Собственичество (2/2)

— В плане?

— Почему ты мрачный такой? Что-то случилось?

— Нет, — уклоняется Даниэль.

Шону не нравится гипертрофированная ревность. Он не видит поводов и причин для ее появления, а всякий раз, услышав от брата что-то о ней, поймав дерзкое слово или укоризненный взгляд, бранит за недоверчивость, подозрительность и бурное воображения. Отношения строятся на доверии. А Шон не хочет оправдывать каждого человека в своей жизни и безустанно доказывать Даниэлю, что ни с кем не связан, кроме него одного. В отношениях хочется быть уверенным, спокойным, защищенным. Даниэль понимает. Шон заслуживает покоя.

— Хорошо, — кивает старший и подходит ближе. — И еще кое-что.Даниэль ожидает нравоучения, какого-нибудь поучительного слова, которых порой у Шона слишком много. Временами он уж чересчур усердно натягивает на себя маску хорошего, заботливого брата, ответственного за судьбу младшего. Эта маска была брату в пору, когда Даниэлю было девять, и он нуждался в его покровительстве, но не когда ему семнадцать, а их отношения далеко вышли за границу братских. Порой Шон забывает, что в этих отношениях они на равных, что Даниэль ему не просто младший, надоедливый брат, которого надо денно и нощно защищать. Он сам прекрасно может себя защитить. И не только себя.

— Прекрати их грызть, — вдруг непривычно низко произносит Шон и большим пальцем касается пружинистых, покалеченных губ.

Он никогда так не говорит вне их спальни.

Даниэль моментально смущается, чувствуя, как к щекам приливает кровь, а дыхание учащается, выдавая нахлынувшее возбуждение. Шон едва касается губ, а у него уже все тело охватывает пламень, а внизу живота затягивается плотный узел. Все же Даниэлю не нравится быть семнадцатилетним. Потому что все, что делает Шон, вызывает в нем бурную, яркую, неконтролируемую реакцию. Он чувствует себя каким-то озабоченным, порочным, помешанным. Когда-то секс вызывал в нем брезгливое отвращение, если не ужас, а теперь от одного совершенно обыкновенного касания он заводится, как от высококачественной эротики. Был ли таким в его возрасте Шон? Даниэлю стыдно об этом спрашивать.— Расслабься, — советует насмешливо старший, разворачиваясь, прекрасно видя состояния брата. — Поговорим вечером, окей? Кстати, ужин сегодня на тебе.

Даниэль кивает, голоса не подает: слова застряли где-то в горле, а сердце безумно стучит под футболкой. Раздражает. Но губу он не закусывает. Все еще чувствует палец Шона, невесомо подушечкой давящий на нее. Приятно до дрожи. Даже покалывает от удовольствия. Даниэлю требуется несколько минут, чтобы восстановить сбившиеся дыхание оторваться от запретных образов, оккупировавших мозг. Руки влажные, губы горящие, тело в тисках жара и неудовлетворения. Как же все это раздражает!

Поскорее бы покончить с этим нервным, развратным возрастом, избавиться от оков юности, ночных поллюций, порочных фантазий, перепадов и вспышек, и стать взрослым, спокойным, сдержанным как Шон. Даниэль идет в ванную и умывает холодной водой румяное лицо. Не вытирается. Капли с лица пускаются в путешествие по разгоряченному телу, нитями спускаясь по шее к груди. Одна настойчивая капля доходит аж до пупка, исчезая где-то в его ложбинке. Перед зеркалом Даниэль осуждает себя, но несерьезно, ради приличия. Перед глазами все еще Шон, мягко касающийся его губ. Он улыбался. Несомненно. Ему понравилась реакция. Даже больше: он сделал это специально.

Вечером свет в комнате братьев не гаснет. На кухне в раковине свалены сковородка, тарелки, вилки, ножи, стаканы и даже не залиты водой. Пригоревший ужин завтра будет сложно отодрать от старенькой кухонной утвари, Шон уж точно ему это припомнит, но Даниэль подумает об этом потом. Синяя тетрадка в клетку с начатой задачей так и осталась сиротливо лежать в гостиной на стеклянном столе: Шон только взялся писать ?дано?, как Даниэль схватил его за руку и увлек за собой.— Даниэль, — сдавленно произносит Шон.

Непонятная интонация. Смазанная. Что он имеет в виду? Остановиться? Продолжить? Или же это возглас удивления? Похвала? Даниэль думает лихорадочно, но не зацикливается ни на одном из вариантов, перебирая их, как визитки в кармане пальто. Мысли проходят через него без препятствий, не тревожа ум; врываются огнями и тут же гаснут, не давая их проанализировать. Сейчас он думает совсем о другом.

Даниэль умело седлает бедра обнаженного Шона, распластанного на кровати, словно распятого на кресте. Водит по крепкой груди ладонями, наслаждаясь ее твердостью и теплом. Он ритмично двигает бедрами, трется несдержанно, пошло. А силой, дарованной ему свыше для самых великих свершений, не дает брату двигаться, прижимая его к кровати.

— Даниэль, — вновь повторяет Шон (все так же непонятная интонация) и подается навстречу.

Младший улыбается довольно. Все и должно быть так. В порыве странного желания он обхватывает лицо брата руками и прижимается к его лбу своим, как они делали когда-то в детстве, становясь заговорщиками.

— Смотри только на меня, — твердо, капризно, словно маленький ребенок, произносит Даниэль и увлекает брата в глубокий поцелуй.