Часть I. Глава четвертая. ?Как пошатнулся, так и свихнулся? (1/1)

— Что с тобой?Федька ожидал всего на свете, но только не подобного вопроса. Особенно, если учесть как искренне и легко прозвучал он из уст Варьки. Той самой, что вроде как выпала из его жизни примерно на год.Федя как раз сидел на какой-то лавочке, в тени, чтобы солнце по глазам не било. И сосредоточенно рылся в рюкзаке, пытаясь выяснить — куда это задевался гадский мобильник. Кажется, всё-таки херня случилась — телефон потерялся. А вместе с ним ещё и кредитки. Ну пиздец, нахуй, блядь.— Федь, ты выглядишь...— Удиви — огрызнулся Федька, в сотый раз перерывая рюкзак и обшаривая карманы.Варя смущённо потупилась и подсела к нему на скамейку.— Ты сердишься на меня? — печально спросила она, осторожно касаясь напряжённой руки своего собеседника.

Федя дёрнул рукой.— Да! И нет... Варь, ты не совсем вовремя, сорян, я занят. Ну хуета, а! Че теперь, карты блокать что ли? Блядь... Хей, Варь, постой... Он тебя не обижает-то хоть?Варенька резко обернулась и вскинула брови.— Кто?.. — с минутной заминкой спросила она.— Женишок твой. И отец. Они оба. Не обижают?Варя вздрогнула, вся как-то побледнела, поникла. Губы ее дрогнули.— Нет — тихо сказала она.И разревелась.— Я так и думал — обречённо вздохнул Федя.Он отпихнул рюкзак от себя и обнял дрожащие девичьи плечи.— Он продаееет меня эт...этому старикууу, — причитала сквозь рыдания Варя. — Это конееец.— Зато ты будешь обеспечена и уважаема, — хмыкнул Басманов. — Тебе нужно просто стать женой этого старика, а не любить его всем сердцем.От удивления Варька перестала реветь.— Вот смотри, — Басманов взял ее руки в свои и продолжил терпеливые, но зубодробительно меркантильные рассуждения. — Ну женился он на молодой и красивой. И чё? Может, он вообще импотент? Может, он какой-нибудь асексуал или борется за спасение грешной души? А если нет — ну, извини, дядь, не судьба. Будь милой женой и изысканным украшением на важных мероприятиях... И заведи любовника. Или девку какую. Или все сразу.— Басманов!!! — выкрикнула Варя, отшатываясь и краснея от возмущения.— Что? — невинно хмыкнул последний.— Да ты... Да я... Да тебя... Да как так... Да это же... Что у тебя вообще в голове происходит?!!Федя плавно, даже лениво, будто бы возлежал на шелках и подушках, поменял позу и смахнул со лба туго свившийся локон.— У меня в голове происходит МЫСЛИТЕЛЬНЫЙ ПРОЦЕСС, — ласково прищурился он. — И это то, чего не хватает очень многим, с виду даже неплохим людям. Иумения блюсти свои интересы.— Это отвратительно!— Это по-умному.Варя скрестила руки на груди.— Это низко!— И что? А кто сейчас не Иуда?— Это подло.— А выдавать красивую девушку за старика — это, по-твоему, ахуеть — благородно?— Но ведь... Нельзя же продаваться ради денег, а потом вести себя ТАК!... Это же бесчеловечно...и гадко...и пошло...— Вау, — фыркнул Федька после минутной тишины. — Какие слова.Варенька резко выдохнула воздух, вроде как успокоилась, и опять присела на скамейку.— Ладно, — тихо сказала она. — Допустим. А как бы повел себя лично ты на моем месте? Тебе же легко рассуждать со стороны. А вот представь...— Зачем?Варенька сбилась и замерла.