано. Он глядит на Даниэля умоляюще, а тот отводит взгляд, но руку не вырывает. Не найдя ответа во взгляде Шон опускается ниже, к губам. ?Твои уста с моих весь грех снимают?, — напоследок вспоминаются заученные строчки из Шекспира и выжигаются в памяти навечно, чтобы никогда не забыть этот пленительный момент. Шон отпускает тонкое запястье, а затем целует брата в губы. Быстро, стремительно, неловко. Опять же не так, как он себе представлял. Одно лишь касание. Мимолётное, но очень решительное.
Старший отстраняется и стоит, глядя в лицо Даниэлю, боясь встретить там непонимание, раздражение или же злость. Другой бы сказал: скучный, посредственный, унылый поцелуй. Но Даниэль выглядит встревоженно, но удивительно счастливо. Он касается кончиками пальцев пружинистых губ, и улыбка тут же становится еще шире.
И вот они стоят напротив друг друга. Абсолютно открытые, обнаженные, искренние. Самое время поговорить, обсудить, понять. Губы жжет запретный поцелуй, а мысли распутные видения. Но никто из них не делает шаг вперед. Они договариваются молча, совещаются взглядами, чувствуя, что время откровений еще не подошло. Их чувства имеют одну природу, но нужных слов для и выражения у них пока нет. Все будет медленно, тихо. Шаг за шагом. Пусть это даже растянется на множество лет. Все равно однажды это произойдет. Это обещание. А, может, клятва, похожая на те, что дают под праздничный трезвон.
— Так, значит, пицца? — привычным, скучающе-будничным тоном спрашивает Шон, беря в руки отброшенный скетчбук и продолжая довольно улыбаться.