Собственичество (1/2)
Запри в себе гремучее недовольство на замок. Подави, скрой, заглуши. Сделай вид, что в порядке, сделай вид, что грудь не рвет в клочья когтями гарпии тревога и грусть. Дыши ровно, спокойно. Не грызи губы в кровь, не сдирай только покрывшиеся тонкой корочкой ранки, не оставляй багровые нити-борозды на собственной загорелой коже ногтями в пароксизме раздражения. Он ведь не поймет. Назидательный тон и тоскливый взгляд, неизменное ?я же говорил?, ладонь мягко по плечу, обветренными губами чуть выше переносицы. Ведь не хочется расстроить его, дать пищу для размышлений, сомнений и самоедства. Будь не проблемным, уравновешенным, тихим и кротким младшим братом, который вовсе в Шона не влюблен.
?Я должен притворяться что есть и другие, — смакует с жадностью незабытые строчки Даниэль. — Но это ложь. Есть только ты?. Он запретил. Строго и неумолимо. Ведь будет лучше, если все это — порочное, личное, интимное, — никому из живущих не придется знать. Сладкое, звучное слово ?секрет?, выученное еще в Сиэтле в родительском доме, не забытое по дороге в никуда, вдруг превратилось в мрачное и боязливое ?тайна?: глаза в глаза и никакого сопротивления. Даниэль подчиняется со скрипом, с немым ?ну почему все так??, с тоской и затаенной обидой. Только что кое-что важное грубо и бессердечно у него отняли. Шон видит. Шон утешает. Невесомо касаясь губами чужих губ, приобнимая за худые плечи и заглядывая настойчиво в глаза. С ним ?тайна? вновь превращается в ?секрет?, а холод в прожигающий до самых костей жар.
Но вот опять. Сомнения заполняют знойную тишину.
На ней легкое платье в горошек, шляпа с широкими полями и заискивающая улыбка. Она пышет здоровьем и страстью. Кожа смуглая, нежная, привыкшая к мексиканскому солнцу, а губы полные, мягкие; от них незатейливо и свободно отскакивают быстрые, томные, игривые фразы. Шон отвечает. Ровно, спокойно, глядя только ей в глаза. Она крутится волчонком, смеется заразительно, прикрывая ярко очерченный алой помадой рот изящной ладонью. Она делает решительный шаг вперед, ее плечо касается плеча Шона. Тот безмятежен, вытирает запачканные машинным маслом руки тряпкой, улыбается чему-то про себя. Она пожирает его глазами. Даниэль знает, какие яркие картины рисует ее воображение при взгляде на брата. Ведь сам лицезрит их всякий раз, закрывая глаза.
Надоело. Она приобнимает его и что-то шепчет на ухо, прикрывая ладонью, чтобы никто точно не услышал тайное послание. Смеется. Шон позволяет. Клиентка. Священное слово в стенах мастерской. Делай что хочешь, а с этим — смирись. Даниэль кусает губы ожесточенно, чувствуя, как на них выступает кровь, а металлический вкус горчит на кончике языка. Она увлекла его в свой красочный, опереточный мир влюбленного безумия. А Шон сделал вид, что отправился послушно за ней. Он просто не хочет портить клиентскую базу, всего лишь не желает загубить отцовское дело, окончательно его похоронив. ?Только делает вид?, — повторяет про себя Даниэль, сражаясь с неверием, топя подозрения в мутных водах, злясь на самого себя.
Нужно выплеснуть злость, расстаться с раздражением, дать разрушению волю. Иначе беды не избежать. Даниэль дышит глубоко, заставляя в памяти воскресать дни прошлого, которые клятвенно обещал Шону забыть. А он помнит. Настойчиво и неизменно. Хорошо помнит, чем обернулось его могущество. Большая сила — огромная ответственность. Но когда эмоции бьют через край, когда глаза застилает злость, когда вскипает лавой кровь, Даниэль забывает о том, насколько он по-настоящему силен. И тогда разрушения ядовитыми цветами окружают его, беря в кольцо, касаясь чарами увядания и тления всего. До сих пор Даниэлю снятся яркие, несмываемые кошмары, в которых цветы аконита — символ его неконтролируемой злобы и агрессии, — атакуют Шона, лишая его глаза. В пустой глазнице чернота смешивает с густой, как смола, кровью, которая пульсирует и вырывается сгустками наружу, а синие предвестники беды питаются ею, распускаясь и стремительно разрастаясь. Шон, сдерживая резкую боль и утаивая крик, шепчет, кривя кровавыми губами улыбку: ?Enano, все хорошо?.Даниэль вздыхает. Она все так же жмется к Шону, настойчиво требует его внимания, а он смиренно ей отвечает. Когда-нибудь все это кончится. Однажды они с Шоном сумеют навсегда избавиться от любопытных глаз и нескончаемого потока гостей. Когда-нибудь они будут счастливы в мире спокойствия, которое волнует лишь море, набегая на песчаный берег, нашёптывая бессмертные легенды. Он уходит. Отлипает от стены, разворачивается и направляется наверх в отцовский кабинет. Но маленький каприз Даниэль решает себе позволить. Сила беспрекословно подчиняется его хотению, и тяжелая дверь автомастерской открывается нараспашку, а затем закрывается, сотрясая дом чудовищным грохотом. Даниэль уходит, а некогда веселая девушка, застигнутая врасплох холодящим душу шумом, звонко кричит.— Это всего лишь ветер, — успокаивает клиентку Шон.