— У меня и так есть свой вредный ебырь на двадцать лет старше. Другое дело, что именно ебырь. На мне по всем правилам жениться никто не планирует. Я просто красивый любовник, так сказать, бессовестная давалка, которая получает за свое тело нехилые деньги. И да, я живу ахуенно.На лице Вари отразился неподдельный ужас.— Это же ужасно! — воскликнула она. — Значит, слухи...— И в половину нет. Говорю же, живу ахуенно. С тех пор, как твой отец сосватал тебя и поместил под строгий контроль, а мой дрожайший... Да бля, ладно, не буду я его так называть! — дорогой Нареченный объявил, что намерен разорвать все мои связи с миром обычных людей, многое изменилось. Но лично я — в шоколаде.В то время, как он разглагольствовал, лицо Варьки постепенно менялось. На нем появилась насмешка, злость и даже какая-то обидная жалость.— Он тебя бьет! — наконец сказала она.Федька резко вскинул голову, но только потом понял, что она блефует.— С каких это пор тоналка и пластыри стали показателем этого? — зло спросил он.Глаза Вари тут же сощурились, и, кажется, даже мир притормозил, в ожидании ее ответа.— А синяки? — строго спросила она.И прежде чем Федька успел обмозговать ее реплику, вцепилась ему в запястье и задрала рукав водолазки так, чтобы стала видна россыпь сиренево-бородвых пятен.— Дура, — сквозь зубы, злобно прошипел Федька, отдергивая руку как от огня. — Ты не понимаешь!— Только не говори, что ты счастлив! — взорвалась Варька. — Ты раздвигаешь ноги передкаким-то садистом, от которого и помощь-то вряд ли будет, когда сильно понадобится! С чего ты взял, Федь, что он тебе все устроит? А если наоборот, если выкинет как ненужную вещь? Ты думал об этом?Но Федя, вместо того, чтобы резко обеспокоиться своей шатко-незавидной участью, вдруг хмыкнул. Его тонкие губы растянулись в страшной улыбке.— Варенька, неужели я, по-твоему, похож на идиота? — серебристо рассмеялся он и полез в карман за сигаретами. — Неужели я туп как все твои друзья-одногруппницы, из тех, кого не направили на "отсев" отцовской рукой? Неужели ты думаешь, что я хоть одним, хоть ОДНИМ ПАЛЬЦЕМ ПОШЕВЕЛИЛ БЫ РАДИ ЧЕЛОВЕКА, КОТОРЫЙ НЕ СИДИТ У МЕНЯ НА КРЮЧКЕ?Федька начал свою отповедь тихо и вкрадчиво, но по мере того, как он распалялся, тон становился все выше и выше.— А все-таки, — не желала сдаваться Варька. — На чем построена твоя уверенность? Чем ты можешь доказать обоснованность "шоколадного" будущего?Федька замер, так и не вынув сигарету из пачки.— Теоремой, блядь — наконец хмыкнул он.

И затянулся.— Так, стоп, — нахмурились его воинственная собеседница, видимо, сложив два и два. — Хочешь сказать, Нареченный и, как ты выразился, "ебырь" — один человек?— Типо того — согласился Басманов, размеренно выпуская из ноздрей две струйки беловатого дыма.— Ну знаешь!.. — задохнулась Варенька.— Хуй знает, а че?— Больные ублюдки! Вы! Оба! Вот!— А то, — Федя красиво взмахнул рукой, отчего сигарета описала дугу в воздухе. — Но минус на минус даёт плюс, Варь. И у меня один сплошной плюс, куда не взгляни...— И синяки по всему телу.Федя опять улыбнулся.— И синяки по всему телу, если тебя это так зацепило. Но, — тут он замер, нагнулся и приблизил своей лицо к варькиному таким образом, что их глаза были на одном уровне. — Только попробуй слушок пустить, или как-нибудь мне халяву подпортить. Я тебя из-под земли достану, Варь. Вперед моего Нареченного...