Часть 14 (1/1)
Он открыл глаза, в тот момент, когда холодный серебристый луч, сын разродившейся бабки-Луны (ибо она была самая древняя старуха, какую только можно было вообразить) блуждал по старым часам с маятником, исправно выдававшим оглушительный звон, несмотря на почтенные лета. Сквозь пелену зыбкого сна он, как и в детстве слышал смех, шаги и ужимки Полуночницы, таинственной нимфы сонамбулического сна, с горстью снотворных приторных пилюль, только протяни руку и привет. Пилюли были не нужны. Смятая васильковая скатерть, обед из французского ресторана, страница начатого романа, аллитерация, игра на арфе, нимфы, все это было не нужно. Как же нелепо и банально по странному стечению жизни, в цветах левкоя*, призванных обрамлять портрет победителя, по ошибке затесывается львиный зев*. Незначительные два-три цветка ведут к крушению, и благородный левкой вянет под натиском чужеземных растений. Собственно, о чем он? В годы милого ласкового детства громоздкая гувернантка леди Стобой пыталась обучить его нехитрому, как казалось ей, языку цветов. Видимо боялась, что юный властитель, став приличным воротилой ошибется в выборе цветов для мурлыкающей Мэри.И все эти знания о розах, лилиях, незабудках и васильках под натиском времени растаяли, растеряли смысл, но какая-то серебристая пыль осела в его мозг, да и осталась там.Он пребывал в том волшебном состоянии, которое можно назвать некой формой безответственности, когда любое действие не проходит через призму ?я?, а остается действием какого-то человека, за которым волей-неволей смотришь со стороны. В такие мгновенья душа не мирится с телом. Он встал, оправил парадный костюм и принялся лихорадочно соображать, как поступить. И тело, и душа требовали сладко отмщения. Поразившись такой странной, удивительной гармонии, настигшей его, он тихо рассмеялся. Затуманенный сладко-кислой коркой обиды мозг повелел собираться и переодеваться, дабы проникнуть в чужую смятую постель, помятуя каждую обиду.Наверное, поэтому его костюм через двадцать, мучительно серых минут сборов казался таким простым и невзрачным, что влезь он в окно самого Господа Бога, тот бы его не заметил.
С собой он предпочел взять крепкую веревку и орудия наказания, розовые, прозрачные, блестящие и холодные. Для шеи, губ, груди, рук, того, кто был с ним бесконечно груб и строг. Такой урок должен был пойти глупому мальчишке впрок.Он влез в комнату подобно расхитителю древних сокровищ. О, как он был возбужден и взбудоражен!Он был поражен чистоте и холоду комнаты. Над подоконником шуршали шоколадные шторы, в вазе, которую он чуть было не задел ногой, стоял букет сухих цветов*.
На кровати, скрытой мглой спал юный Эндемион*. Эта странная ассоциация возникла в голове Крейга каким-то случайным образом. В темноте, спотыкаясь о собственные ноги, в какой-то задумчивой теневой грусти он дошел до кровати спящего Ларкина. И замер. Лежащий перед ним был прекрасен подобно юному принцу или нимфу, оставшемуся навсегда в мире, недоступном простому смертному. Заморские фрукты, крутые хребты гор, золото царских дворов, все это меркло перед красотой рыжего принца. Наклонившись над его спокойным лицом ( густые, по-женски темные и длинные ресницы, маленький вздернутый нос, маленький персико-розовый хитрый рот, небрежные скулы, аккуратный с ямочкой подбородок) он поцеловал его аккуратно и даже невинно. Ужасное, диснеевское клише благородного рыцаря нависло над ним. И тут же исчезло.
В печальной задумчивости он стянул с плеч рюкзак и вынул блестящие холодной сталью наручники. Последние были невыносимо консервативны и не хранили следов розовых перьев птицы пошлости. Очень целомудренно он поцеловал белую, горячую руку Ларкина. На узком, почти женском запястье щелкнуло кольцо. Вторую руку он так же не обделил целомудренным поцелуем, и на ней так же щелкнуло стальное кольцо. Сказочный принц так и не проснулся, лишь заелозил и выругался на кого-то третьего из своего сна.