В комнате все также грязно, пахнет пылью, а окна давно стоило бы помыть. На самом деле это даже не кабинет. Всего лишь маленькая комната с незакрывающейся дверью, заставленная ненужными вещами, коробками и полупустыми шкафами, которую Шон начал с чего-то пафосно называть ?отцовским кабинетом?. Когда они только приехали, брат приходил сюда постоянно и курил, без конца разглядывал оставленные вещи, скрупулёзно выискивая на них отпечатки отцовской жизни. Иногда Шону было трудно, невыносимо и он болезненно нуждался в одиночестве, тогда он приходил именно сюда, садился на коробки, зажигал сигарету отцовской зажигалкой и листал старые журналы, альбомы, книги, ограждая себя от мира, брата и новой, непредсказуемой жизни. Он молчаливо лил слезы над пожелтевшими, иссохшими страницами, а Даниэль сиделв коридоре, прижавшись спиной к стене, кусал губы и не знал, как ему помочь, как развеять печали и въевшуюся пылью дорог грусть.
А сейчас Даниэль не знает, как спасти самого себя, уберечь от пустых размышлений. Он листает брошенный Шоном журнал, пытаясь достичь спокойствия и душевного равновесия, но мысли его все там же — внизу. Вдруг Шону она понравится? Красивая же. Молодая. Так и рвется к нему в объятия. Вдруг он не устоит перед ее женскими чарами, подчинится ее очарованию? И ему захочется быть с ней. Любить ее. Разделить с ней все, что он так неправильно и порочно делит с собственным братом. Он приведет ее в дом и скажет: ?Даниэль, пожалуйста?. Что тогда? Придется смириться? Сказать: ?Да, так правильно?. Зато все так же вместе, все так же рядом.
?Чем ты собираешься заняться в будущем?? — спросил Хуан невзначай совсем недавно. Вариант ?останусь с Шоном до самого конца? прозвучал бы недопустимо извращено. Но Даниэль все равно сказал, не раздумывая: ?Я буду помогать Шону?. Он не отпустит его никогда. Он будет рядом до самого конца. Братьев волков ничто не сможет разлучить. Этот путь на двоих, и общую судьбу они выбрали вместе на границе, переступив закон, мораль и дав порочной связи срастить их тела и души воедино. После совершенного преступления, Шон крепко сжал его ладонь, утешив и подтвердив: ?Мы разделим счастье, горе и грехи пополам. Уже ничто не сможет нас разлучить?.
Жадный, ревнивый, собственник. Даниэль опять до боли закусывает и так раскромсанную губу. Как утолить жажду? Как прекратить ревновать? Как найти ту самую дистанцию между ними, вернуть границы, утраченные в длинном путешествии? А, если серьезно, зачем это надо? Ему все нравится и так. Ему не хочется ничего менять. Только бы Шон стал недоступней, только бы полностью оставался его и никому не дал себя у него отнять.— Даниэль? — раздается совсем близко.
Младший вздрагивает и едва не роняет журнал. Шон стоит в дверях, скрестив руки на груди и облокотившись на косяк, и изучающе глядит на брата. Даниэль пытается сделать вид, что все у него в порядке, он, как обычно, нашел глупое развлечение, отвлекающее его от зубодробительной домашки, но ему так и хочется воскликнуть: ?Перестань смотреть ей в глаза!?.
— Опять проблемы с математикой? — интересуется Шон. — Прошлая тема все же была довольно сложной. Особенно для тебя, — тихий смешок, — не приспособленного к точным наукам.
— Ага, — соглашается Даниэль, пропуская колкость и уводя взгляд в сторону, бросая журнал на коробки и становясь к окну, делая вид, что заинтересовался открывающимся из него однообразным пейзажем.
— Не грусти. Освобожусь, и мы все сделаем.
— Угу.
— Что-то еще?