Понятно выражаюсь?— Федь, ты... чего? — испугалась Варенька.Басманов резко подтянулся и схватил ее за подбородок.— Это мое место, моя игра, — зло прошипел он. — И если тебя выдадут замуж, и ты будешь тусить за границей на деньги ненавистного мужа, проливая слезы над загубленной свободой — я тебя поздравляю. Лет через пять до тебя дойдёт, что ты и так счастлива!Просто приоретиты сместятся от "красивая-свободная-благородная бедность" и до "все пройдет, молодость пройдет, а жопа с деньгами останется"! Но твоей жопе повезло, ей все прилично-достойно устроят. А моя жопа кроме сексуальности и встроенного магнита на пиздюли имеет целое нихуя! Так вот, Варюш, не мешай мой жопе устраиваться на хуй одного богатого психа. Я тоже хочу лет через десять-пятнадцать жрать устриц где-нибудь на Карибах. И желательно, чтобы "просто выпускник ГИТИСА — Федька Басманов" не потонул в омуте творческого забвения. Понимаешь ли, вкалывать в крошечных театрах за гроши будут другие, а Федор Алексеевич Басманов — да, тот самый! — будет счастливо жить в софитных лучах своей славы, под крылышком высоких покровителей.И так будет. Я ведь не хуже тебя, не хуже всех тех, кто выгодно присосался к своим денежным мешкам... Но только посмей испортить мою гениальную партию! Когда-то, мать, я был царским опричником, сеял смерть, рушил жизни и топил непокорные города в море собственной крови... Когда-то меня ненавидели и боялись, когда-то те безумцы, что смели идти против меня, умирали в мучениях как изменники родины... И теперь будет так же. Я ценю тебя, моя милая глупая подружка, ты была мне другом. Но не дай бог, в которого я не верю, ты станешь моим врагом. Я тебя тонким слоем по стенке размажу прежде, чем ты испортишь мою жизнь. Счастливого замужества, Варь. Любви вам, счастья, а лично тебе — поскорее сослаться на здоровье и вытрясти с муженька халявные бабки и виллу в Италии.И он с ядовитой издёвкой выдохнул девушке прямо в лицо струю пряного, сладкого дыма.— И, кстати, бесплатные давалки, Варь, такие сигареты и в руках не держали.Мимо проходила какая-то бабка, и разговора не слышала, но заметив на лавочке двух представителей "потерянного поколения", не упустила случая вмешаться.— Совсем стыд потеряли! — возопила она, шмакая беззубым ртом. — Позорники!... А этот, поголядите на него, не то что сидит в присутствии дамы, так ещё и курит!Федька лениво развернулся, приподнял точенную бровь и смерил невежественную старуху каким-то особенным взглядом. Он даже рта не раскрыл, но та задохнулась словами, булькнула и поспешно ретировалась.— Кстати, — сказал он, вновь поднося сигарету к губам. — Дай позвонить, а?... Пока Федька трясся в жарком автобусе, всё-таки — поездка на завалявшуюся мелочь в час пик не была пределом мечтаний — у него нашлось время подумать. Грозный левый номер и не заметил бы, у него они автоматом летели в спам и блокировались. Но у Грозного был Борисочка Годунов — типо "офпред", а по сути — специальный человек, который сделает все то, что лень будет делать его шефу. Что-то второстепенное и вместо чего сам Иоанн Васильевич предпочел бы закинуть на плечо Федьку и гордо съебаться в закат.И вот ему-то как раз можно было дозвониться всегда. Должность такая — всех мыслимых надоед мира выслушивать.