Теперь ничто не могло ему помешать, и казалось даже темнота комнаты, дала ему молчаливое согласие на это преступление. Дрожащими руками он принялся расстегивать голубую пижамную рубашку Энди. Оглядев худое бело-розовое тело, он с недовольством любящего папаши отметил маленький невзрачный синяк где-то на ключице. Затем приложился к нему губами и как слепой, считывающий шрифт Брайля опускался все ниже и ниже по любимому телу, открывшемуся перед ним подобно книге. Он привел розовые леденцовые соски в легкий трепет. Во сне Ларкин качнул головой и зашептал раздраженно:– Лодка, Тильда, лодка! Неужели не видишь, как она уплывает.Затем он свел к переносице бледные рыжие брови и произнес что-то неразборчиво снова.Крейга это позабавило. Медленно, но верно он принялся стягивать с парнишки голубые пижамные шорты в тон рубашке. Представшее перед ним тело казалось идеальным. Естественный лунный свет освещал лицо, шею, плечи и подтянутые мужские ноги подобно софитам. И все же Ларкин был крупнее девушки, несмотря на какую-то андрогинную суть своей красоты. Крейга это только больше возбуждало. С немыслимо колотящимся сердцем он полез к ногам любовника, туда, где было его истинное место. Наклонившись к узким бедрам, он наградил правое поцелуем. Затем прикоснулся губами к лежащему члену. Осмелев, провел языком по всей длине и услышал странный, сонный стон.– Кто здесь?! Я сейчас вызову полицию, мудило, и тебе пизда. Знаешь, что с тобой в тюрьме сделают?! – голос прекрасного принца становился все более истеричным с каждым словом, и он начал вертеть руками и ногами подобно рыбе, оказавшейся на суше.– Успокойся детка. Ты спишь. Тихо. Это всего лишь сон, неужели ты не понимаешь? – голос Крейга бархатный и твердый подействовал мгновенно.
–Может ты тогда прекратишь?! Послушай, Крейг, мерзкий ты ублюдок. Ты меня так достал, что никакими, блять, словами не опишешь. Я не ебу, сон это или нет, но уебывай отсюда. Я, наконец, набрался смелости и выжрал бутылку вина, чтоб признаться тебе. Ты гандон меня так заебал. Даже во сне ко мне пришел. Что тебе надо? Выебать меня и выбросить? Давай, валяй. Ведь ты поступил так с моей девушкой и моей сестрой. Как доберешься до собаки, позвони. Остался ли хоть один близкий для меня человек, в котором не побывал твой хуй?Договорить гневную тираду ему не дали. Вместо долгих объяснений и задушевных разговоров Беннет предпочел дать ему пощечину. Серебряная звездная пыль осела на пол. В серых ангельских глазах копился адский гнев.Теперь Крейг не одаривал, а наказывал его. Горе мешалось со страстью, порождая адский коктейль из чувств. Беннет схватил его за шею и легонько придушил. Господи, какой хрупкой ему показалась эта красота. Принц начал задыхаться, и он ослабил хватку. Теперь уж настал черед Ларкина мстить. Он принялся отпихивать Крейга ногами. Не вышло. Сопротивление, такое сильное, оказывалось напрасным. Недолго думая Крейг вынул из рюкзака вибратор. Перевернув непокорного принца, и стерпев все его тычки и удары, Крейг уложил его насвои колени. Громкий шлепок по упругой белой заднице заставил Ларкина зашипеть. Теперь он лежал в положении жертвы и стонал от каждого удара, горячившего нежную кожу. Затем, на смену этим унизительным шлепкам пришла опасная тишина бездействия. В следующую секунду внутри него разлилась липкая холодная смазка, и нечто жужжащее проникло вовнутрь. Энди всхлипнул. Он ожидал хорошенького мордобоя и поломанных конечностей, но никак не этого. Через несколько минут он начал дрожать и извиваться от непонятного возбуждения, накрывавшего горящей волной. К своему невыносимому стыду он сам потянулся к Крейгу и принялся целовать его, оставляя влажные дорожки слюны. Затем добровольно он наклонился ниже и дрожащими губами (руки-то были во власти наручников) расстегнул молнию на джинсах своего мучителя. Задыхаясь от возбуждения, он взял в рот чужой член и с осторожностью принялся облизывать головку. Его нежный розовый язык ходил то вверх, то вниз по горячей плоти. Наконец Крейгу надоела эта медлительность и, схватив принца за волосы, он задал новый ритм. Теперь он буквально врывался в рот Ларкина. Наконец его движения стали невыносимо быстрыми, и он принялся помогать себе руками. В какой-то момент во рту Ларкина снова очутился весь член заклятого врага, и он ощутил горьковатый вкус семени во рту. Через секунду он заскулил и кончил на простыни. Еще никогда в жизни он не чувствовал себя таким униженным.