Кстати, он, заслышав голос Феди, чуть успокоился и посоветовал сгонять к МХАТу. Дескать, Грозный там сейчас. Он вообще часто там двери с ноги вышибает. Связи хорошие, фантазия тоже, а в Большом классику особо не вывернешь — консерваторы. Да и ещё много разной мороки. Короче, Грозному он не заходит. А МХАТ — очень даже.И пока Федька плюхал в раскаленной жестянке до "приюта муз вдохновенных", ему предоставился ещё один случай оценить насколько вольготнее разъезжать в шикарном авто своего Нареченного.От одной такой мысли у Басманова сладко екало сердце.Грозный, как выяснилось за минувший год, оказался реально счастливым билетом. Федя, по честноку, сам немало хуел — это ж надо было получить себе в Наречнные именно ЕГО, страх и ужас современного мира. В стране, где цари давно канули в прошлое, где амбициозные богачи самонадеянно тянулись к сему Олимпу и каждый раз их жестоко обламывали, Грозный носил корону без капли смущения. Он был едва ли не единственным, через смерть пронесшим величие помазанника божьего. С лихих 90-ых притащил в свою "царскую" жизнь такие умопомрачительно-крупные связи, что от завистипомереть. В общем-то, ему это было и на руку: можно было абсолютно везде появляться с видом милостивого завоевателя, как при взятии Казани. И брать все мыслимые ништяки.Федька, честно говоря, не особо вдавался кого там Грозный жалует, кого по старой дружбе пропихивает, с кем в кумовьях ходит. Ему это было не интересно. Зато Басманов хорошо уяснил следующие: темные делишки Иоанна Васильевича на стороне его, Федьку, очень хорошо кормят. А вся эта истинно-царская крутизна поможет жить хорошо; может, даже лучше и Варьки с ее богатым стариком.В общем, плевать Федька хотел на этого Грозного и чем тот жить изволит. Хорошо живёт — здорово. Содержать будет — отлично. Деньги нажитые сомнительным путем — о, вообще заебись, неси сюда, мне как раз нужно.В общем, мысли Федьки струились примерно в одном направлении. Он и дальше мог бы размышлять об этом, если бы незаметно сам для себя не доплюхал бы до большого, видного здания, в котором, собственно, и располагался театр.Борис Годунов стоял на крылечке и лениво залипал в телефоне. Ждал, родименький.— Вечер в хату, — поприветствовал его Федька, летя под всеми парусами навстречу. — Так, где мой Грозный? Где мои пиздюли?Годунов подавился воздухом.— У тебя точно все хорошо? — напряжённо спросил он.— У меня спиздили мобилу, я перся на трамвае в московский час пик, у меня болит голова — кстати, у вас тут таблетки не будет? — мне, возможно, въебет Грозный. Я зол как тысяча соблезубых чертей! Не нарывайся, Борь.— Ну тебя — фыркнул Годунов и кивком предложил следовать за собой.По пути он буквально заставил Федю выполнить клятву на крови, что тот не станет творить хуйню, спокойно дождется под дверью Грозного ( У него сейчас генеральный прогон, ну пойми ты, вроде ж сам актер, не лезь!) и пойдет себе нахуй с деньгами.Басманов кивнул головой, оправил черные кудри, лукаво сверкнул голубыми глазищами и попробовал было вломиться прямо в залу. Его оттуда вывели вперёд ногами почти моментально, хватило одного взмаха руки царственного режиссера-продюссера в одном лице. В общем-то, Федька Басманов давно забил хер на возможность что-либо понять в творческой деятельности Грозного, который, казалось пер наперекор всем мыслимым и немыслимым нормам. Да и не только. Ему иногда казалось, что Иоанн Васильевич просто развлекается, проделывая с искусством все то, на что у адекватного человека не хватило бы смелости и фантазии.— За что ты на мою голову?! — страдальчески вопросил Годунов, закатывая глаза. — Ты вообще умеешь делать то, о чем тебя просят?— Нет, а ты не заметил? — кисло скривился Басманов.И чуть повернув голову, упреся взглядом в Грозного. Реально грозного Грозного, излучающего просто убийственную ауру. Самое то, чтобы вовремя уловить сигнал опасности для собственного очка и сбежать на другой край вселенной.Федька отпихнул от себя всё ещё злого Бориса и агрессивно замахал руками. Все, что ему сейчас было нужно с лёгкостью можно было отыскать... Если настроить на благожелательный лад Иоанна Васильевича.— Какого лешего ты тут творишь?! — дохнул злостью и пламенем ему в лицо Грозный. — Федор, какого, блядь, хуя?Федя критически оглядел его помятое лицо, многодневные синяки под глазами, дергаюшийся рот (который, возможно, раздавал гадости налево-направо во время прогона). И усмехнулся. Что-то доказывать Грозному было гнилым занятием — не то настроение. Да и проколов достаточно... Короче, куда не плюнь — всюду отпиздят. Херня ситуэйшн.— Борь, прикрой меня! — шепнул он не сразу въехавшему Годунову.— Ваняяя!!! Богом клянусь, не я это, Годунов сказал, к тебе идти можно!...И дунул что есть мочи прочь от озлобленного Нареченного.***То, как Федька Басманов остался цел и куда сбежал от готового рвать и метать Грозного — история умалчивает. Умалчивает она и те цветистые эпитеты, коими осыпал своего Нареченного Иоанн, свет, Васильевич.Но доподлинно известно, что Федька остался жив.Несколькими часами позднее он восседал посреди развороченной кровати и задумчиво теребил между пальцами сломанную серёжку.

— Жалко, — сказал он вдруг. — Штучка красивая.У "штучки" окончательно и бесповоротно отлетели висюльки.Грозный, который царственно возлежал рядом, лениво поглядывая из-под опущенных век, скривился.— Как девка, ей-богу, — заметил он после этого. — И даже хуже. Плюнь ты на эту блескучку, я тебе штук сто других подарю. Не порть момент.Иоанн Васильевич и вправду собирался купить Федьке замену поломанной цацке. В какой-то мере потому, что ощущал себя виноватым — сережка сломалась в момент бушующей страсти. Но потом. Потом.Басманов вздернул точеную бровь и весело улыбнулся.— Правда подаришь? — лукаво сощурился он.— Правда-правда, — хрипло откликнулся Грозный. — Все, надоел. Иди сюда, Федь.Он протянул руку и по-хозяйски огладил юношески тонкую, обнаженную талию. Федя встряхнул стоящими колтуном, у корней ещё влажными, волосами и задорно повел плечом.— Нравлюсь ли я тебе, Ваня?— Хорош, ой, хорош — хмыкнул неразборчиво Грозный, грубо лаская молочно-белую кожу.Федя опять улыбнулся, будто услышал ровно то, что требовалось. Подтянулся и прильнул к боку Иоанна Васильевича, но вроде как слегка отчужденно. Независимо. А затем и вовсе повернулся затылком.Грозный сжал пальцами изящные плечи и прижался губами к тонкой шее.— Ну, объясни теперь, чего это ты мне репетицию сорвать попытался? — миролюбиво спросил он.И тут же услышал, как приглушённо хмыкнул Басманов.— Вань, у меня мобильник спиздили — плаксиво объявил он, подаваясь назад.Грозный закатил глаза.— Опять?— Блядь, снова!Они помолчали, еле-еле касаясь друг друга. Вроде ласкаясь, но скорее так, проверяя сам факт близости.Черные кудри Феди свились в крупные кольца, как змеи. На белой подушке они казались ещё темнее, ещё ужаснее. Такое ощущение вызывает разве что кровь на снегу. Такое ощущение вызывает все красивое, что на деле — смертельно опасное. Федя приподнял руку и потёр шею. Там уже алели россыпью темных кораллов свежие, и как обычно глубокие, засосы.Мягкая простыня как-то знакомо и правильно обвивала его бедра, сминалась и узилась между ног.Стоило признать — сам Басманов был чудно, распутно хорош.— Мне нравится здесь, знаешь, — мечтательно заявил он, потягиваясь и обнимая подушку тонкой рукой. — Совершенно не хочется уходить.— Ещё бы ты от крутейших отелей нос воротил, — язвительно, но беззлобно хмыкнул Грозный, несильно шлепая Федьку по заднице. — Тоже мне, цаца.Басманов развернулся, призывно мотнул головой. Его синие глазища зажглись яркмими звёздами.— А ты погляди на меня сам, — игриво произнес он. — Погляди-погляди, Вань! Кто ещё обладает такой красотой, что рядом с царским величием не захиреет? Кому, как не мне, твою корону шутя надевать?Грозный скользнул равнодушно-ласкающим взглядом по тонким плечам, горделиво вздернутому подбородку. Поймал двумя пальцами федькино лицо и почти насильно поцеловал.Тот захохотал и сразу же отстранился.— Я победил, царь Иоанн. Аукнулись тебе слезы и страхи мои. Смотри-ка, куда все вылилось.— И куда же? — переспросил Иоанн, не чуя подвоха.Федька вскочил, прямой и гибкий, хлесткий как плеть, и оседлал бедра любовника. Его глаза горели колдовским, зельеватым огнем.— Ты раб моих желаний, — сказал он надменно. — Ты, царь Грозный, склонился передо мной.Иоанн Васильевич с силой схватил его поперек живота и с силой бросил назад, на постель. Навис сверху, вжимая в пружинящую поверхность.— Смотри на меня! — зло приказал он, вцепляясь одной рукой Федьке в лицо. — И повторяй, падла, блядь. Повторяй! Ты. Моя. Собственность. Ты! Ты, Федька! Как был моим холопом, так им и остался. И не я тебе принадлежу, а ты мне. И всегда так будет. Ты в моей власти, весь мой, веесь, без остатка. И ты ведь не пикнешь, что бы я с тобой ни делал. Ты ведь слишком любишь удобную жизнь, и деньги...— Но ведь рано или поздно, я выскажу свое желание, а ты, Ваня, побежишь его исполнять. Все верно. Хо-лоп... Под чью дудку смиренно пляшет хозяин.Грозный с размаху влепил ему смачную пощечину.— Ты слишком много себе позволяешь, тварь, — жестоко сказал он, щурясь как хищник. — А я спускаю тебе это с рук.Уголки фединых губ слегка дрогнули.— Да ну тебя, — полуласково сказал Басманов и вроде бы невзначай провел ладонью по крепкой груди Грозного. — Не бубни, Вань. Все же хорошо было.Прикосновение отдалось горячей эйфорией в каждой клеточке тела. Озлобленный Грозный был твердо уверен, что Федя не искренен в своей ласке и попытке притушить ссору — просто как и обычно спасает свою драгоценную задницу.?Черт бы побрал эту Нареченность!? — мысленно сплюнул он.А сам сделал вид, что сменил гнев на милость.— Действительно, — вяло, но с нарочными нотами ласки произнес он и ослабил хватку. — Придержи коней, Федь. Второй год пошел, а мы — как кошка с собакой. Все былые обиды отпустить друг другу не можем. Не хорошо это, Федюш.Басманов сел в постели и принялся растирать передавленные запястья. Крупная прядь падала на его юное лицо, бледное и неземное, как у языческого Леля.— Это да, — наконец сказал он. — Есть идеи, в какую сторону двигаться?Грозный встал, потянулся и подобрав с пола рубашку, швырнул Феде.— Надень, застудишься ещё.— Тут же жарко — вскинул брови Басманов.Однако, накинул чужую рубашку на острые плечи и широко улыбнулся. От этой улыбки у Грозного кольнуло болью и злостью. Федя был ему желанен и противен одновременно. Ничего нового. Просто раньше ему было все равно на гнилую сторону басмановском сущности. А ещё раньше, он об этом просто не знал.Неужели ему стало не все равно на истинные чувства меркантильного Нареченного?Да нет, бред какой-то.— Я в душ, — совершенно спокойно сказал он, поворачиваясь к Федьке спиной. — Не скучай.— Вань, — неожиданно серьезно окликнул его Басманов. — Одному из нас придется уступить. И обоим начать просто жить, не оглядываясь на прошлое и оставшееся в нем. Иначе, мы оба этим отравимся.Он не договорил, но слова вертелись на языке. И если бы Грозный не был бы так занят своей злостью и желанием указать Федьке на место, он бы услышал. Смог бы различить это повисшее в воздухе: ?И тогда мы снова погибнем...?Он заперся в ванной и какое-то время просто стоял под душем, лихорадочно водя пальцами по отделанной мрамором стенке. Обжигающе-горячие струи ползли по плечам, но Грозный не ощущал этого. Перед внутренним взглядом у него все ещё вставало тонкое лицо Федьки Басманова: то надменное, то злое, то насмешливое, то равнодушное, то издевающиеся. Федька был всем и сразу ничем — он был воздухом, ветром. Он сыпался меж пальцев песком, он злил, он выводил из себя, он выбивал шантажом и мольбами себе разные прикольные штуки... На этом все и кончалось. Этот, новый, Федя был рядом с Грозным, но он был другим, незнакомым. Он имел страшную власть над душой своего Нареченного, он не знал страха и он был цинично зол по отношению ко всему. Контролировать его и наслаждаться процессом не получалось — он бунтовал, он равнодушно и непокорно пер на свой Олимп, расчищая дорогу. Его нельзя было сдерживать. И в Грозном, деспотичном мудаке Грозном с царскими замашками из далекого шестнадцатого века, такой Басманов порождал первобытную ярость. Он практически переставал мыслить разумно, ослеплённый желчной болью и ненавистью к внутренней феденькиной паскудности. Ему хотелось одного: сломать к чертовой матери это красивое существо. Сломать, как ломал он без исключения каждого, находящегося с ним слишком долгое время. Доказать, обозначить, ткнуть носом в его положение. Заставить смириться, склонить непокорную голову с нимбовидным абрисом смоляных кудрей.И если бы Иоанн Васильевич на секунду остановился и подумал, он бы нашел пугающие сходство подобных желаний. Последний раз это закончилось плачевно: Федька заживо сгнил в монастыре, а Грозный окончательно тронулся. Судьба же влепила им свою "черную метку".Но мыслить разумно Грозный был просто не в состоянии.Когда он вышел из душа, Федя стоял у окна и цедил кофе из белой, гостиничной кружки.— Знаешь, Вань, — начал он, не оборачиваясь. — Я ведь сука, Вань. И я не смогу быть другим. Это эгоистично и грубо, но в этом моя природа. Но я вот подумал: может, стоит начать видеть друг в друге людей?Грозный его практически не слушал. Из всего, лишь одна фраза зацепилась в его голове, вызвав при этом новый импульс сжигающей злобы. Это была фраза: ?Я ведь сука, Вань?.Федя обернулся и поглядел на Грозного. Впервые в его холодных глазах, слабо, будто натужно, мелькнуло какое-то человеческое тепло. Будто он сделал нечеловеческое усилие, чтобы хоть на долю секунды заставить себя отпуститься и отпустить, стать просто Федей. Сукой, но без излишнего фанатизма. Способного на разные чувства.И если бы Иоанн Васильевич мог очистить свой взгляд от гнева и боли! Если бы он мог чисто и трезво поглядеть на мир, заглянуть в эти глаза... Все было бы совершенно иначе!— Ты принадлежишь мне, Федя, — зло сказал он, опаляя дыханием тонкое лицо Нареченного. — И никто, никогда этого не изменит. Ты моя вещь, которая забыла, что должна подчиняться. Ты моя вещь, Федя!И прежде чем Басманов успел что-либо понять, его схватили за запястья и повалили на пол. Жалобно звякнула белая кружка и раскололась на две половинки. Грозный, буквально вдавливая теплое, нежное тело в холодную поверхность паркета, ощущал безумное, почти животное превосходство. Федька был его. Принадлежал только ему. И скоро Басманов сам сможет прочувствовать, где находится и как должен себя вести.— Вань, ты чего? — ошалело спросил Федька, дергаясь в тисках сильных рук.— Тссс! — шикнул Грозный, склоняясь к самому лицу Федя и проводя языком по бархатистой щеке.— Молчи, Федечка. Тебе говорить не позволено.— Ты свихнулся там что ли от кипятка? — громко возмутился Басманов. — Пусти меня, ну!Грозный поменял слегка позицию и не устоял, замер, любуясь картиной. Беззащитно распластанный под ним Федя, восхитительно голый, в одной распахнутой рубашке, скомканной где-то в районе локтей, неровно дышащий, растрёпанный — какая это была картина! Невольно это напоминало горницы царского терема, запах ладана и благовоний, синеву разорванных васильков и отдающего себя на растерзание Федю.

Разум пьянило, завалакивало ещё сильнее.А затем, словно очнувшись, он стиснул пальцы на федькиных щеках.— Я напомню тебе, что значит быть моим, Басманов, — вкрадчиво проговорил Грозный. — Напомню тебе, кто тут главный.Его глаза были чернее смолы.Федя равно вздохнул.— Ахуевший маразматик, блядь, — выкрикнул он. —Пусти меня! Мне же больно!Грозный лишь усмехнулся и влез пальцами Басманову в рот. Тот вскрикнул, но как-то влажно, задохнулся. А следом непроизвольно сработал рвотный рефлекс. На пустой желудок это действия не возымело, только на языке появился горький вкус желчи. И, почему-то, крови.Иоанн Васильевич с неприятным смешком обтер ладонь о лицо и волосы Феди.— Видит Бог, Феденька, ты сам напросился на это.Отвратительно вжикнула молния, и тут до Феди наконец-то дошло. Он понял нить мыслей своего Нареченного.— Мудак — с отвращением выплюнул он и тут же захрипел, когда пальцы Грозного сомкнулись у него на шее.— Хлебало завалил!Кажется, потом он вновь ударил его, но уже сильно, наслаждаясь, стремясь причинить боль.Федя чувствовал тошнотворный запах крови, ладана и васильков, и это немного пугало. Это злило. Это заставляло почувствовать себя слабым. Это ломало ту хрупкую цепь, которая только-только начала формироваться.Как в тумане почувствовал, или, скорее, постфактумом ощутил он действия Нареченного, опять принимающего статус мучителя. Грозный, не церемонясь — насильничая, раздвинул его ноги и разом вошёл. И с размаху принялся долбить, по-животному вколчаиваясь в раскрытое перед ним тело.Федя не сдержался, вскрикнул.— Больно!.. Ты, блядь, слышишь?! Мне больно!!!Грозный с силой зажал ему рот ладонью и продолжил в том же духе, все усиливая и усиливая темп.

Федя молчал, злобно скрипя зубами. Воспоминания далёкого прошлого напоминали, что было и хуже, больнее. Тогда он был моложе, он был невинен... И была ещё целая куча ухудшающих положение факторов. Сейчас же была глухая, жаркая боль, разрывающая изнутри, вызывающая отторжение и непроизвольные попытки отдалиться от источника боли. Да, была только боль, отдающая гулким ударом в сознании. И в этой мешанине одна часть басмановского существа судорожно считала минуты — просила Грозного кончить и отвязаться; вторая... А вторая просто молчала. Но было понятно: если Грозный и не будет в ближайшее время заколот, от этого проступка он никогда не отмоется. Потому что федькина тьма, его лучшее качество, подобного по отношению к себе не терпело.Возможно, сам Грозный до этого позже дошел. После. Когда благополучно излился и взял под контроль свое буйное сознание. Возможно, он даже каялся, возможно, ему было больно, возможно, он сам был не рад тому, что позволил себе с Федей.Но было поздно.Да и Басманову было на него поебать.— Спасибо, Вань, — холодно и цинично, слишком холодно, произнес он после изматывающих двадцати минут тишины. — Я свое место теперь не забуду.На полу виднелись кровяные отметины крови. Худые ноги Федьки были перемазаны ею. Да ещё и чужой спермой.

Разбитая кружка плавала в холодной, кофейной луже. Крови было не много — так, парочка капель.Федя помнил царское ложе, разломанные васильки и шелк простыни, липкой и насквозь влажной от крови. Но тогда и царь был садистом, его безумные идеи обычно заканчивались кровопролитием.А тут, подумаешь, пара капель.Басманов с трудом подтянулся, кусая губы от тянущей боли и ухватил за рукава смятую рубашку. А затем невозмутимо принялся обтирать ею кончу и кровь.— Добился своего, да? Молодец. Закажи теперь чего-нибудь пожрать, из Макдака. Я хочу колу и какую-нибудь жуткую дрянь — обед нищебродов.И давай, блядь, без сюсюканья. Если не заметно, я не в настроении даже глядеть на тебя, сукин ты сын, Вань.Федя закончил процедуру обтирания и с усилием встал. Грозный было шевельнулся у него за спиной, но Федькины глаза обожгли арктическим пламенем.

На жертву он был совсем не похож.Оно и понятно.Хуйня липла к Феде всю жизнь, с завиднейшей регулярностью.Но он умел переступать через нее и двигаться дальше. Умел смеяться в лицо стыду, боли и страху. Иначе, он бы не был собой.Не был бы Федором Басмановым.